Актея

– Раб, – сказала она едва слышно, – отчего ты не доверишься этому человеку? Быть может, ему под силу ободрить тебя в печали, утешить в горе?

– Благодарю тебя, – ответил раб, – но наша печаль и наше горе не из тех, что врачуют словами.

– Маловерный, – сказал Павел, вставая с места, – отчего ты сомневаешься? Разве не знаешь, какие чудеса творит Христос?

– Но ведь Христос умер, – воскликнул раб, подняв голову, – иудеи пригвоздили ему руки к кресту, и теперь он на небе, одесную отца своего! Да святится имя его!

– Разве ты не знаешь, – продолжал Павел, – что он передал свою власть апостолам?

– Дитя мое, бедное мое дитя! – воскликнул раб, разражаясь рыданиями и не отвечая старику.

Из соседней комнаты раздался глухой стон, словно эхом отозвавшийся на этот крик душевной боли.

– Отец мой, – сказала Актея, обернувшись к Павлу, – если вы можете сделать что-нибудь для этих несчастных, молю вас, сделайте это. Хоть я не знаю причины их горя, но оно надрывает мне душу. Спросите же, что с ним случилось, быть может, вам он ответит.

– Я и так знаю, что с ним случилось: ему недостает веры, – сказал Павел.

– И ты хочешь, чтобы я верил? – воскликнул скорбящий отец. – Хочешь, чтобы я надеялся? Всю свою жизнь, вплоть до сегодняшнего дня я не знал ничего, кроме горя: раб и сын раба, я не испытал ни минуты радости. В детстве я не был свободен даже в объятиях матери. В юности непрестанно трудился, подгоняемый палкой и бичом. Теперь, когда я стал мужем и отцом, у меня ежедневно отнимают половину пропитания, которое необходимо моей жене и ребенку! А до ребенка моего добрались, когда он был еще в утробе матери, ее избили, и он появился на свет проклятым, немым уродцем! Но мы любили его и таким, жертвой гнева небес, мы надеялись даже, что само это несчастье избавит его от рабского удела! Но нет! Нам не дали вкусить и этой радости. Вчера наш хозяин продал его торговцу живым товаром, одному из тех, что наживаются на людских увечьях: они набирают всевозможных уродов и калек и посылают их просить милостыню на улицах Рима. Каждый вечер этим несчастным растравляют язвы или ломают кости. И вот завтра, завтра у нас отнимут наше дитя, чтобы обречь его на муки, и наше бедное, невинное безгласное дитя не сможет даже позвать нас на помощь и проклясть своих мучителей!..

– А что если Бог исцелит твое дитя? – спросил Павел.

– О, тогда бы его оставили нам, – воскликнул отец, – ведь эти изверги продают и покупают его увечье, его злосчастье: искривленные ноги и непослушный язык. Если бы он пошел и заговорил, то стал бы таким, как все дети, и никто не пожелал бы купить его, пока он не вырастет.

– Открой дверь, – сказал Павел.

Раб встал; его пристальный, удивленный взгляд был исполнен сомнения и в то же время надежды. Он подошел к двери и открыл ее, повинуясь приказу старика. И тогда взору Актеи, хоть и затуманенному слезами, открылась соседняя комната. Здесь тоже лежала охапка соломы, служившая постелью; на соломе сидел мальчик лет четырех-пяти, беспечно улыбаясь и играя разбросанными вокруг цветами. А рядом распростерлась на земле женщина: она лежала ничком, неподвижно, будто окаменев, вцепившись руками в волосы, и походила на статую Отчаяния.

При этом зрелище лицо апостола озарилось верой и упованием: его напряженный горящий взор поднялся к небу, словно достигая трона Всевышнего. Вокруг его седой головы заиграл луч света, подобный ореолу, и, не двигаясь с места, он медленно, торжественно простер руки к мальчику со словами:

– Именем Бога живого, Творца неба и земли, – встань и говори!

И мальчик встал и сказал:

– Господи! Господи! Да святится имя твое!

Мать с воплем вскочила на ноги, отец упал ниц: ребенок был спасен.

Павел вышел, затворив за собой дверь, и сказал:

– Вот семья рабов, счастью которой могла бы позавидовать семья императора.

Следующей ночью они снова отправились в путь и достигли города Фунды. Во время этого путешествия в таинственной ночной тишине Актея снова увидела те места, по которым она проезжала с Нероном после его победы на играх. В Фундах им тогда устроил пышный прием Гальба, – тот самый старик, кому оракулы сулили императорскую корону. Поскольку будущий цезарь намеренно жил в уединении и безвестности, Нерон успел забыть предсказание; однако встреча в Фундах освежила его память, и по возвращении в Рим первой его заботой было удалить Гальбу из Италии. И Гальба был назначен наместником в Испанию. Он немедленно собрался и отбыл туда, по-видимому еще более торопясь расстаться с императором, чем император торопился удалить его от трона.

Перед отъездом Гальба дал свободу самым преданным своим рабам; одного из этих вольноотпущенников, принявшего христианскую веру, Сила попросил приютить старика и девушку. Этот раб прежде ухаживал за плодовым садом Гальбы и в день освобождения получил от него в дар домик садовника, где прожил долгие годы; из окна этого убогого жилища Актея в лунном свете увидела великолепную виллу, в которой она останавливалась с Луцием. И то первое путешествие теперь казалось ей сном. Сколько нового и необычного успела она узнать! Сколько иллюзий развеялось при первом же прикосновении к ним! Сколько горестей, о самом существовании которых она прежде не подозревала, вошло с тех пор в ее жизнь! Как все изменилось для нее! Цветущие сады, где она мысленно все еще гуляла, увяли и облетели, и в ее безрадостной одинокой жизни уцелела одна только любовь, вечно новая, вечно та же, нерушимая, незыблемая, словно пирамида посреди пустыни.

Они шли еще три дня или, вернее, три ночи. Едва светало, они прятались, а с наступлением темноты продолжали путь, все время предшествуемые Силой, останавливаясь каждый раз у неофитов (за последнее время в христианство обратились очень многие, особенно среди рабов и простого народа). Наконец на третий день, вечером, они вышли из Велитр, древней столицы вольсков, где погиб Кориолан [242] и родился Август. Когда из-за горизонта показалась луна, они уже были на вершине горы Альбано. На этот раз Сила шел вместе с ними, опережая их всего шагов на триста. У гробницы Аскания он остановился, подождал, пока они подойдут, и, указав рукой на море огней внизу, откуда доносился глухой рокот, произнес одно лишь слово, возвещавшее старику и девушке, что их путешествие окончено:

242

Гай (или Гней) Марций Кориолан (кон. VI – нач. V в. до н. э.), легендарный римский герой, отличившийся в битвах с италийским племенем вольсков, живших к югу от Лация. В 494 г. до н. э. благодаря ему был взят крупный город вольсков – Кориолы, давший Марцию прозвище. В распрях между патрициями и плебеями Кориолан был безоговорочно на стороне первых, из-за чего оказался не избран на консульских выборах; обидевшись, требовал ограничения прав плебеев и отмену должности народных трибунов. Трибуны возбудили против него обвинение в расхищении военной добычи, и в 490 г. до н. э. Кориолан был осужден народным собранием на вечное изгнание. Разгневанный Марций перешел на сторону вольсков и возглавил их войско в походе на Рим в 489–488 гг. до н. э. Однако мать Кориолана, Волумния, явившись к нему в лагерь, уговорила его не поднимать оружие на отечество, и Марций увел войска. По одной версии, он дожил в изгнании до глубокой старости, по другой – был растерзан толпой вольсков за измену. Однако, если верить свидетельствам древних, это произошло не в Велитрах (соврем. Веллетри; в 40 км к юго-востоку от Рима), городе, где родился Гай Октавий, будущий Август, а в Анции.

– Рим!..

Павел упал на колени и возблагодарил Господа за то, что после стольких опасностей он благополучно завершил путь и достиг желанной цели. Актее же пришлось опереться о стену гробницы, чтобы не упасть: слишком много сладких и мучительных воспоминаний было связано с названием этого города и с этим самым местом, откуда она увидела его в первый раз.

– Отец мой, – сказала она, – я пошла за тобой, не спросив, куда мы направляемся, но если бы я знала, что надо идти в Рим… Ах! Наверно, мне бы не хватило мужества.

– А мы не идем в Рим, – ответил старик, подымаясь с колен. Внезапно Сила увидел, что по Аппиевой дороге скачет конный отряд. Всадники приближались; тогда он свернул с дороги направо, а Павел и Актея пошли за ним.

Они пробирались среди полей между Латинской дорогой и Аппиевой, [243] избегая отходящих от первой из них двух дорог: той, что ведет к Марине. [244] у Альбанского озера, и той, что ведет к храму Нептуна близ Анция [245] Так они шли два часа, затем, миновав храм Фортуны – покровительницы женщин, оставшийся справа от них, и храм Меркурия, стоявший слева, оказались в долине Эгерии. [246] Некоторое время они шли вдоль речки Альмон, [247] а потом свернули вправо, прошли по склону горы, что был усеян обломками скал, вероятно осыпавшимися с горы во время землетрясения, и внезапно перед ними открылся вход в пещеру.

243

Латинская дорога лежит к северу от Аппиевой.

244

Марина – город в 15 км к северо-западу от Велитр, на берегу Альбанского озера в Альбанских горах; расположен на Озерной дороге, ответвлении виа Аппиа.

245

Анций (соврем. Анцио) – приморский город к югу от Альбанских гор.

246

Долина Эгерии – овраг в священной роще в северной части Рима вне древних стен; по этому оврагу протекал ручей, из которого весталки брали воду для священных обрядов. По преданию, в этом ручье жила нимфа Эгерия, возлюбленная второго царя Рима, Нумы Помпилия (правил в 715–673 гг. до н. э.), помогавшая ему в управлении Городом мудрыми советами.

247

Альмон – вероятно, приток реки Анион (соврем. Аньене), впадающей в Тирренское море.

Сила вошел первым и тихим голосом предложил путникам следовать за ним. Но Актея невольно вздрогнула при виде неожиданно возникшего черного отверстия: оно походило на пасть чудовища, готового ее поглотить. Павел почувствовал, как она касается его руки, словно желая удержать, и понял, что она испугалась.

– Не бойся, дочь моя, – сказал он, – Господь не оставит нас.

Актея вздохнула, бросила последний взгляд на усеянное звездами небо перед тем, как оно исчезло из виду, и вместе с Павлом вошла под своды пещеры.