Актриса

Я поцеловал ее руку в благодарность. Она невероятно поддерживала меня, сама того не сознавая. Или сознавая…

В одиннадцать я переступил порог редакции, и мне сразу были предложены чай, сушки, конфеты и лимон. От последних двух я отказался. Артамон заканчивал переговоры с англичанами, и меня принимал заместитель с таким же именем-отчеством, как у меня: Алексей Наумович. Милейший человек. Мы пили чай, болтали о «наших и ваших» и закусывали сушками.

Артамон ворвался возбужденный, с криком: «Где наш американский писатель?!» Артамон здесь практически никогда не сидел, а мотался по всей Империи и миру.

Было 31 марта. Хорошо, что не 1 апреля.

— Дорогой, дорогой, как Америка? Все еще стоит?!

— Постепенно разваливается.

— Неужели у вас тоже есть проблемы?!

— Черные. Саранча, сожравшая Нью-Йорк. Пожирая Лос-Анджелес и все большие города Америки: Атланту, Чикаго, Детройт, Бостон.

— У нас, слава Богу, этой проблемы нет.

— Как и все империи — Нью-Йорк, как последняя Вавилонская башня, рассыпается. И ничто этот процесс остановить не сможет.

— Жаль, великий город.

— Мне тоже, я когда-то был в него безумно влюблен.

Я достал приготовленный блок сигарет, и он поблагодарил меня, сказав, что не стоило утруждаться.

— Как наши дела с книгой? — спросил я.

— С какой? — ответил он, как будто ничего не помнил.

— «5 интервью». Мы в прошлый раз подписали контракт.

— А, это — прекрасная книга. Я скорее издам ее, чем набивших оскомину детективами братьев Валетовых-Дамовых.

— Спасибо.

— Алеша, ты понимаешь, дорогой, сам Юлианов никакого участия из-за состояния здоровья в нашей организации не принимает. Хотя он ее президент, основатель и владелец. Помимо еженедельника, на мне издательство, офисы, инвестиции, деловые переговоры с Западом и многое другое. Честно, не обижайся, я не занимался твоей книгой, не говорил с типографией о ценах. Ты хочешь тираж 75 тысяч, сегодня, здесь — это очень большой тираж. Классики выходят по десять тысяч, чтобы ты сравнил. Но я дал тебе слово джентльмена, и я его сдержу. Мне очень нравится твоя книга и ее идея.

Я вздохнул облегченно. Понимая, что не будет человек лгать прямо в глаза. Наивность — неизлечимая болезнь.

— Бумага поднялась в цене безумно, картон тоже. Но у нас есть старые заделы, и на этой бумаге я отпечатаю твою замечательную книгу. Дай мне только пару дней — все проверить. И сосчитать. Сколько ты еще здесь будешь?

— Двенадцать дней.

Я подумал, что Тая меня даже не спросила, на сколько я приехал.

— Прекрасно. А теперь о хорошей новости: твое интервью со Скульптором уже набрано и идет в июньский номер. Алексей Наумович тебе покажет верстку.

— С удовольствием, — сказал седеющий приятный заместитель Артамона.

Он сузил глазки:

— Видишь, я свои обещания выполняю! Сначала опубликовал твое интервью с Поэтом в срок, потом с театральным Режиссером, теперь идет Скульптор. До выхода книги я хочу опубликовать еще несколько: нашим читателям очень нравится, а их миллионы. Твое интервью с Поэтом даже читали по радио, по ролям.

— Артамон, когда выйдет книга? — спросил я.

— А когда должна по контракту?

— Весной.

— Вот видишь!

— Завтра — 1 апреля. Что я должен видеть?

— Значит, издам летом, ничего страшного.

— Я хотел бы точнее определить сроки.

— Какие вы дотошные, американцы! Алексей Наумович, принеси, пожалуйста, набор его интервью со Скульптором. Я же тебя прошу, Алексей, дай мне несколько дней разобраться с типографией и оптовиками, и тогда я дам точный ответ.

— Хорошо, когда встретимся?

— Давай через пять дней, я хочу все успеть, у меня идет еще куча переговоров. Так что, не осуди, надо деньги делать!

Я кивнул. Принесли набор.

— Дорогой, дорогой, посмотри, как интервью красиво набрано. Я уверен, что ты хочешь почитать, мы дадим тебе отдельный кабинет.

Меня проводили. С чашкой чая.

Я взял белые с голубизной полосы набора и ужаснулся.

Все интервью было искромсано, переполото и перепахано, выброшены куски, и сцеплено по-новому на «живую нитку». Я себе представил, что гениальный скульптор с философским складом ума скажет. И мне стало нехорошо. Не говоря уже о количестве судебных исков в Нью-Йорке, с их мастерами-адвокатами. Любимое времяпрепровождение моей нации — судиться.

Я вошел в их кабинет.

— Нравится!? — спросил Артамон с улыбочкой.

— Вы тут в своем уме? Кто это правил и полосовал!

— Дубина.

— Говорящая фамилия.

— А что такое?

— Как можно так варварски уродовать и переделывать интервью с одним из умнейших людей века?

— Ну, надо было подсократить…

— Так это делаю я, автор, а не какой-то Дубина.

— Но он хороший человек.

— Да и фуй с ним. Какое это имеет отношение к мыслям и философии Скульптора? Когда вышло мое интервью с Поэтом в вашем еженедельнике, он попросту переврал мою фамилию. Едва я ему указал на это, он мне сказал: а какая разница! Ну если бы его назвать Бревном вместо Дубины, наверно, он обиделся бы? Артамон, ну нельзя ж таким «дубам» быть ответственными секретарями в редакции.

— Нам нравится.

— Но мое интервью в таком виде опубликовано быть не может. Или оно публикуется слово в слово, как в книге, или…

— Ты успокойся, Алексей, успокойся. Подумай эти несколько дней, а потом нам сообщи. Извини, мне надо бежать на переговоры, машина ждет внизу. — И он вылетел из кабинета.

Заместитель главного редактора спросил:

— Еще чайку, с сушками?

— Нет, спасибо, — сказал я и вышел.

Тая сидела в машине и читала одну из моих книг, которая позже станет ее любимой книгой.

— Это что — показуха?! — сказал я резко.

— Алешенька, у вас что-то не так в редакции? — спросила она мягко.

— Все не так, — сказал я, едва не прихлопнув себе дверью палец. — Дегенераты, безмозглые, олигофрены, дебилы, не прочитавшие двух книжек в своей жизни, лезут править литературное интервью с самим Скульптором. Но как?!

— К сожалению, это у нас осталось прежним. «На каждого мудреца довольно простоты».

Я невольно улыбнулся цитате и интонациям, которыми было сказано.

— Не расстраивайтесь, я вас люблю. — Она поцеловала меня в щеку. — Куда теперь, мой генерал?

— В «Отечественную литературу», издательство.

— Встреча с великим Джорджем Доркипанидзе…

Она осеклась под моим взглядом.

— Как туда лучше проехать?

Мы были на улице Герцена, — кстати, скучный был писатель. Или революционер?..

— По Садовому кольцу.

Я поднимаюсь по широкой мраморной лестнице, и секретарша встает, приветствуя меня. Все-таки у него милые секретарши. «Всех девушек пере… целовать невозможно, но стремиться к этому нужно».