Актуальные проблемы Европы №3 / 2016

Во-первых, ИГ отвергает право государства и его секулярных институтов на формулирование общепризнанных «правил игры», утверждая теократический принцип правления и теологические источники права. Парадоксально, что ИГ, с одной стороны, на идеологическом уровне стремится создать новый региональный порядок, в рамках которого границы между государствами должны быть прочерчены, исходя из религиозной идентичности, с другой – задумывается о признании в качестве полноправного субъекта международного сообщества [Bielat, 2015].

Во-вторых, ИГ формулирует свое понимание международных отношений и миропорядка вне рамок традиционного западного сообщества государств. ИГ позиционирует себя как «глобальное государство», обращаясь к населению разных стран по всему миру, не ограничивая ареал распространения своей радикальной идеологии и альтернативных моделей общественного и государственного устройства [McCants, 2015, p. 100]. Трактовка исламской цивилизации ИГ – это модель мира с центром в виде ИГ и с периферией, которая представляется в рамках традиционного деления на «мир ислама» (Дар аль-ислам) и «мир войны» (Дар аль-харб) [Hansen, Mesoy, 2009, p. 317–320; Вайс, Хасан, 2016, с. 23]. Неприемлемы для ИГ и принцип невмешательства (основополагающий для современного международного права), и секуляризм (отличительная черта западной модели современного государства). ИГ предлагает альтернативные парадигмы войны и дипломатии. Так, ведение войны для ИГ – это не есть «продолжение политики только иными средствами», в известной формуле Карла фон Клаузевица [Клаузевиц, 2007, с. 30], когда целью любой войны является мир на условиях, благоприятных для победившей стороны. ИГ не использовало ни атаку на редакцию «Шарли Эбдо» в Париже (7 января 2015 г.) ["Ozdemir, 2015] и последующие многочисленные одиночные теракты, ни взрывы в Анкаре, унесшие жизни 102 человек (10 октября 2015 г.), ни массовые теракты в Париже, где число погибших превысило 130 человек (13 ноября 2015 г.), для предъявления ультиматумов или дипломатических требований, т.е. всего того, что характерно для традиционной парадигмы «войны как продолжения политики».

В-третьих, ИГ предлагает свой вариант геополитики, который Уильям Маккантс в своей книге «Апокалипсис ИГИЛ» назвал «эсхатологическим» [McCants, 2015]. Провозглашение «халифата» ИГ в июне 2014 г. означало начало ревизии устоявшихся границ между арабскими государствами Ближнего Востока и их переформатирование по линиям этноконфессионального размежевания. Причем ИГ представляло это не как сецессию или банальный передел земли, а как внедрение альтернативной модели суверенитета – не этнотерриториального, а «религиозно-политического» [McElroy, 2014]. Тем самым ИГ осуществляло символический демонтаж основ Версальско-Вашингтонского порядка, установление которого означало крушение последнего халифата – Османской империи [Sennott, 2014].

Эсхатологическая геополитика ИГ предполагает не только борьбу с «врагами халифата» на Западе, но и с мусульманами, которые не вписываются в парадигму радикального суннитского ислама (для обоснования этих подходов в риторике ИГ используются специально подобранные фрагменты религиозных текстов). Иными словами, хотя ИГ и стремится позиционировать себя в рамках традиционного «столкновения цивилизаций», при котором роль главного и непреходящего врага отводится Западу, «география врагов» ИГ оказывается существенно шире. ИГ заявляет о себе как об истинном представителе «исламского джихада», для которого насилие – норма политического бытия, особенно в отношениях с противниками – будь то государства или конкурирующие повстанческие группировки [Walt, 2015].

Особенно рельефно эсхатологическая геополитика ИГ проявляется в «бинарной топонимике» – накладывании коранических пророчеств на сегодняшнюю реальность – захваченные города, места сражений и т.д. (в подтверждение важной для вербовки новобранцев идеи близкого конца света) [Berger, 2015]. Например, современный сирийский город Дабик стал у ИГ кораническим Дабиком, с которым связан известный хадис о мусульманском Малахиме (аналог Армагеддона): «Последний час (истории) не прибудет, пока римляне не высадятся или в аль-Амаке, или в Дабике» [McCants, 2015, p. 98]. Не случайно свое сетевое издание идеологи ИГ назвали «Дабик». Для ИГ эта «бинарная топонимика» и использование коранической географии крайне важны с точки зрения ревизии регионального порядка на Ближнем Востоке, соотнесения его с традиционными исламскими концепциями размывания национально-государственных идентичностей. Стратегия коранической текстуализации объектов территориальной экспансии ИГ служит обоснованием онтологического статуса ИГ как единственного борца за ислам.

В-четвертых, ИГ отрицает саму идею международного сообщества в западноцентричном его понимании, поскольку опирается не на модель суверенного национального государства, а на заложенную в исламе концепцию уммы, т.е. сообщества мусульман, в рамках которого отсутствуют межэтнические или межгосударственные границы [Наумкин, 2006]. ИГ не только утверждает отсутствие разделения политики и религии, как в идеальной для него модели государства времен праведных халифов (632–661) [Saikal, 2008], но и предлагает альтернативные модели государственности, где суверенитет принадлежит не нации, а мусульманской умме 12 . Создавая свой «халифат» в «коранических границах», ИГ игнорирует принципы территориальной целостности существующих государств и их территориальный суверенитет [Mecham, 2015], тем самым демонстрируя свое отношение к западной системе суверенных государств на Ближнем Востоке – как к наносному явлению, не соответствующему исламской доктрине. Символическим подтверждением отрицания западной модели национальной государственности и гражданства служит показное сожжение иностранцами своих паспортов, после того как они присоединились к ИГ [French.., 2014; Wyke, 2014]. Сжигание удостоверений личности – это отказ от существующих маркеров национальной и государственной идентичности. Тем самым ИГ восстает против основ международного сообщества, как его определяли классики английской школы международных отношений – международного права, государственного и территориального суверенитета, равенства стран и индивидуальных свобод.

12

Умма не эквивалентна нации в примордиалистской («биологической») трактовке, как объединения «по крови», поскольку не является природным феноменом. Однако умму нельзя отнести и к категории «воображаемого сообщества» Бенедикта Андерсона, так как ее формирование не есть продукт социально-экономического развития общества.

По многим параметрам ИГ не вписывается в модель современного государства – члена международного сообщества, однако его нельзя считать «средневековой сущностью». ИГ на подконтрольных территориях развивает вполне современные институты власти и социального обеспечения, облекая их в религиозные или квазирелигиозные формы (центры дауа 13 , институты шариата, департамент мусульманских услуг и т.д.). Синтезируя элементы современного западного национального государства и исламской традиции, ИГ постулирует единство религиозной сферы и общественной жизни во всей ее совокупности, осуществляет десекуляризацию политики. Все это придает ИГ модернистский и даже постмодернистский характер, заставляет искать параллели с эпохой террора Великой французской революции или политикой германского нацизма [McDonald, 2014].

13

Дауа (или дават, араб. da’wa) буквально означает «призыв, приглашение», т.е. проповедь, миссионерство. В данном контексте дауа – это специальные мероприятия, которые проводит ИГ для привлечения в число своих сторонников новых членов.

Успех ИГ в установлении контроля над территориями, ранее входившими в состав суверенных стран, – это не только эксперимент в построении новой модели государственности, но и попытка установить на Ближнем Востоке нормативность гражданского противостояния, которая обеспечивается появлением многочисленных повстанческих вооруженных формирований, активизацией этноконфессиональной и социально-групповой конфликтности. Борьба курдов против ИГ, суннитов против шиитов, курдов против суннитов, хуситов против суннитов, турок против курдов и т.д. – все это говорит о том, что нормативность гражданской войны становится отличительной чертой регионального порядка на Ближнем Востоке. Прямым следствием становится появление государственных образований нового формата – это не только ИГ, но и, например, курдская автономия на севере Сирии с советской системой власти [Aras, Falk, 2015, p. 327]. Примат насилия и политика этноконфессиональной или социально-групповой исключительности замещает нормативность права и элементы правового государства. Эксперименты с поиском новой государственности уже привели к фактическому распаду Сирии, Ирака, Ливии, Йемена. Для населения этих стран государство и центральная власть утратили важнейшую функцию – оказались неспособны обеспечивать безопасность своих граждан, что на фоне бурного развития повстанческих и джихадистских группировок и появления негосударственных армий стимулировало формирование на местном уровне народных ополчений, берущих на себя задачи обеспечения безопасности в рамках области, района, селения и т.д. На такое «самообеспечение безопасности» перешли курды и туркмены в Ираке. Аналогичные процессы «микрорегионализации» наблюдаются в Сирии, Ливии, Йемене.

Так, «арабская весна» и восхождение ИГ стали очередным примером экспериментов с синтезом блистательного исторического прошлого (от построения мировых империй и священных войн до этноконфессиональных конфликтов в формате «всех против всех») и «цивилизации модерна», заставляющих Ближний Восток то сближаться с «мировым сообществом», то бороться против него.

Список литературы

Вайс М., Хасан Х. Исламское государство: Армия террора. – М.: Альпина нон-фикшн, 2016. – 346 с.

Клаузевиц К. О войне. – М.: Эксмо, 2007. – 864 c.

Кузнецов В. ИГ – альтернативная государственность? // Россия в глобальной политике. – М., 2015. – № 5, 13.10. – Режим доступа:(Дата обращения – 28.01.2016).

Моргентау Г. Политические отношения между нациями: Борьба за власть и мир // Социально-политический журнал. – М., 1997. – № 2. – С. 189–201.

Наумкин В.В. Ислам как коллективный игрок? // Международные процессы. – М., 2006. – Т. 4, № 1 (10), Январь–апрель. – Режим доступа:(Дата обращения – 28.01.2016).

Постзападная цивилизация. Либерализм: Прошлое, настоящее и будущее / Под ред. С.Н. Юшенкова. – М.: Минувшее, 2002. – 438 с.

Хаас Р. Разваливающийся миропорядок: Как реагировать на анархию в мире? // Россия в глобальной политике. – М., 2014. – № 6, 17.12. – Режим доступа:(Дата обращения – 28.01.2016).

Юшенков С.Н. Постзападная цивилизация: Путь для России и всего человечества // Демократический выбор. – М., 2001. – 2–8 августа, № 31 (263). – С. 3. – Режим доступа:(Дата обращения – 28.01.2016).