Аку-аку

Эд и его два соседа на заднем сиденье примолкли. Фотограф поневоле молчал: он не понимал ни по-испански, ни по-полинезийски и мог объясняться с пасхальцами лишь на международном языке жестов. Вдруг он остановил машину и пошел проверить колеса. Братья Атан страшно перепугались и стали выяснять, в чем дело. Видя, как они нервничают, остерегаясь дурных примет, я начал их успокаивать, дескать, все в порядке, хотя сам отчаянно боялся, как бы джип нас не подвел. Тем более что фотограф, не подозревая, о чем идет речь, озабоченно принялся мне объяснять и показывать, что мотор барахлит, кажется только три цилиндра работают. Впрочем, машина затряслась дальше по разбитой колее, и между тучами над нами проглянули звезды. Тем не менее братья заметно волновались. И когда мы доехали до места, где должны были оставить машину, Атан вдруг передумал. Дескать, лучше доедем до Хангароа и подождем у него в доме, пока все в деревне не уснут.

Когда же мы подъехали к деревне, он опять передумал и объявил, что аку-аку велел ехать к дому брата. С включенными фарами мы пересекли деревню, возле церкви свернули к берегу и проехали немного вдоль каменной ограды. Здесь нас попросили выключить фары и остановиться. Оставив Энлике Теао присматривать за машиной, мы перелезли через ограду и под моросящим дождем зашагали по широкой каменистой площадке. Мелкие камни лежали так густо, что неизвестно, куда ступать в темноте. Уважая возраст фотографа, Атан предложил ему опереться на его плечо, чтобы не оступиться. А Эду снова и снова говорил шепотом, что друзья могут без опаски идти по его земле. Ведь у него доброе сердце, поэтому его аку-аку позаботится о том, чтобы с теми, кто проходит через его участок, не приключилось никакой беды. И Атан простодушно добавил, что он всегда старается быть добрым, делится едой с теми, у кого нет, отзывается на все просьбы о помощи. Поэтому его аку-аку им доволен.

Среди россыпи камней стояла беленая лачуга. «Деревенский шкипер» осторожно постучал в дверь, потом в окно, наконец разбудил жену, дверь открылась, и мы увидели суровую полинезийскую красавицу лет тридцати, подлинное дитя природы; длинные волосы цвета воронова крыла облекали чудесную фигуру. Гордящийся своими предками «длинноухий» нашел среди «короткоухих» достойную продолжательницу рода.

К маленькому столу посредине комнаты придвинули две скамьи, и красавица хозяйка, бесшумной тенью скользя около нас, поставила на него огарок свечи. «Деревенский шкипер» вышел в соседнюю комнату и вернулся оттуда с плотным бумажным мешком из-под цемента. Из этого мешка он достал толстую тетрадь без обложки и положил перед нами. Тетрадь первоначально предназначалась для чилийских школьников, но нашла совсем другое применение: пожелтевшие страницы были испещрены знаками ронго-ронго — тщательно нарисованными фигурками птицечеловеков и другими загадочными символами, в которых мы тотчас узнали своеобразное рисуночное письмо острова Пасхи.

Перелистывая тетрадь, мы убедились, что одни страницы заполнены только непонятными иероглифами, другие же представляли собой как бы словарик: слева — колонка письмен ронго-ронго, а справа неуклюжими латинскими буквами — толкование каждого знака на рапануйском диалекте. Мы сидели и смотрели на освещенную свечой ветхую тетрадь, не зная, что и говорить. Было очевидно, что это не подделка, выполненная рукой Эстевана. И столь же очевидно, что, если писавший эти загадочные значки в самом деле знал секрет письменности ронго-ронго, простенькая тетрадь без обложки представляла собой огромную ценность, открывая неслыханные перспективы для толкования не расшифрованных древних письмен острова Пасхи.

Прочтя вверху одной страницы год «1936», я спросил «деревенского шкипера», откуда у него эта замечательная тетрадь. Он ответил, что ему вручил ее отец за год до смерти. Сам отец не владел ни древним, ни современным письмом, и, однако, именно он, по его словам, переписал все знаки из еще более старой тетради, которая была составлена его отцом, но пришла в негодность. А дед «деревенского шкипера» был человек ученый, он умел но только декламировать ронго-ронго, но и вырезать их на деревянных дощечках. В то время на острове было несколько человек, научившихся грамоте в Перу, куда их увозили в рабство. Один из них и помог старику записать толкование священных знаков, которые быстро стали забываться молодежью после набега работорговцев, когда погибло большинство знатоков древнего письма.

Атан и жена Эстевана были поражены не меньше нас. Владелец тетради гордо сообщил, что до сих пор никому ее но показывал. Хранил в пещере, в бумажном мешке и доставал только, когда хотел вспомнить отца. Решил было сделать новый список, потому что тетрадь уже начала рассыпаться, но убедился, что перерисовать все значки, занимающие сорок одну страницу, — адский труд. Я предложил дать на время тетрадь фотографу, чтобы тот сделал точную фотокопию. После долгих уговоров Эстеван с большой неохотой согласился на это. [1]

1

Тем самым было сохранено бесценное содержание тетради, ведь «деревенский шкипер» покинул остров, едва ушло экспедиционное судно, и никто не знает, что с ним случилось. Возможно, тетрадь лежит в неведомом подземном тайнике. Возможно, владелец увез ее с собой (прим. авт.).

Было уже довольно поздно по местным понятиям, и я спросил, не пора ли нам двигаться дальше. «Деревенский шкипер» ответил, что время терпит, он узнает, когда будет одиннадцать часов: тогда замычит определенная корова. Правда, я так и не услышал никакого мычания, тем не менее мы вскоре встали из-за стола, и черноволосая вахина проводила нас со свечой до двери. Атан снова помог фотографу пройти через камни, и вот уже мы опять около джипа. Энлике, оставленный для охраны, крепко спал, навалившись на руль. Мы растолкали его и поехали было по колее к лепрозорию, но тут же свернули на какую-то коровью тропу. Не видно ни зги, дорога — одно название, и Атан все время сидел с вытянутой рукой, будто регулировщик, показывая, куда ехать. О заражении крови напоминала только белая тряпица у него на пальце, которая теперь оказалась очень кстати.

Через полчаса, миновав Пупа Пау с древней каменоломней, мы по знаку Атана остановились и вышли из джипа. После долгой тряски на ухабах приятно было размять ноги. Далеко-далеко затаилась во мраке притихшая деревня. Дождь прекратился, тучи отступали под натиском звезд. «Деревенский шкипер» посмотрел вверх и прошептал, что это хорошая примета. Такая реплика в устах пасхальца в разгар засухи показалась нам с Эдом очень странной. Обычно в это время года здешние жители, где бы они ни находились и чем бы ни были заняты, рады каждому дождю. Младший Атан горячо подхватил, что все будет хорошо, он уверен, ведь его тетка Таху-таху наделена большой силой мана, а она не только все подготовила и рассказала ему, что и как делать, но самолично испекла положенное угощение в земляной печи у пещеры.

Первым делом нам надо было перелезть через высокую каменную ограду. Заботясь о фотографе, Атан забрал у него все снаряжение и не спускал с него глаз. Я отчаянно боялся, как бы кто-нибудь не упал, — это непременно будет сочтено дурной приметой! За оградой начиналась едва заметная узкая тропка. Меня попросили идти первым и светить фонариком. Вдруг фонарик потух, и мне пришлось остановиться. Братья перетрусили и испуганно спросили, в чем дело. Ничего особенного, сказал я, и принялся трясти фонарик. В конце концов появился слабый накал, и я зашагал дальше, но братья продолжали нервничать, пока фотограф не сунул мне потихоньку свой исправный фонарик взамен моего.

Высокая кукуруза чередовалась с каменистыми прогалинами. Место это, как мне потом сказал Атан, называется Матамеа — пасхальское имя планеты Марс. Я пытался хоть как-то сориентироваться, но в кромешном мраке за кругом света у самых ног ничего не видел, приметил только силуэты трех круглых вершин на фоне звездного неба. Одна возвышалась впереди, две другие — справа от нас.

Шесть человек молча шагали в ночи — странное шествие, причудливое смешение прошлого и настоящего… Я возглавлял колонну, неся в ультрасовременной сумке тетрадь с древними письменами, а в почтовом мешке с печатью Королевского норвежского департамента иностранных дел — осклабившийся каменный череп. За мной, с фотоаппаратурой и пустыми коробками, гуськом шатали остальные.

На поляне с высокой жухлой травой Атан шепотом попросил меня остановиться и выключить фонарик. Эстеван отошел влево шагов на пятьдесят и, стоя спиной к нам, медленно заговорил на полинезийском языке. Хотя он явно сдерживал голос, речь его как-то особенно звонко разносилась в ночи, в ней была размеренная певучесть. Да и к чему повышать голос, если в траве перед ним не было ни души, только его спина черным силуэтом выступала на фоне звездного неба на западе. С округлившимися глазами Атан прошептал, что брат обращается к местным аку-аку, чтобы заручиться их благоволением. Возвратившись к нам, «деревенский шкипер» строго-настрого велел всем говорить только шепотом, когда мы сойдем с тропы. И ни в коем случае нельзя улыбаться, лицо все время должно быть серьезным.