Акулу еще не съели!

Взору гостей предстал легендарный коллектив. Он был облачен в лучшие костюмы, надеваемые только по великим праздникам на работу нищими на паперть.

Мэтр был длинноволос и сутул и светился блаженной улыбкой юродивого.

В одной руке у него было заказное, коллекционное банджо, а другой он плавно поводил над головой, выпятив два пальца на манер старообрядцев (кто не знает, объясняю: сей знак глаголет«вива!», прошу не путать с «козой» металлистов).

Вдоволь благословив всех присутствующих своей дланью, он интригующе прохрипел:

— Я — водитель трамвая!

На что его последователи ответили энергичными хлопками и улюлюканьем.

Когда восторги утихли, Майкл Прищепкин изрек:

— Я в этот гимн вложил философию своего бытия, наперекор толпы презренья!

После чего вдарил по струнам и под аккомпанемент расстроенных трещоток и гнусавых флейт монотонно завыл:

Я — водитель трамвая!

Что грохочет по улицам сонным!

Но трамвай мой ведет

Поводок — электрический провод!

Мимо окон, что свыклись

И не видят мое отраженье,

Сотни раз промелькнувшее в их диафрагмах!

Хватит сладко дремать!

Я возьму руль, которого нет

И направо сверну

Там, где рельсы свернули налево!

И асфальт затрещит,

Подчиняясь колесам стальным!

А на улице тихой

Проснутся деревья,

Удивленно глядя

На невиданную колесницу

Мне плевать, что нельзя!

И что мне говорят каждый день!

Я хочу изменить свой маршрут

И увидеть другие углы тех домов,

Что сумел разбудить

И забрызгать гудроном!

Я добился всего, что хотел!

Только жаль, что повис токосъемник -

Он больше не нужен!

С последним аккордом Пьер Расческин, мотнув головой, отпустил слушателям прощальный поклон, так что волосы упали ему на грудь, и начал пятиться, увлекая за собой своих сотоварищей, что явилось знаком его скромности и английского воспитания. (На самом деле это была его давняя привычка — удаляться раньше, чем начнут бить.)

— Какой скромный и очаровательный молодой человек! В его глазах есть нечто демоническое! — воскликнула миссис Хаггард и захлопала в ладоши, — Но я ничего не поняла из того, о чем он пел.

— Смысл его декларации объясняется довольно просто, — подсказал ей м-р Моррисон, ядовито ухмыляясь, — Видимо, эта песня была написана на одной из отсталых планет, где в руки оператора допотопного средства коммуникации попался детский журнал «Юный схемотехник», после чего ему удалось избирательно усовершенствовать свою колымагу, введя автономный энергоблок, телепатическое управление и заменить рудименты колес на более прогрессивную гравитационную подушку. И, радуясь такому прогрессу в своей застойной стороне, он с азиатской непосредственностью поет о том, что ему впервой пришло на ум и что он видит окрест!

— Все равно он очень милый и обаятельный! — заявила миссис Хаггард и обратилась к мужу: — А теперь, дорогой, я хочу послушать что-нибудь про любовь!

— У нас в гостях как раз находится известный шансонье, автор любовных баллад и лирических песен — Степан Здоровый! — ответил ей м-р Хаггард и указал на щуплого паренька, прижимавшего к груди гитару.

Юноша вышел в импровизированный круг и тихо сказал:

— Я спою свою последнюю песню, написанную мной вчера.

Так же тихо зазвучала его гитара, и приятным баритоном бард запел:

Устав от юности потерь,

Забыв прекрасную мечту,

Я запер за собой очередную дверь,

Где не нашел святую доброту…

Растратив времени мешок,

Отдав традициям долги,

Я выпил, морщась, счастия глоток,

Заев, давясь, большим куском тоски…

Найдя в кармане лишь пятак,

Упав в объятья суеты,

Я понял, что мой дом кабак,

Торгующий коктейлем пустоты…

Нажив на совести мигрень,

Пропив последнюю мораль,

Я выжил и прозрел в тот черный день,

Когда меня втоптала в грязь родная дрянь…

И получив для бодрости пинка,

Влетев в расчетную любовь,

Я говорил себе: "Терпи, пока

не наступил кладбищенский покой…"

И оплатив по векселям сполна,

Узнаешь, что всему виной она!

Певец умолк и горько заплакал.

— Да, что-то грустные песни поют наши барды, — м-р Моррисон смахнул слезу, — И что-то имена у них странные. Уж не соотечественники ли это м-ра Пэтроффа?

— К сожалению, Вы правы, м-р Моррисон, — констатировал этот факт м-р Пэтрофф, — Среди талантливых людей иногда встречается необъяснимое неприятие окружающего их мира. Чаще всего это происходит на почве нервного срыва. Виной тому может быть личная трагедия, досадное непонимание и черствость окружающих, или же промахи в нашем воспитании. Ничего, перебесятся и вернутся на Родину, как не раз уже случалось.

— Пьер вряд ли вернется, — сказала миссис Моррисон.

— Возможно, — согласился с ней м-р Пэтрофф, — Лет так триста назад его еще стали б слушать, а сейчас, я думаю, ему будет трудно найти себе у нас аудиторию. Ведь и у вас он держится, как я понимаю, лишь благодаря интенсивной рекламе…

…Здесь автор не выдержал и тоже заплакал.

Вот уже три недели как эти три точки сиротливо стоят в конце текста, как три маленьких цветочка на могилке, где, возможно, будет похоронено это еще не родившееся дитя, которое, несмотря на всю его ублюдочность, так дорого автору, его народившему!

И если Вы спросите, почему автор предполагает такую мрачную перспективу своему детищу, то рискуете узнать, что его опасения небезосновательны.

Посудите сами.

Что надо для успешного завершения этой затянувшейся истории?

Может быть — великий талант? Но каждый человек безоговорочно талантлив. Только в одних случаях в нем надо этот талант безжалостно разбудить или, в худшем случае, откопать его, если он сам этого сделать не может, а быть может, и не желает.

Тогда, может быть, — изжить дефицит свежих мыслей?

Опять же — нет!

В нашем мире и в наше время происходят такие удивительные вещи и такие исключительные события, что достаточно не полениться, а всего лишь оглянуться вокруг, и черпай до бесконечности, сколько тебе влезет, первосортное вдохновение. Ведь жизнь преподносит нам такие невообразимые выверты, что десять мудрецов вряд ли смогут их описать и подвергнуть систематизации в ближайшие отчетно-календарные периоды!