Акушер-ХА! Байки
Шрифт:
Муж с пола исчез – я краем глаза отметила, пока отсос включала. Родили мы. Младенчик порозовел, баба уже счастливым басом про уси-пуси стала что-то щебетать (вы можете представить себе такой вот текст: «Ой зез ты моя клохотулечька, мамин кот, ыгы-гы-гы-гы-ы-ы, моё солныско, ыгы-гы-гы-гы-ы-ы-ы, сястя мамина-а-а-а…» – хорошим таким могучим басом? Раневская бы обзавидовалась).
– Ыгы-гыгыгыгы-ы-ы-ы, клохотулецька… – и оттуда, сверху, в промежность пытается заглянуть через возвышающееся, хотя и слегка опавшее пузо, – а где нас папоцька? Кто зе нам пуповину пелелезет?
– Я! – рявкнула акушерка. И правда перерезала.
– А где этот мудак?! –
– Ну, знаешь! – хором сказали ей мы. – Тут или за тобой с младенцем, или за ним следить.
У бабы настроение немного ухудшилось, но когда ей пупса на живот положили, она про мужа и забыла. Ненадолго.
В общем, пока суть да дело, послед отошёл, родовые пути осмотрели – она охала-ахала, на каталку переложили, в кровать отвезли, обработанного укутанного хорошенького поросёночка рядом подложили – про мужа никто и не вспоминал. Но тут наша санитарка и говорит:
– Девки, а и правда, где её мудак? Я в приёмное сбегала, думала, воздухом подышать отполз, – так нет его там.
Бегали-бегали, спрашивали-спрашивали. Нет мужичонки. Как сквозь землю…
Через час менты привезли. Как был – в пижаме, в халате, в шапочке, в маске и в обрывках целлофановых бахил на моющихся тапочках.
– Вот, – говорят нам. – Остановили гражданина. Странный уж очень на вид. Шёл, не разбирая дороги, как Андрей Миронов в «Бриллиантовой руке» по волнорезу. Документы попросили предъявить – нет документов. Принюхались – не пьяный. Судя по зрачкам – не обколотый. Но неконтактный. Хотели в психушку свезти. А он вдруг как запищит: «Не дуйся, не дуйся! Дыши! Дыши пока. Слышишь, Света? Света, не дуйся! Пока не дуйся. Будешь дуться, когда скажем! Света! Дыши! Во-о-от та-а-к, на бочок, а теперь ножки… Не дуйся, дура!.. Ножки сюда-а-а, ручками за эти шту-у-чки… Ой, все вы говорите, что больше никогда…» – ну, мы так прикинули, что от вас сбежал. Тут поблизости Светам дуться больше негде.
Хорошие мужичку милиционеры попались. Да и баба неплохая. Разок-другой прошлась по нему матерно, он в себя и пришёл. И хорошо. Не то мы уже сами хотели в психиатрическую звонить.
Поклялся ей всем на свете, что во второй раз обязательно пуповину перережет.
Потом даже всей смене извинения принёс, цветы и шампанское. И тихо-тихо сказал, что, во-первых, ничего не помнит с того момента, как «в ту комнату пошли», до того «как снова здесь оказался», и что, во-вторых: БОЛЬШЕ НИКОГДА!
Мы так и не поняли, что именно он имел в виду?
Коньяк
Насчёт «мазали» – я помню. Чем-то мазали. Щипало-холодило. Даже полегчало немного. Потом – «тужься!» Бульк – и живот свободный. Потом одрябшее брюхо в горсть, вцепившись в глаза поверх маски. И команда – «тужься ещё раз!» Бдмыльк – послед родился.
В те стародавние времена, когда мой паспорт показывал на десять лет меньше, я трудилась изо всех моих молодых сил в родильном доме, входящем в состав многопрофильной клинической больницы.
У меня были друзья и не на рабочем месте, хотя виделась я с ними редко. С одной подругой не виделась давным-давно. На её свадьбе. Где-то восемь календарных месяцев назад. Видеться не виделась, а по телефону общалась регулярно. Потому что подруга была беременна ещё на свадьбе. Познакомились мы с ней в alma mater благодаря её брату. Брат
учился на лечебном факультете, а Лена – на стоматологическом. Но, в отличие от Милочки, Лена не была ни гламурна, ни высокомерна, ни чрезмерно истерична. Она была красива, умна и мнительна ровно настолько, насколько может быть мнительная красивая и умная беременная. То есть – намного.Лет ей было уже тридцать. Или ещё. В общем, это с какой точки зрения посмотреть. Как по мне – так ещё. Как по МКБ десятого пересмотра – так уже. Для первых родов. Лена об этом смутно догадывалась, но особо не тревожилась. Она качественно чинила людям зубы и в органы, не сопредельные с ротовой полостью, особо не лезла ни руками, ни советами. И правильно делала. Родов, впрочем, она опасалась. Не столько из-за возраста, сколько из-за огромного количества родственников-врачей до седьмого колена по вертикали и до седьмой воды на киселе по горизонтали. Мама у неё была педиатр, папа – гастрохирург, брат – уролог, дядя – терапевт, двоюродный брат – психиатр. И все давали ей советы и предлагали помощь. Находили угрожающие симптомы и делали неблагоприятные прогнозы. То есть всё, как положено в узком семейном кругу.
У Лены хватило ума забить болт на советы родни, пригрозив им отлучением от бормашины, и госпитализироваться ко мне. Но её папенька не дремали-с. Они-с позвонили нашему начмеду и попросили взять дело «на контроль».
Начмед начала рьяно осуществлять контроль с того, что с порога палаты, не осмотрев, не выслушав и не изучив, заявила Лене, что та – уже «перезрелая груша» и дело, скорее всего, закончится кесаревым сечением. Моя подруга не была настроена на подобный исход дела, а за «перезрелую грушу» вообще оскорбилась до глубины души и весь день ворчала. И тут я не могла её не понять. Успокоив, что, мол, хорошо, что падалицей не назвали, а то наша начмед очень даже может, я изрекла глубокомысленную сентенцию про то, что утро вечера мудренее, не печалься, Алёнушка, нет такой лягушачьей шкурки, что в доменной печи не горит. Наутро начмед, осмотрев Лену на кресле и скептически нахмуря брови, изрекла, глядя на перчатку:
– Ткани регидные, Татьяна Юрьевна, скорее всего, будем оперировать!
– Может, дородовую подготовку назначим для начала, Светлана Петровна?
– Ну, попробуйте пару дней, хотя при таких регидных тканях… Сколько абортов сделала? – обратилась начмед к моей угнетённой такими речами подруге.
– Пять! – злобно буркнула она и добавила умоляющим голосом: – Мини.
– Вот! Пять абортов, ригидные ткани, шейка длинная и закрыта напрочь! О каких родах через естественные родовые пути может идти речь! – не успокаивалась неугомонная начмед, не обращая внимания на помрачневшую до предгрозового состояния Лену.
– Светлана Петровна, предполагаемый срок родов ещё только через неделю, давайте не будем ничего планировать. Пусть его пока идёт, как идёт, – пошла я на смертельный риск, заявив такое начмеду при интернах и акушерке. Дело в том, что по щекам моей беременной подруги уже покатилась первая слеза.
– Сердцебиение ещё не страдает? – строго воззрилась на меня начмед из-под очков. Лена схватилась за сердце.
– Не страдает и страдать не собирается! – рявкнула я, протянув историю Светлане Петровне: не верите своим и моим ушам – вот есть запись кардиотокограммы!
– Ладно! Надеюсь, успеем! – вошла в раж начмед. – Сегодня вечером я уезжаю на конференцию. В пятницу вернусь – и прооперируем! Планируйте на пятницу, Татьяна Юрьевна! Очень ответственная девочка, тем более её папа звонил – мне не нужны неприятности! А Лене, надеюсь, нужен здоровый ребёнок!
Я не буду вам рассказывать, что Лена говорила папе по телефону, – это не для слабых ушей, не смотри, что она стоматолог-терапевт, а не челюстно-лицевой хирург. Благими намерениями, дорогие мои, благими намерениями… Сами знаете, что и куда вымощено.