Аквариум. Геометрия хаоса

Мелочи охотно разрастались до размеров будущих легенд. В местном «кодексе чести» приветствовалось безудержное распитие сухого вина, сопровождавшееся распеванием песен и плясками у костра.

Однажды Фан, торжественно принятый в Орден острова Сент-Джорджа, попытался осквернить «святую землю» импортной палаткой и постоянной подругой, но в итоге был предан остракизму.

«В то время Остров, образуемый протоками реки Сестры, принадлежал совершенно другой вселенной, — вспоминал Гребенщиков. — Я помню, как мы переходили речку, становились на колени и целовали землю в качестве обряда допущения на Остров. Что казалось нам глубоко религиозным и правильным, поскольку это была неприкосновенная земля, явно принадлежащая другому измерению».

Вскоре в кругах «Аквариума» нарисовался ещё один инопланетянин — экстравагантный студент Родион, по паспорту — Анатолий Заверняев. Ещё в школе он пылко полюбил роман «Преступление и наказание» и лихо цитировал оттуда огромные фрагменты, поражая мегатоннами памяти одноклассников и педагогов.

Как правило, Родион встречался с новыми друзьями в шесть часов вечера у «Сайгона». В это культовое кафе, расположенное на углу Невского и Владимирского проспектов, ранее наведывались Довлатов и Бродский. Теперь здесь собиралась музыкально-хипповая тусовка: Володя Рекшан, переехавший из Евпатории пианист Сергей Курёхин, фотограф Андрей «Вилли» Усов и гитарист Лёня Тихомиров из университетской рок-группы ZA.

Кроме нескольких «центровых» кафе и острова Сент-Джордж, ещё одним «местом силы» сайгоновской тусовки стал кинотеатр «Кинематограф», расположенный в ДК им. Кирова.

«Особенно сильное впечатление на нас произвели фильмы “Орфей спускается в ад”, “Зеркало” и “О, счастливчик!”, — утверждал Родион. — И если кино с Малкольмом Макдауэллом оказалось для нас знакомством с самими собой, то после фильма Тарковского мы шли домой, полностью погружённые в себя».

С первых дней общения Анатолий Заверняев начал практиковать интенсивный обмен книгами — от «Мерзкой плоти» Ивлина Во и «Сцен из жизни богемы» Анри Мюрже до самиздатовских томов Кастанеды и прозы Мандельштама. Впоследствии я неоднократно слышал мнение о Родионе как об «идеальном носителе духа “Аквариума”». Он пребывал в постоянном академическом отпуске, регулярно злоупотреблял амфетаминами, слушал запоем Стравинского и служил яркой иллюстрацией звонкой фразы Гребенщикова о том, что «“Аквариум” — это не группа, а образ жизни».

«Кафе “Сайгон” было главной коммуникацией Невского проспекта, — пояснял мне позднее Анатолий Заверняев. — Центральные улицы также играли важную роль в наших прогулках и планах, белые ночи и так далее. И когда мы “пили всю ночь, гуляли всю ночь до утра”, то гуляли мы не по Купчино. И когда Гребенщиков позднее переехал жить на улицу Софьи Перовской, то с крыши его дома открывался изумительный по красоте вид на Казанский собор. И это действительно был “образ жизни”».

Как-то раз, после принятия конской дозы пятновыводителя Sopals, этот эпатажный персонаж явился в «Сайгон», сверкая зубами, выкрашенными в красный и чёрный цвета. В тот же вечер он похвастался, что планирует посетить военкомат и заявить о своих пацифистских взглядах. Позже потрясённый Гребенщиков включил фрагменты светских бесед про зубы Родиона в демо-запись «Таинство брака», посвящённую надвигавшейся свадьбе Армена Айрапетяна и прекрасной студентки Оли Липовской.

«Родион уверенно разыгрывал образ городского сумасшедшего и держался за него довольно долго, — скептически замечал Марат. — Практически ни в чём не участвуя и ехидно комментируя происходящее со стороны, он ухитрялся присутствовать буквально везде — будь то репетиции “Аквариума”, походы в “Кинематограф” или пьянки в окрестностях Инженерного замка».

***********************************************

После многолетних поисков удача улыбнулась автору, и мы наконец-то пересеклись с Родионом «во времени и пространстве». К этому моменту Анатолий Заверняев обитал в Апраксином переулке, отойдя от «великих дел» и со скрытой гордостью демонстрируя свой затворнический образ жизни. Тяжёлые шторы на окнах оказались плотно затянутыми, и определить в этом куртуазном полумраке, какой на улице год, было решительно невозможно.

«Тогда все любили валять дурака, — cверкая безумными глазами и белоснежными манжетами, разглагольствовал Родион. — Когда милиционер в метро увидел у меня на лбу пацифик, он чуть не упал с эскалатора. Судя по всему, этот рисунок произвёл на него сильнейшее впечатление. Я тогда даже не догадывался про эксперименты Хармса и делал все это неосмысленно. В своём роде это был “фрикаут”, поскольку все мы являлись детьми контркультуры и пытались придумать что-то неординарное, заполняя перфомансами любые паузы».

Мы пьём с Заверняевым крепкий чай и вспоминаем эпоху раннего «Аквариума» в окружении библейских картин художницы Тани Апраксиной. Боевая подруга Файнштейна и поэтическая муза Майка Науменко, она давно переехала в Америку, но сохранила тёплые воспоминания об этой квартире, превращённой ею в семидесятые годы в литературно-музыкальный салон.

«Мои гости представляли собой достаточно правдивый портрет тогдашнего авангарда, — поясняла Татьяна. — К примеру, Родион, шлявшийся по городу в разбитых шлёпанцах на босу ногу, покидая квартиру, пятился задом, не желая повернуться к хозяевам спиной. Частенько он оказывался босым на лестничной площадке, выйдя не только из двери, но и из своей обуви».

И вот остепенившийся, но по-прежнему элегантный Анатолий Заверняев начинает ироничный монолог об эволюции «Аквариума»:

«Первые сейшена у нас были исключительно эзотерическими и не очень удачными. На сцене, как правило, ничего не строило… Джордж промахивался мимо барабанов, органола у Вадика Васильева эпизодически не работала, Фана не было слышно, а Боб отважно дирижировал и пел: “Вы слышите меня, в ушах у вас свинья…” Всё это выглядело как полная лажа, но в воздухе витали обаяние и духовный подъём. Я считал, что группа смотрится очень драйвово, хотя мои приятели были убеждены, что это — полное фиаско. Потом Оля Липовская меня стебала, что в Ленинграде я — единственный фанат непопулярной группы “Аквариум”».

Первый концертный блин получился комом, но, наверное, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Вот что вспоминал в одной из наших бесед Гребенщиков об этих «весёлых стартах»:

«Был какой-то концерт, который формально являлся одним из первых выступлений “Аквариума”. Мы не умели ни играть, ни петь, и все эти недостатки приходилось компенсировать внешними аксессуарами. Я выходил на сцену с огромной железной цепью до самого пояса. У меня дома она исполняла эстетическую функцию, и на ней висел какой-то колокольчик. В нужный момент я надевал её на длинный жилет типа шотландского, хотя, на самом деле, это была лишь подкладка к плащу. Иногда, чтобы запомниться, я вплетал в волосы цветные ленты и красил бороду зелёным фломастером».

Спустя много лет Борис, близоруко щурясь, рассказывал, насколько для него была важной «работа с лицом». Корни подобной традиции, по его мнению, лежали в шаманских экспериментах Скримин Джея Хокинса — мол, чем отвязнее человек смотрится, тем эффектнее его шоу воспринимается зрителями. Также немалое впечатление на лидера «Аквариума» произвели фотографии The Rolling Stones, на которых музыканты были «с придурью»: одеты в красные штаны, с намазанными лицами — с намёком на то, что побывали «на другой стороне». И вернулись оттуда, чтобы помочь людям, уже имея при себе эти эзотерические знания.

«Боб предпочитал выглядеть на сцене необычно и даже вычурно, — утверждал Марат. — Отсюда все эти подкрашенные глаза, браслеты и ожерелья, белое лицо и странная одежда. Во всём этом ощущался некий привкус самодеятельности, но любительство всегда было свойственно ленинградским группам — в отличие от московских, с их почти идеальным качеством исполнения».

Тем не менее после нескольких сейшенов «Аквариум» начал обрастать поклонниками, и в особенности — стайками растрёпанных муз, которые талантливо маскировались под молодых журналисток. Это наблюдение Родиона подтвердили и другие участники группировки.