Аквариум

– А у меня вера есть? – хмыкнул Гриб.

Канчак прищурился.

– Мне думается, у тебя интерес есть.

– Нету, – сказал Гриб, глядя на опустевшую на две трети сковороду. – К Вотуну иди. Вотун двумя руками ухватится.

– Пошел бы, – вздохнул гость. – Сам о нем подумал. Только к тебе пошел.

– Там сказали? – поднял глаза к потолку Гриб.

– Ну тебя! – махнул рукой Канчак. – Что оно там скажет? Стучит, стучит, а толку? Болеет Вотун, вот что. Весь зеленый, как неженка перезревшая. Нельзя к нему. Он как из окна выглянул, так я и понял, что нельзя.

– Плохо, – с сожалением сказал Гриб. – Я его навестить хотел.

– Так и навестишь, навестишь. Через дверь разве не пообщаетесь?

– Ладно, – вместе со стулом отодвинулся от стола Гриб. – Действительно, почему бы не сходить? Я пойду, Мека?

Мека была неподвижна. Тело ее в мешковатом синем платье было наклонено к сковороде, пальцы сведены в щепоть, но ложка из них уже ускользнула. Несколько секунд Гриб смотрел в белки закатившихся и глаз и на мелко подрагивающие губы. Трясся у щеки каштановый локон.

– Мека.

– Ты не трогай ее, – сказал Канчак. – Вдруг что важное?

– Откуда? – спросил Гриб, которому хотелось, стиснув зубы, обнять Меку за плечи и держать, пока она не очнется.

Только при старике это казалось глупым. Вернее, не достойным его, признаком слабости.

– Никто не знает, чем обернется «связь», – назидательно сказал Канчак. – Может и поймет она что-то о нас да мире вокруг.

– Или с ума сойдет, – с болью сказал Гриб.

– Или поймет, – упрямо возразил Канчак.

– Ты скажи ей тогда…

– Скажу, – кивнул старик. – Как не сказать. Но только, если Меку твою долго на «связи» держать не будут. Мне-то еще и на Пески надо, и к Выгребной Яме я хотел сходить. Не могу я с ней весь день сидеть.

– Хоть сколько побудь, – Гриб снял с гвоздя куртку. – Доешь вон.

Он кивнул на сковороду.

– Да знаешь, – скривился Канчак, – я тетерок-то не очень люблю, жесткие они, так, если с голодухи, в охотку.

– Ну, чай допей.

– За это не беспокойся, – сказал старик.

– Ладно.

Гриб вбил ноги в мохнатые сапоги, открыл дверь и обернулся на Меку. Левый уголок рта ее блестел слюной. Глаза были все также пусты.

Не угомонятся никак «связисты». Поймать бы хоть одного да через «связь» эту и пропустить. Мека, Мека.

– Иди уже, – сказал Канчак.

Требовательно сказал, строго. Словно он был хозяин дома, а Гриб так, нежеланный гость. Может, пока Мека на «связи» все же в лоб ему дать? – подумал Гриб. Он погрозил старику пальцем, чтоб не зазнавался, и вышел. Доски скрипнули под ногами, царапнул кожу ладони грубо отесанный столбик.

– Иди, – пробормотал Гриб.

Солнце плыло в мутном красноватом киселе.

Тоже интересный вопрос – на самом ли деле это солнце? Может кто фонариком светит. Кто-то большой, с очень большим фонариком. Утром поднимает, вечером опускает, выдержав положенное время.

А иногда, получается, тычет пальцем в овец.

Гриб спустился с крыльца. Дом стоял на взгорке. Отдельный дом с навесом под поленницу. В три стороны от него уходила плоская, поросшая колючей травой равнина, вся расчерченная тропками. Километр до Жалейки, деревушки у реки, если идти прямо, на север, полтора – до монастыря, если забирать на северо-запад, и те же полтора километра до лагеря копщиков и Выгребной Ямы, если совсем податься к западу.

Делянки фермеров, вроде Эппиля, располагались восточнее, рядом с куцым лесным островком. Там же последний раз Гриб видел табор бабы Веры, остановившийся в поисках подходящего места. Фургоны, палатки. Ну а за спиной его, на задах дома, словно выгнанные за какую-то провинность за забор, громоздились покатые безлесые холмы, поднимаясь один другого выше и переходя в зеленую Зыбь.

Это был юг.

Искусственность местности ни у кого сомнений не вызывала. Нутром помнилось, не так должно быть, не так. Но как, никто не знал. И сколько Гриб не силился вообразить себе, где он жил раньше, ничего у него не получалось.

Один Зепотр настаивал, что мир таков, каков есть, и ничего до него не было, и он естественен и отмерен людям полной мерой. «Живите в радости! – орал он на собрании. – Слушайте Глас Его! В нем ответ!».

С радостью было туго, но с тем, что ответ в «Гласе его» соглашались все. «Связь» так или иначе накрывала каждого по нескольку раз за день. Некоторых она заставала и ночью, в кровати, и тот же Зепотр настаивал, что в ночное время голос звучит отчетливей.

Гриб никогда голосов не слышал. Он слышал щелчки и гудение, изредка меняющее тон. Иногда улавливал текущую через тело вибрацию. Один раз видел странное выпуклое стекло.

Картинка держалась на внутренней стороне век долю секунды и пропала, едва за этим стеклом возникла мутная тень.

Больше ничего сеансы «связи» в его памяти не оставили. И если Бог или кто-то ему подобный разговаривал с ним, то позаботился о том, чтобы для Гриба эти беседы были покрыты мраком забвения.

Впрочем, находились люди, что слышали одно, два слова, даже обрывки речи, но сказать что-то определенное о том, что значили эти слова и речь, не могли. И язык был не знакомый, и фразы не имели в их представлении ни начала, ни конца. Гриб им, честно, завидовал. Хоть что-то определенное.

Он обнаружил, что идет в Жалейку, и взял правее. Несколько фигур, сгибаясь, копались в земле впереди. На расстеленное белое полотно то и дело отправлялись розоватые комья неженок.

Гриб приблизился.

– Доброе утро.

Фигуры разогнулись. Оказалось, что это Юстиг с женами, Зиброй и Ашей, первой и третьей. Вторая, Лимм, видимо, осталась дома.

– Здравствуй, Гриб.

Юстиг подал грязную, в земле руку. Гриб пожал. Аша улыбнулась ему. Зибра присела на край полотна.

– Как работается?

– Ничего, – ответил Юстиг.

Он был невысокий, крепкий, плотный. Заплетенные женами волосы ложились на плечи двумя черными косицами. Недавно стриженная борода торчала ершиком. Куртка и сапоги его были расшиты бисером.

– Какие новости? – спросил Гриб.

– Новости? – Юстиг переступил ногами. – Так что? Нет их. Ну, Тарье пятку зашиб. Новость? Или что ночное моление в монастыре опять прошло впустую – тоже новость? По мне, так не новость никакая.

– А Шагай свою машину…