Акведук Пилата

– Третьего дня поступил приговор бунтовщику Иешуа бар Абба, но там не было сказано, откуда он родом. Приговор утвержден прокуратором.

– Хорошо, Игенс. Оформи постскриптум, что этот бар Абба - из Назарета. В делах должен быть порядок.

– Да, префект. Разрешите идти?

– Подождите, подождите! – Каиафа от волнения даже привстал со скамьи, - это не тот Иешуа.

Я остановил уже направившегося к дверям претора.

– Погоди, Игенс, а еще на какого-нибудь бунтовщика Иешуа приговор поступал?

– Нет, префект.

– Ты слышал, почтенный Каиафа? Это непременно тот самый Иешуа, ибо никакой другой в делах о бунте не проходит.

Несколько минут иудейский понтифик приходил в себя, а успокоившись, произнес самым вежливым тонном:

– Будет ли мне позволено напомнить почтенному прокуратору, что вчера был доставлен мошенник, бесстыдно называвший себя царем иудейским. Это и есть Иешуа из Назарета.

– Ах, этот? – я искренне улыбнулся, - да, занятный юноша. Он оказался безвредным бродягой. Кроме того, выяснилось, что он знает латынь и учился риторике, поэтому я подарил его тетрарху. Грамотные люди не должны болтаться без дела и смущать народ.

– А как же приговор? – спросил Каиафа.

– К нему прилагался не приговор, а какой-то глупый донос, не стоящий внимания.

– Ты ошибся, прокуратор! Этот человек называл себя царем, а это оскорбление величия, так гласит римский закон!

Конечно, я предполагал такой поворот беседы. И на этот случай у меня была заготовлена тирада, достойная служить эталоном утонченного хамства. Она оскорбляла одновременно и местные обычаи, и местную религию, и самого Каиафу.

– Ты, иудейский жрец, будешь учить римского всадника римским законам? Да будет тебе известно: императору и сенату безразлично, кто или что называется царями в этой варварской Азии. По вашим книгам, здесь испокон веков каждая свинья называлась если не царем, так пророком или первосвященником (последнюю фразу я намеренно произнес на арамейском, для большего эффекта).

Тут надо знать, что со свиньей у местный азиатов связано какое-то поверье, настолько скверное, что они предпочтут скорее нырнуть в нужник, чем коснуться этого безобидного животного. Употребление свинины в пищу у них считается святотатством, а сравнить местного жителя со свиньей – это в сто раз хуже, чем назвать его кастратом и сыном ослицы.

– Ты… Ты… - лицо иудейского понтифика приобрело свекольный цвет, - ты ответишь за это, прокуратор!

– О, я не ослышался? Этот человек угрожал наместнику Рима? – я повернулся к стоявшим у дверей Марцию Германику и Игенсу Публию, - вы слышали?

– Так точно, префект! – хором ответили центурион и претор.

– Надеюсь, Каиафа, ты понимаешь, насколько неудачно выразился? Не желаешь ли принести извинения, или будем считать твои слова официальной позицией синедриона?

Тот покраснел еще сильнее и выдавил из себя:

– Извини, почтенный. Я испытываю трудности с латынью. Я хотел сказать, что ты ответил на мой вопрос, и я признаю, что это я, а не ты ошибся в толковании римского закона.

– В таком случае, недоразумение исчерпано. Хотел ли ты спросить у меня что-либо еще?

– Да, с твоего позволения. Этот Иешуа из Назарета объявил себя сыном бога.

– Вот как? Не иначе, как сыном Меркурия, который у эллинов зовется Гермесом, а в ваших краях - Тотмесом. Такое родство объясняло бы дар убеждения, имеющийся у этого юноши. Как известно, Гермес был отцом Автолика и прадедом Одиссея, прославившегося своим хитроумием во время троянской войны и после, на родной Итаке. Все это описано в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера.

– Что я слышу, прокуратор! Ты в это веришь?

– Почему бы и нет? – я совершенно искренне пожал плечами, - Гомер заслуживает доверия, поскольку сам великий Аристотель рекомендовал его сочинения Александру, царю Македонии, который завоевал половину мира и сам был, возможно, сыном бога Аполлона, покровителя наук и искусств, вещающего через оракул, что в Дельфах.

– Я говорю об истинно сущем боге, - сказал Каиафа, - а не о богах, выдуманных вашим Гомером…

Здесь мне следовало возмутиться. Я с силой ударил обоими кулаками по столу.

– Ты в своем ли уме, что насмехаешься над богами Рима?! Может быть, ты также находишь забавной выдумкой легионы VI «Феррата» и X «Фретенсис»? Хочешь увидеть поближе их аквилы, чтобы сравнить с твоим истинно сущим богом? Клянусь Юпитером, я могу это устроить. И в Иерусалиме будет самая веселая пасха с того раза, когда халдеи сравняли с землей ваш предыдущий храм. Что скажешь, иудейский жрец?

– Прости, прокуратор! Снова моя латынь хромает. Я лишь хотел сказать, что этот галилеянин выдавал себя не за сына одного из богов, описанных Гомером, а за сына того бога, которому поклоняемся мы.

– Так следи за свой латынью, а то как бы и тебе не захромать. И какое, скажи, мне дело до похождений ваших здешних богов?

– По нашему закону, прокуратор, сказать такое – значит совершить святотатство. За это побивают камнями.

– Вот как? – я повернулся к Марцию и Игенсу - вы слышали? Этот жрец угрожает побить меня камнями за то, что я непочтительно высказался о его божке.

Каиафа всплеснул руками:

– Не тебя, не тебя! Ты не понял, прокуратор…

– Префект, разреши, я дам этой азиатской свинье в рыло, - перебил его Марций.

Чувства бравого центуриона были мне понятны, но… Я вздохнул.

– Не разрешаю. Наша задача - цивилизовать аборигенов. А оттого, что ты дашь ему в рыло, он не цивилизуется. Это понятно?

– Так точно, префект.

– … Поэтому, - заключил я, - просто выведи его вон.

4

«Клавдия Прокула Юстина приветствует Понтия Пилата.

Дорогой муж и друг мой, не прошло десяти дней, как ты уехал в этот мерзкий Иерусалим, а я уже безумно скучаю. Насколько лучше здесь, в Кесарии: прохлада, чистая вода, приличные люди. Впрочем, и тут не без досадных казусов. Вчера была на обеде у тетрарха Антипы. Он сам, и его супруга, достойная Иродиада, весьма удручены, а их маленький сын Агриппа и дочь, Саломея, тоже еще почти ребенок, были чуть ли не в слезах. Оказалось, ты отправил им ученого ритора, который сразу очаровал их своей обходительностью. А через день вдруг прислал за ним конвой, и его увезли на экзекуцию в Иерусалим…»

Вот это была плохая неожиданность. Плохая и загадочная. Не отрываясь от чтения, я приказал:

– Центуриона Марция сюда.

«… Офицер из местных был, к тому же, груб. Бедного ритора на глазах у детей связали и избили. Мне было стыдно за твоих подчиненных, ведь по ним судят о тебе и о Риме…»

Вошел Марций:

– Слушаю, мой префект.

– Экзекуция над разбойниками уже началась?

– Так точно. В полдень, как ты и приказал.

– Сколько разбойников?