Аквитанская львица
Шрифт:
— И впрямь непохожа, — разочарованно сказал юноша. — Я хочу посмотреть на лица остальных женщин.
Служанки из свиты герцогини при свете факелов показали гонцу свои лица.
— Если вы ищите ссоры, граф, так и скажите, — холодно проговорил Жоффруа де Ранкон — поединок на дороге дал бы еще больше форы его госпоже. — Я к вашим услугам, но зачем пугать дам?
— Я не хотел никого оскорблять, — огрызнулся юный Жоффруа Анжуйский. — Я принял вас за других людей. А потому приношу извинения… А куда вы держите путь? — подозрительно спросил он.
— Мы едем в Пуату, чтобы засвидетельствовать почтение герцогине Алиеноре. Мы являемся вассалами ее дома и хотим утешить нашу
Юнец запыхтел — теперь герцогине расскажут о его выходке на ночной дороге.
— Передайте от меня привет герцогине Алиеноре, — сказал юный Жоффруа. — Если хотите, мои люди проводят вас до Вьенны.
— О нет, граф, благодарю вас. Нам хватит собственных сил.
— Как знаете, граф, — юный Жоффруа Анжуйский уже отводил коня в сторону. — Прощайте!
По всему было видно, что еще один незадачливый похититель обманут и намеревается дать задний ход.
— Прощайте, граф! — миролюбиво откликнулся де Ранкон и крикнул своим людям: — Вперед!
Воистину судьба в эти дни благоволила Алиеноре! Она ушла от двух погонь, брод оказался и впрямь на месте, а дорога от Вьенны, в которой серебрился, растекаясь, диск луны, была пустынна и приветлива, когда вела трех наездников по зимним холмам Пуату, меж которыми кое-где лежал снег.
Еще не наступил рассвет, а они увидели издалека родные для глаз Алиеноры стены города Пуатье. Скоро перед ними опустили мост и открыли ворота. Пуатьерский дворец просыпался — приехала госпожа! Единственная хозяйка, более ни с кем не делившая власть.
Алиенора хотела было приказать немедленно собрать войско и послать его на выручку Жоффруа де Ранкону, но ей почти тотчас сообщили, что ее хитроумный вассал в эти минуты въезжает во главе отряда в город.
Все живы, никто не пострадал!
А еще через полчаса, за горячим вином и жареными перепелами, Жоффруа де Ранкон сам расписывал Алиеноре, де Лузиньяну и Сельдебрейлю эту сцену — безусый мальчишка при мече хочет пленить бывшую королеву Франции и сделать ее своей женой!
— У него губа не дура, — отпивая из кубка, говорил де Ранкон. — Но куда ему деваться? Все земли Анжуйской династии принадлежат старшему брату — Генриху. У младшего только одна надежда — подороже продать благородную кровь Жоффруа Красивого и внучки самого Вильгельма Завоевателя — королевы Матильды! Вот он и вышел разбойником на большую дорогу, по которой проезжала самая красивая и самая богатая женщина Европы! — Он поклонился. — Вы, прекрасная Алиенора!
Герцогиня улыбалась, слушая болтовню де Ранкона. Их посиделки перед зарей скрашивала музыка двух заспанных менестрелей, которых растолкали подручные все того же сенешаля Жиро де Берле, дабы усладить слух госпожи. Она улыбалась и вспоминала старшего брата ее неудавшегося похитителя — своего соседа Генриха Нормандского, а теперь еще графа Анжу и Мэна, а в будущем, очень возможно, и короля Англии. Вот он берет ее за руку и выводит из-за стола, во время танца шепчет на ухо слова признания…
— Вы слушаете меня, милая наша Алиенора? — поднял брови де Ранкон. — Ах, простите, я совсем заговорил вас. Вы устали — это бегство, погоня. Вам надо выспаться, герцогиня…
— Пожалуй, мой милый Жоффруа, вы правы, нам всем надо выспаться и однажды утром проснуться такими, точно мы родились заново.
Лучшие из ее рыцарей оставили хозяйку, и она отправилась в покои, где служанки помогли ей раздеться и уложили в постель. Но, слушая, как трещат в камине дрова, на этот раз Алиенора долго не могла заснуть. И, в конце концов, вылезла из постели и, налив в кубок вина, подсела в кресле к большому огню.
Баталии последних дней
не выходили из головы. И не только последних дней — лет…Эти годы ее жизни превратились в одно сплошное бегство. Она бежала из Святой земли, бежала от горя по утраченному любимому, от смерти, когда едва не умерла по дороге из Италии во Францию, она бежала от опостылевшего мужа, а теперь еще от двух грубиянов, которые, едва узнав о ее свободе, один за другим пытались силком завладеть ею.
«Где же предел этому бегству? — спрашивала она себя, протягивая руки к жарко пылающему камину в родном пуатевинском дворце. — Когда ей суждено остановиться и отдохнуть? Да и суждено ли? Теперь каждый сеньор будет считать своим долгом перехватить ее на дороге и требовать отдать за него свою руку! Кто же защитит ее, оградит от посягательств? Ее рыцари хоть и отважны, но малы для этой роли…»
И вновь, на этот раз из жара пламени, к ней выплывало одно только лицо — молодого Генриха Анжуйского…
Алиенора заснула в кресле и проснулась, когда зимний утренний свет уже застыл на резных буфетах, разобранной кровати, так и не дождавшейся хозяйки, столе и плотно укрывавших стены коврах. От углей в камине шел умеренный жар. Все тело ломило от неудобной позы, в которой она забылась, но предрассветная греза вернулась тотчас же, и Алиенора быстро спорхнула с кресла. Она позвала служанок и потребовала писчий прибор.
Ей оставалось только записать то, что родилось прежде…
После того как она сама проводила гонца, одного из верных оруженосцев, до ближнего лесочка, подходившего к Пуатье, Алиенора стала ждать. И каждый новый день шел для нее за год.
Ожидание перемен — не только сладкое томление, но и нелегкая работа!
Первые дни в окружении небольшой свиты Алиенора разъезжала верхом по окрестностям Пуатье. Вначале ее сопровождали Жоффруа де Ранкон, Гуго де Лузиньян и Сельдебрейль, но вскоре первый спешно выехал в Тайбур — друг юности сделал все, чтобы вырвать свою герцогиню из рук короля Франции, и теперь мог заняться своими делами. Второй, Гуго де Лузиньян, направился в свою вотчину. А Сельдебрейля ждали дела в Бордо. Но сейчас Алиенора была только рада, что осталась одна — без ближнего круга своих рыцарей, которые всегда смотрели на нее куда с большей нежностью, чем смотрят на госпожу.
Это ожидание предназначалось лишь для нее одной…
Ветер перемен ударил и распахнул ее окна в последние дни зимы. Легкий снег уже таял на полях теплой Аквитании. Это случилось поздним вечером, когда она, уставшая от неопределенности, уже проклинала свою недавнюю смелость — взять и открыться в письме. Алиенора готовилась ко сну, когда ей доложили, что в Пуатье прибыл важный гость и желает немедленно видеть герцогиню.
И уже через пять минут двери в ее покои распахнулись, и при неровном свете догорающих в бронзе свечей она увидела его — он стоял на пороге в коротком кафтане, заляпанном грязью, со слипшимися мокрыми волосами, светлоглазый и несчастный. Ей так показалось…
— Господи, Генрих, вы точно из преисподней, — улыбнувшись и теснее запахивая восточный халат, пошутила она.
Алиенора стрельнула глазами, и прислуга мигом выскочила из ее покоев.
— Я из Нормандии, ваше высочество, — сказал молодой рыцарь. — Я очень торопился и за пять суток дороги спал не больше пяти часов. Но не об этом речь. «Милый Генрих, — на память процитировал он, — я буду бесконечно рада и признательна вам, если вы оставите все дела и будете у меня как можно скорее. Вы — единственный, в ком я сейчас нуждаюсь». И ваша подпись: «Алиенора». Я повторял это как заклинание, герцогиня…