Алая графиня

Последовала долгая пауза, и Бона сумела собраться с духом. Она перекрестилась, встала с колен и развернулась к незнакомцу. Катерина поднялась вслед за ней и как зачарованная наблюдала за происходящим.

— Ваше высочество, — тихо и медленно произнесла Бона со своим обычным спокойствием, хотя я понимала, что сердце ее рвется на части. — Господин герцог говорил, что мы ждем гостей, однако не сказал, кого именно. Боюсь, я не смогла поприветствовать вас должным образом из-за неудачного стечения обстоятельств.

Гость сильно покосился на нее, затем медленно подошел, и в следующий миг его глаза и рот широко раскрылись от изумления.

— Ваша светлость! — воскликнул он негромко, и голос этого мужчины осип от смущения, а щеки зарделись. — Госпожа герцогиня! — Тосканец низко поклонился и продолжал говорить, не распрямляясь: — Не могу выразить… Я никогда бы!.. Ваша светлость, умоляю простить мою ужасную бестактность! Я в очередной раз обманулся. Если бы я сразу узнал вас, то вел бы себя гораздо тише.

Я мысленно аплодировала ему за попытку спасти девушку от бесчестия, но не могла простить того унижения, какому он подвергнул Бону, и слова сами сорвались с языка:

— Мессир, как вы могли не узнать герцогиню, когда она была прямо перед вами? Неубедительное оправдание!

Бона подошла ко мне, взяла за локоть и произнесла вполголоса:

— Дея, он очень близорук. Поэтому тебе тоже стоит извиниться.

Катерина у нас за спиной захихикала. Онемев от смущения, я снова взглянула на его высочество.

В ответ он посмотрел на меня и повторил с легким изумлением:

— Дея.

В его глазах отразилось любопытство. Мужчина произнес мое имя так, словно уже слышал его раньше.

Не успел он сказать что-нибудь еще, как все мы обернулись на звук шагов, быстро приближавшихся к двери гардеробной герцога. В следующий миг засов выдернули из петли, и дверь немного приоткрылась. Его высочество приблизил ухо к щели и выслушал шепот одного из камердинеров герцога. Он резко кивнул, давая понять, что ему все ясно, после чего дверь захлопнулась.

Его высочество повернулся к Боне, поклонился, собираясь уходить, и сказал:

— Ваша светлость, еще раз прошу принять мои извинения. Мы встретимся завтра. Я поприветствую вас подобающим образом и постараюсь загладить сегодняшнюю неловкость.

— Встретимся мы завтра или в любой другой день, дражайший Лоренцо, но не станем вспоминать о случившемся, — негромко ответила Бона.

— Согласен, — ответил он, поклонился Катерине и напоследок мне. — Дамы!.. — с живостью проговорил Лоренцо и ушел.

Я слышала, как эхо его шагов звонко отдавалось от стен лоджии, пока он двигался к Кроличьему залу.

Как и все в Италии, я слышала легенды о Лоренцо Великолепном. Очень рано, в двадцать лет, он сделался фактическим правителем Флоренции после смерти отца. Видела я его только однажды, в 1469 году, когда мне было девять лет и я прожила в доме Боны всего год. В числе других выдающихся правителей Лоренцо де Медичи присутствовал на крещении Джана Галеаццо в величественном миланском Дуомо. В отличие от простых смертных Лоренцо обладал таким светлым умом, терпением и обаянием, что мог откровенно высказываться перед герцогом Миланским, не вызывая у того приступов гнева. Галеаццо Сфорца грубо третировал семью, придворных, слуг и даже лиц, равных себе по званию, но к Лоренцо относился с уважением.

Как только Медичи вышел из часовни, Бона поглядела на меня блестящими от слез глазами и сказала:

— Господь ответил на наши молитвы! Он послал его спасти девушку… и научить меня смирению.

— Несомненно, — тихонько согласилась я, хотя и сомневалась в том, что за восемь лет жизни с Галеаццо Сфорца Бона не научилась смирению.

Но мне было приятно, что Лоренцо попытался вмешаться.

— Уведи Катерину, убедись, что она ушла к себе и не собирается выходить, — приказала Бона. — Ты тоже свободна, пока я не пошлю за тобой.

— Отведу ее в детскую, а потом сразу вернусь, — пообещала я.

Мне было ясно, что герцогиня нуждается в утешении. Не так-то просто смириться с мыслью, что твой муж — чудовище, но еще труднее, когда это же сознают люди утонченные.

Бона отвела взгляд, покачала головой, и я вдруг поняла: из-за появления Лоренцо ей так стыдно, что она не в силах больше сдерживать слезы.

Когда я повлекла Катерину к выходу, герцогиня снова опустилась на колени перед алтарем и, прежде чем вернуться к молитве, проговорила:

— Закрой, пожалуйста, двери.

Я повиновалась, оставив ее рыдать в одиночестве.

Катерина вырвалась из моих рук, как только мы вышли на лоджию. Она устремилась в мужское крыло, проклиная пышные юбки, затем подхватила их повыше и едва ли не бегом кинулась к Кроличьему залу. Я выше ростом, мой шаг длиннее, поэтому мне без труда удалось нагнать ее и схватить за локоть.

Она начала вырываться, но я держала крепко, затем развернула ее и потащила за собой на женскую половину.

— Гадина! — выкрикнула девчонка. — Все скажу отцу!

— Сообщишь ему, что я выполняю приказ герцогини? — Я остановилась. — А что заявит твой отец, если увидит, что ты торчишь в его Кроличьем зале?

Катерина ничего не ответила, насупилась и пошла за мной к покоям Боны. Слуги уже успели проветрить комнату и закрыть окно, но запах дыма и сгоревших орехов ощущался до сих пор. К покоям Боны примыкали комнаты Джана Галеаццо и Эрмеса, а за ними, в самой северной точке женского крыла, находился Розовый зал, названный так, потому что его стены были обиты муаровым шелком такого цвета. Это была детская дочерей Боны, пятимесячной Анны и четырехлетней Бьянки Марии, которая уже была просватана за кузена Филиберта, герцога Савойского. Здесь же находилась комната Катерины. Я вошла вместе с нею и передала няньке приказ Боны, прекрасно зная, что упрямая девчонка сбежит отсюда в тот же миг, когда я уйду.

Но меня это нисколько не волновало. Я отправилась обратно к покоям герцогини по бесконечной галерее женской половины с огромными портретами предков Боны, изображенных на фоне цветущих садов. Рядом с комнатой герцогини висело и ее изображение. Она сидела и с гордостью взирала на младенца Джана Галеаццо, которого держала на руках. Вокруг нее стояли придворные дамы: тетка герцога Елена дель Майно, Эмилия Аттендоли, прислуживавшая еще его матери, и Антония, дочь Эмилии. Чуть дальше по коридору находился самый свежий парадный портрет. На нем Эрмес протягивал своей младшей сестре Бьянке Марии сорванное с дерева яблоко. На портрете десятилетней Катерины была запечатлена ее любимая борзая, выпрашивающая на задних лапах подачку.