Алая карта
Шрифт:
— Не слушайте этого человека, он все видит в мрачном свете, хотя не могу не признать, что при виде расколовшихся надвое, наполовину затонувших судов с проржавевшими бортами в ракушках я часто испытывал стеснение в груди.
Я был в ударе и по опыту прошлой жизни хорошо знал, что сюжет о погибших кораблях — самый что ни на есть выгодный, способный тронуть сердца самых красивых женщин.
Всех — но не Арлетт! Ей не было дела до обломков кораблей. В отличие от других. Мадам Рувр проявила интерес, и я, как старый лицемер, каковым — увы! — все еще остаюсь, рассказал несколько «ударных» увлекательных эпизодов. Жонкьер удалился, не удостоив нас даже кивком, раздосадованный Вильбер продержался дольше, но в конце концов ушел и он, извинившись, что оставляет нас одних. Беседа приобрела не сказать что более интимный, но личный характер.
— Не могу не признать, что с моим мужем бывает нелегко — болезнь сделала его раздражительным, — и боюсь, что у здешнего персонала быстро кончится терпение.
Я поспешил успокоить ее, сказал, что опасаться нечего — обслуга привыкла к капризам пансионеров, — и добавил со смехом:
— Все мы — маньяки, в той или иной степени!
Я не смеялся много месяцев и теперь не узнавал себя. Мадам Рувр продолжила в порыве откровенности:
— «Гибискус» нам порекомендовал друг семьи. У него самого был друг, который… Вы знаете, как это работает. Слухи передают изустно, как конфиденциальную информацию.
— И каково ваше первое впечатление?
— Вполне благоприятное… — Ответ последовал не сразу.
— Конечно, если бы у вас тут был хоть один знакомый… перемена обстановки прошла бы легче.
Я произнес эту фразу небрежно, как бы между прочим, и мадам Рувр ответила тем же тоном:
— Увы, мы никого здесь не знаем.
Она немедленно спохватилась и продолжила:
— Жаловаться причин нет, все здесь очень милы со мной!
— Мы постараемся «соответствовать», обещаю вам. Мсье Вильбер частенько брюзжит, но в этом виновата его язва. А мсье Жонкьер страдает лунатизмом. Сейчас он хандрит, но скоро все пройдет. Я же… впрочем, это неинтересно. Если я могу хоть чем-нибудь быть вам полезен… только скажите.
Она поблагодарила — порывисто? пылко? — сам не знаю, но простой учтивостью это точно не было.
— Вы пойдете смотреть телевизор? — поинтересовался я.
— Мне не следует надолго оставлять мужа одного.
— Он способен передвигаться самостоятельно?
— С трудом.
Я понял, что это запретная тема, простился и ушел к себе.
Время было позднее. Я не стал закрывать на ночь окно. Я похож на пациента, которому врачи никак не могут поставить диагноз. Мне давно следовало уйти из жизни, но теперь я уже не так уверен, что хочу этого. Возможно, никогда не хотел и все разговоры о смерти были пустым трепом?
Мой мозг работает невероятно ясно — как у всех, кто страдает бессонницей. Впрочем, мыслить ясно не значит быть честным с собой. Не исключено, что есть нечто, о чем я предпочитаю не знать, и это нечто удерживает меня на краю пропасти, имя которой — «небытие». Сейчас это самое «нечто» обернулось любопытством, хотя мне безразлично, был Жонкьер знаком с мадам Рувр в прошлой жизни или нет. Мне все равно, но я застопорился, откатился назад. Эта женщина не должна была появиться рядом со мной. Я напоминаю организм, давным-давно лишившийся некоего гормона — назовем его гормоном Ж, женским гормоном, — и вот простое соседство, аура ее аромата запустили во мне своего рода химическую реакцию, оживив что-то в самой глубине моего существа. Во всяком случае, такое объяснение кажется мне наиболее правдоподобным. Что не снимает проблемы. Я все так же остро ощущаю бесцельность своего существования. Пожалуй, осознание истинного положения вещей даже внушает успокоение и уверенность: передумав в последний момент, я бы проникся к себе глубочайшим презрением.
Два часа. Я выпил отвар. В нем было слишком много аниса, придется сказать Франсуазе. Если переборщить с анисом, вкус напитка становится слишком терпким и горьким. Помню, как в детстве, собираясь на рыбалку, я добавлял анисовую воду в кашу, служившую прикормом для плотвы и уклейки. Благословенное время! Моя бабушка жила совсем рядом с Йонной, [13]
так что мне нужно было только перейти дорогу и спуститься вниз по берегу. Наверное, именно желание вернуться в те счастливые дни побуждает меня каждый вечер глотать горький анисовый «напиток забвения», чтобы «уснуть и видеть сны».13
Йонна — река во Франции, левый приток Сены.
Сегодня утром Клеманс как бы между прочим упомянула, что мадам Рувр зовут Люсиль. Это имя мне нравится. Старомодное, но милое. Оно напоминает коллеж и стихи Шатобриана, которые требовалось выучить наизусть. «Поднимитесь скорее, вы, желанные бури, которые должны перенести Ренэ в пространство другой жизни!» [14] Брр! И все-таки Люсиль звучит куда лучше, чем Арлетт! Я всегда терпеть не мог имя Арлетт. Оно подходит только незамужним девушкам, но моя жена бесилась, когда я называл ее Арли или Летти… Пришлось звать ее «кошечкой», «котенком» или «киской» — в зависимости от настроения. Но оставим эту тему.
14
«Р. Шатобриан. „Ренэ“. Б. Констан. „Адольф“. История молодого человека XIX века». Серия романов под ред. М. Горького, пер. Н. Чуйко. М.: Журнально-газетное объединение, 1932.
Всевидящая Клеманс сообщила мне, что сегодня утром у мадам Рувр были красные глаза, как будто она плакала. Если Клеманс права, стоит подумать, что могло расстроить… Люсиль. Подумать хотелось, и я до полудня гулял по берегу моря, размышляя над смыслом слова «старик». Когда человек становится стариком? Старик ли я? А Рувр? Уж он-то точно старик, раз передвигается с помощью двух металлических тростей, подтягивая за собой ноги (я не видел этого человека, но именно таким его себе представляю). Бог с ним, с Рувром, что сказать о себе? Да, у меня седые волосы. И несколько коронок. Но все остальное имеет вполне презентабельный вид. В сравнении с Вильбером и даже с Жонкьером я очень прилично сохранился. Еще пять-шесть лет назад фигура у меня была как у молодого. Так почему же Арлетт?.. Неужто она испугалась, что однажды придется стать сиделкой? Но мне тогда было всего шестьдесят. Возможно, мадам Рувр — мне больше нравится называть ее Люсиль — плакала от безысходности, понимая, что навсегда привязана к больному старику?
По пляжу группками разгуливала молодежь. Одна девица в купальнике едва не задела меня локтем и даже не извинилась. Она меня просто не заметила. Я был для нее чем-то вроде призрака, я не существовал. Мне в голову пришло определение: «Старик — человеческое существо, еще пребывающее в этом мире, но уже не существующее». Увы бедолаге судье Рувру! И увы мне!
Жонкьер предупредил, что будет обедать в городе. Странно! Он пришел в столовую, съел суп и немного пюре, коротко простился и был таков. Вильбер накапал лекарство в стакан, добавил какой-то белый порошок и половинку таблетки, строго взглянул на нас и проглотил лекарство. Люсиль пыталась сдержать улыбку.
— Посидите с нами, — сказал я Вильберу, — это единственный приятный момент дня.
— Не хочу быть назойливым, — буркнул он.
Ответ прозвучал так глупо и неуместно, что я не удержался и пожал плечами.
— Видите, они и впрямь невыносимы, — прошептал я, обращаясь к мадам Рувр.
Она озабоченно посмотрела вслед Вильберу.
— Я меньше всего на свете хочу нарушить сложившиеся устои. Думаю, будет нетрудно получить место за другим столом.
— Ни в коем случае! — воскликнул я и сменил тему, спросив, хорошо ли они устроились.
— Нужно уметь довольствоваться тем, что есть. В Париже… нет, я больше не хочу думать о Париже. Меня все устраивает, за исключением разве что первого завтрака. Молодая официантка…
— Франсуаза.
— Да, Франсуаза имеет неприятное обыкновение приносить оба подноса сразу. Один она ставит на столик в конце коридора, и кофе успевает остыть, пока она подает другой моему мужу. Это неприемлемо.
«Черт возьми! — подумал я. — Мадам Рувр явно не из числа непритязательных!» Поскольку мне Франсуаза нравится, я завел разговор о других обитателях «Гибискуса», чтобы отвлечь внимание привередливой парижанки от бедной девушки.