Алая королева

Но хуже всего было то, что после первой же брачной ночи у меня совершенно прекратились видения со святой Жанной. Все послеполуденное время я проводила на коленях, закрывшись в своих покоях и притворившись, будто занята шитьем. Каждый вечер я отправлялась в нашу сырую холодную часовню и несколько часов молилась. Увы, не помогало ничего, Жанна больше не являлась! Теперь передо мной не представали ни позорный столб, ни костер, ни сражения, ни даже то знамя с ангелами и лилиями. Я молила Пресвятую Богородицу послать мне видение Жанны Девственницы, однако и Царица Небесная, похоже, не желала более со мной общаться. Каждый раз после молитвы, уже выпрямив усталую спину и усевшись на пятки, я много времени проводила в часовне, размышляя о том, что особая святость, наверное, была мне свойственна, лишь пока я оставалась девственницей.

А теперь, став обыкновенной мужней женой, я утратила это свойство; ничто на свете не могло быть для меня страшнее и горше подобной утраты. Мне с пеленок вбивали в голову, что я дочь великого человека и наследница королевского семейства, и я сознавала это, но втайне гордилась совсем иным: своей уверенностью в том, что со мной беседовал Господь, послав мне видение святой Девственницы Жанны. Я не сомневалась: это Он направил ко мне ангела в обличье того нищего солдата, дабы я могла подробнее узнать о Жанне. Это Он назначил моим опекуном Уильяма де ла Поля, чтобы тот — ведь он собственными глазами видел Жанну д'Арк! — смог и во мне заметить ту же святость, которую все видели во французской героине. Но потом Господь по какой-то причине позабыл о Своем прежнем разумном плане и позволил отдать меня в руки грубого мужлана, которому моя святость была совершенно ни к чему и который в первую же брачную ночь самым жестоким образом лишил меня не только девственности, но и самого для меня дорогого: моих видений. И теперь я никак не могла уяснить, отчего Бог сначала вроде бы сделал меня Своей избранницей, а затем от Себя отринул? Разумеется, я никогда не ставила под сомнение волю Божью, но все же не могла не задаваться вопросом: зачем Он дал мне надежду, если отныне я обречена коротать свои дни в ненавистном Уэльсе, одинокая и всеми забытая? Если бы Он не был Богом, я бы решила, что Он попросту недостаточно хорошо все продумал. Мне казалось, что я абсолютно никак не могу изменить свою жизнь к лучшему; во всяком случае, в замке меня точно никто не воспринимал как живой светоч благочестия. Здесь было даже хуже, чем в Блетсо: там всех не устраивало то, что я слишком много молюсь, а здесь меня попросту никто не замечал, и я опасалась, что так и погасну, точно свеча под сосудом, [13] и никогда никому не смогу служить путеводным маяком.

13

Матфей, 5,15.

Муж мой, насколько я могла судить, был и храбр, и весьма недурен собой, но виделись мы нечасто. Он вместе с братом целыми днями где-то пропадал, стремясь поддержать и сохранить установленный королем Генрихом мир, а для этого то и дело приходилось подавлять десятки местных бунтов и мятежей. Эдмунд всегда действовал первым, а Джаспер, его младший брат, не отставая ни на шаг, тенью следовал за ним. У них даже походка была одинаковая, только Эдмунд всегда шагал впереди, а Джаспер позади. И хотя между ними имелась разница в один год, когда я впервые увидела их вместе, то решила, что они близнецы. У обоих были рыжие волосы — а, как известно, этот цвет приносит несчастье — и одинаково длинные тонкие носы. Оба были высокими и стройными, но я подозревала, что вскоре они изрядно раздадутся в талии. Они часто хором произносили одно и то же или один начинал фразу, а другой заканчивал, и они постоянно смеялись каким-то своим, только им одним понятным шуткам, а со мной почти не разговаривали и никогда не пытались объяснить мне, отчего им вдруг так смешно. Оба страшно любили оружие и весь вечер могли обсуждать то, как лучше натягивать тетиву какого-нибудь лука. И сколько я ни старалась, я никак не могла понять: чем тот или другой могут быть полезны Господу в Его промысле?

В нашем замке то и дело объявляли тревогу, поскольку вокруг развелось множество вооруженных банд, состоявших из бывших солдат, крайне недовольных своей участью. Эти банды то и дело совершали грабительские налеты на близлежащие деревни. Происходило именно то, чего сразу стала опасаться моя мать, когда наш король впервые впал в транс: в стране воцарился беспорядок. Теперь повсюду в Англии было неспокойно, но здесь, в Уэльсе, это ощущалось сильнее, чем где-либо еще, поскольку это были еще довольно дикие края. И ничего особенно не менялось, даже когда королю на какое-то время становилось лучше, хотя простому люду в таких случаях и приказывали бурно радоваться; впрочем, вскоре король снова заболевал, и кое-кто утверждал, что так и будет всегда: придется нам жить при таком монархе, на которого ни в чем нельзя положиться, который настолько погружен в свои грезы, что абсолютно ничего не соображает. Что, конечно, было серьезным недостатком для правителя страны. Это понимала даже я, двенадцатилетняя девочка.

В общем, то и дело вспыхивали мятежи, люди брались за оружие, не желая находиться в подчинении у полубезумного короля. Они жаловались на налоги, непомерно возросшие из-за бесконечных войн с французами, и на то, что, хоть эти войны теперь и закончены, мы потеряли слишком многое из некогда завоеванного прежними и куда более храбрыми правителями Англии — отцом нынешнего короля и его дедом. И разумеется, все дружно ненавидели королеву, шептались о том, что король полностью под каблуком у жены, «этой француженки», которая и держит в своих руках страну, и выражали мнение, что было бы куда лучше, если б нами правил Ричард, герцог Йоркский.

Каждый, у кого имелась обида или иной повод для недовольства своим соседом, не упускал возможности чем-либо ему навредить — обрушить ограду у него на поле, или всласть поохотиться в его угодьях, или незаконно вырубить часть его строевого леса; естественно, сразу же возникала очередная междоусобица. И Эдмунду, хозяину этих обширных земель, приходилось выезжать в то или иное селение и вершить суровый и скорый суд. Появляться на дорогах стало чрезвычайно опасно — по ним, как я уже упоминала, бродили банды бывших солдат, воевавших во Франции, которые теперь взяли привычку не только грабить жителей местных деревень, но и похищать их ради выкупа. Так что если я выезжала верхом — конечно, сидя позади грума! — хотя бы в ту маленькую деревушку, что прилепилась к стенам нашего замка, со мной на всякий случай отправлялся целый отряд вооруженной охраны, которая окружала меня со всех сторон. В деревнях было много голодных людей с бледными лицами и запавшими глазами, и никто из них никогда даже не улыбнулся мне, хотя вроде бы эти люди должны радоваться, что молодая хозяйка замка проявляет к ним какой-то интерес. Да и кто мог стать для них посредником на земле и на небесах, если не я, особа благочестивая и добродетельная? Но хуже всего было то, что я не могла разобрать ни слова, когда ко мне пытались обратиться, поскольку все жители использовали лишь валлийский язык, которого я не знала. А если они осмеливались приблизиться ко мне, моя охрана тут же наставляла на них острые пики и требовала отойти назад. Впрочем, мне было совершенно очевидно, что никаким светочем ни для этих невежественных крестьян, ни для обитателей нашего замка я не являюсь. Мне было уже двенадцать лет, и я понимала: раз люди до сих пор не увидели, что я есть свет в этом царстве тьмы, то вряд ли они сумеют это разглядеть в будущем. Да и что там вообще можно разглядеть в этом жалком Уэльсе, где из-за вечных дождей и грязи вообще ничего толком не видно?

Считалось, что брат Эдмунда Джаспер живет в замке Пембрук в нескольких милях от нас, но на самом деле он бывал там крайне редко. Он находился либо в королевском дворце, пытаясь как-то удержать в равновесии крайне болезненные отношения представителей Йорков и Ланкастеров, заключивших некое временное соглашение, гарантирующее Англии мир и стабильность, либо попросту жил у нас. Уезжал ли Джаспер в столицу повидаться с королем или, наоборот, возвращался домой с мрачным от тревоги лицом, потому что король в очередной раз погружался в нездоровое забытье, но он всегда ухитрялся проехать путем, ведущим через Ламфи, и всегда оказывался у нас точно к обеду.

За обедом мой муж и Джаспер беседовали исключительно друг с другом. Со мной ни тот ни другой и словечком не перекинулись, однако я все-таки была вынуждена оставаться за столом и слушать их болтовню. Обоих весьма тревожило, что герцог Ричард Йоркский при поддержке своего всесильного советника Ричарда Невилла, графа Уорика, вот-вот захватит в стране и трон, и власть. По мнению братьев Тюдоров, эти двое, Уорик и Йорк, слишком честолюбивы, чтобы подчиняться какому-то спящему королю. И потом, в стране немало людей, которые уверены: мы не можем считать, что находимся в безопасности, пока Англией правит всего лишь регент, и если король в ближайшее время так и не очнется, нам попросту не продержаться двенадцать лет и не дотянуть до поры, когда можно будет короновать принца. Кому-то придется взойти на престол, ведь нельзя допустить, чтобы нами управляли спящий король и новорожденный младенец.

— Англия не вынесет еще одного затяжного регентства, нам необходим настоящий король, — горячился Джаспер. — Клянусь Господом, мне жаль, что ты еще несколько лет назад не женился и не обрюхатил ее! Тогда, по крайней мере, мы в этой игре многих успели бы обставить!

Вспыхнув, я уставилась в свою тарелку, где по-прежнему высилась целая гора пережаренных кусков какой-то совершенно неведомой мне дичи. Охотиться у братьев явно получалось куда лучше, чем распоряжаться собственными земельными владениями; во всяком случае, у нас в замке во время каждой трапезы к столу в неимоверных количествах подавалось жаркое из тощей птицы или лесного зверя. Так что мне оставалось только мечтать о скорейшем наступлении постных дней, когда на обед готовят рыбу; кроме того, я сама назначала себе дополнительные посты, стремясь избежать той липкой жирной пищи, которую здесь было принято стряпать. Братья ели неопрятно: каждый накалывал кинжалом на общем блюде тот кусок, который пришелся ему по вкусу, а жирный соус подхватывал краюхой хлеба. Руки они вытирали о штаны, а рты — о рукав. Даже во время торжественных обедов мясные кушанья подавали на хлебных тарелках, которые под конец трапезы, естественно, тоже съедались; настоящих тарелок на стол не ставили вовсе. Салфетки здесь, видимо, считались чем-то «слишком французским»; братья полагали, что куда более патриотично вытирать рот рукавом, как это делают невежественные крестьяне, и приходить повсюду с собственной ложкой; свои ложки братья оберегали, словно драгоценное наследство, и, утолив голод, совали в голенище сапога.

Я осторожно отделила кусочек мяса и стала потихоньку жевать, хотя от запаха пережаренного жира меня уже тошнило. Но мне нужно было чем-то занять себя, поскольку теперь Эдмунд и Джаспер принялись — прямо в моем присутствии, словно я глухая и немая! — рассуждать, достаточно ли я плодовита и смогу ли в ближайшее время родить; упомянули они и о том, что если королеву удастся изгнать из Англии или же ее младенец умрет, то именно мой сын окажется одним из наиболее вероятных претендентов на престол.

— И ты думаешь, что наша королева допустит такое? — засмеялся Эдмунд. — Что Маргарита Анжуйская не станет сражаться за английский трон? Не смеши меня, ей отлично известны свои права и обязанности. Между прочим, кое-кто утверждает, что она и в иных случаях ведет себя очень даже решительно и ее спящему мужу не под силу остановить ее. Ходят слухи, что она и ребенка-то заделала без его помощи. Закрутила с каким-то молодым конюхом, вот он немного и поскакал на ней верхом, чтобы королевская колыбель не пустовала, пока король грезит наяву.