Алая нить

Она улыбнулась ему в ответ. Алые губы приоткрылись и снова сомкнулись. Она очень тихо произнесла:

– Вы хороший советчик, Джо. Папа всегда это говорил. Вы правы; он тоже почитал вас как родного брата.

Кто-то предложил ей погостить у него на Багамах.

– Сногсшибательная вилла, Клара. Полно прислуги, все, что хотите, и на любой срок. Приезжайте, будьте как дома.

Она поблагодарила за предложение.

– Вы добры ко мне, – сказала она. – Я ценю ваше приглашение. Я ценю все, что папины старые друзья сделали для него и для меня.

Виктор ткнул брата локтем в бок.

– Она на что-то намекает или как? – прошептал он.

Рой тоже ткнул его, призывая молчать. Он сказал:

– Для вас мы сделаем все, Клара. У нас нет владений за пределами города, но кроме этого... – Он не закончил фразы.

Она оглядела их и медленно поднялась с кресла Альдо. Черное траурное платье висело на ней мешком.

– У меня есть место, где я могу пожить. Достаточно далеко отсюда.

Старые друзья отца подходили и обнимали ее; другие, не столь близкие, жали руку. Все обещали помочь.

Подошел Тино Сполетто. Он слегка поклонился.

– Дон Лука говорит, что сделает для вас все, только скажите.

Он был худой, бледный, в очках, с высоким лбом, готовым скоро перейти в раннюю лысину. На миг он посмотрел Кларе в глаза; его глаза были искажены толстыми стеклами очков. Никогда в жизни он не боялся женщин и редко боялся мужчин, несмотря на небольшой рост и вес. От Клары у него мороз пробежал по коже.

– Я благодарна дону Луке, – сказала она. – Передайте ему, чтобы скорее поправлялся. – Она отвернулась.

Она не пошла к двери, только попрощалась; они по очереди выходили из дома и садились в машины с уже заведенными двигателями. Она стояла за шторами, пока не отъехал последний. Улица была пуста. Она осталась одна в доме. Она угощала их вином и традиционными оливками. Некоторые курили, и в комнате еще плавал дым, заметный при искусственном освещении. Был сырой облачный мартовский день, и тяжелые шторы не отдернули до конца. Дом траура, дом мрака. Клара нашла сигарету, закурила, потом открыла буфет, налила чистый виски со льдом. «Клара, Клара, – возмущалась ее бедная покойная мать, – ты пьешь как мужчина...»

Они договорились об убийстве. Они нарушили свою клятву Альдо и решили не трогать Фалькони. Связались с людьми, которых нанял отец, и указали им другую цель. Так просто. А теперь пришли с сочувствием, с предложениями помощи, а на деле – дать ей понять, чтобы она убиралась прочь и не думала поднимать шум. Она села, но не в отцовское кресло – это был жест специально для них, – а на диван, где они обычно сидели вдвоем. Она выпила виски, докурила сигарету. Больше она не принимает лекарств. Никаких транквилизаторов. Теперь ее лечение – отдых и покой. Она сыграла роль, какая от нее требовалась, потому что знала не хуже их, что она беспомощна. Она не может нанести ответный удар. Они – мужчины, обладающие властью. Она всего лишь женщина, и ради нее никто не пойдет против них. Ни за какие деньги. Ей остается лишь изгнание и безвестность. Вилла на Багамах – она засмеялась вслух. Место, где за ней можно следить, где мафия пользуется влиянием и имеет друзей.

Париж. Вот о чем она начала думать еще в больнице, как только оправилась от шока и вышла из тумана транквилизаторов. Париж, где квартира, купленная тайком, ожидает в пыли и запустении. Ею не воспользовались ни разу за все годы. Квартира... О ней она думала, как об убежище для себя и Стивена, где можно будет вновь испытать блаженство медового месяца. Она поедет в Париж. Она сбросит черные траурные одежды.

Пусть они думают, что они в безопасности, что ужасный призыв к мести не прозвучит. Она символически, напоказ намазала губы, предлагая им прочесть знак. Они заплатят за Альдо. За ее мать, убитую горем. За Бруно, упавшего на спину с простреленной головой. Но первым заплатит Стивен Фалькони.

В ящике отцовского стола у нее были заперты документы расследования О'Халлорена.

Джо Нимми этим вечером собирался в театр; он беспокоился, успеет ли зайти домой сменить рубашку. Он обожал оперу, больше всего любил Верди. У него была хорошая коллекция пластинок; он считал Тито Гобби лучшим тенором в мире.

Виктор и Рой шли домой. Они жили на одной и той же улице, в двух домах друг от друга. Их дети вместе играли, учились в одной школе. Жены их были родственницами. Каждые два года они возили свои семейства отдыхать в Неаполь, откуда два поколения назад приехали Джамбино.

Виктор сказал брату:

– У меня на душе до сих пор кошки скребут из-за Бруно.

– Ага, у меня тоже. Но ничего не поделаешь. Бруно бы наделал нам неприятностей; уж она бы позаботилась об этом. Он же был ее мужем. У него была честь. Он был не просто шпана.

– Он был неплохой парень. Рой, по-моему, она все знает. Как она это сказала: я, мол, ценю все, что вы сделали для папы и для меня.

– Конечно, знает, – согласился Рой. – Но, черт побери, что она может сделать? Она сама заварила всю эту проклятую кашу. Она и Альдо. Она знает, чего от нее ждут. Уберется куда-нибудь подальше. Не думай о ней. Почему бы нам всем не пойти сегодня пообедать у Джино? Прихватим детей, устроим праздник?

Виктор просиял.

– Давай! У меня есть мысль, как устроить старуху Бруно. На Семьдесят первой есть хорошенькая маленькая бакалея. Ее хозяин – настоящий прыщ. Мы можем отдать лавочку мамаше Бруно и его брату. Это будет для них неплохой заработок.

– Почему бы и нет? – согласился Рой. – Мы перед ними в долгу. Решено; идем к Джино, а потом, может быть, в кино. Интересно, что дети хотят посмотреть...

* * *

Клара отдала последние распоряжения в родительском доме. Она оставила присматривать за ним горничную, у которой были два сына и муж-лежебока, притворявшийся, что у него больное сердце, всякий раз, когда речь заходила о работе. Клара давно бы выставила его за дверь, но отец испытывал к нему слабость. Когда-то он был мужик что надо, говорил Альдо и не желал слушать никаких жалоб на него. Клара из уважения к Альдо оставила семью в доме.

В собственном доме из коричневого кирпича она не была с самого дня свадьбы. Настоящее испытание выдержки. Что, если она придет туда, а там ее ждет Альдо, как в последнее утро его жизни? Ждет, чтобы свести ее по лестнице к машине, убранной шелковыми лентами. Она отчаянно злилась на себя, презирала за суеверность. Это просто нервы, короткий звонок смерти, при шедший из тех кошмаров, от которых она кричала в больнице.

Она выпила очень крепкий виски и поехала к себе. В доме было очень тихо, жалюзи опущены. Не было горничной, которая вышла бы навстречу, внеся хоть какое-то оживление. Она ушла от Клары после трагедии. Она не считала, что чем-то обязана Кларе. Как тихо, подумала Клара. Но Альдо нет. Нет призрака в углу. Стакан виски прогнал его. Она засмеялась и услышала странное эхо, которое напугало ее.

– Давай-давай, продолжай в том же духе, – сказала она себе, – и отправишься снова в Портчестер, а не в Париж... ради Бога, держи себя в руках... и хватит пить. Тебя же предупреждали!

Она подняла жалюзи; солнечный свет тотчас же хлынул в окна. Она провела пальцем по крышке стола, где лежали журналы двухмесячной давности. Палец оказался в пыли. Она глубоко вздохнула. Никаких призраков. Только воспоминания, и все они горькие как желчь.

Жизнь со Стивеном в первые годы. Ее рушащиеся надежды на материнство. Месяц за месяцем кончался слезами. Супружеские объятия без любви в последние годы, когда она изнывала по нему, а он только выполнял свои обязанности. Ссоры, уходы, когда он оставлял ее и она знала, что он пошел по бабам.