Алая Топь

И стоило тишине повиснуть в спертом воздухе, пропитанном запахом прелой соломы, Влас дернулся и вскинул руку.

– Не смей называть ее этим словом! – вскричал он и пошел на старуху.

Кумушки взвизгнули и бросились в стороны, и каждая принялась тащить бабушку на себя. Все трое упали на земляной пол, а Влас застыл, словно не зная, на кого обрушить свой гнев. Его грудь тяжело вздымалась, взгляд бегал с одного лица на другое, занесенный кулак дрожал. Святослав, недолго думая, бросился вперед, схватил конюха поперек живота и повалил на пол.

От этого Влас опомнился и принялся вырываться, ерзать и рычать по-звериному. Его глаза горели одержимостью фанатика, готового до последней капли крови защищать свою святыню. Ярость застлала ему взор, и юноша будто не узнавал друга. Свят придавил его за плечи к земле и давил, давил в надежде, что друг перебесится и успокоится. Но чем дольше он держал, тем сильнее разгорался во Власе гнев. Несколько бесконечно долгих секунд, и на шее юноши вздулись вены, а в белках глаз показались подтеки крови, на губах выступила пена. Свят пытался позвать его, но тот не слышал.

Краем глаза княжич заметил движение. Олеся поднялась с пола и с прытью, несвойственной старому телу, подбежала к загону, схватила веревку и, ловко завязав на ней узел, набросила петлю на Власа. Юноша задергался еще сильнее, и веревка зашевелилась на нем, как змея на солнцепеке. В глазах зажегся животный первобытный страх. Свят впился в его плечи, удерживая, чтобы друг не покалечил самого себя. Веревка вдруг обвилась вокруг Власова горла, и юноша тут же присмирел. На его лице застыл испуг. Свят убрал руки, и в то же мгновение Влас весь сжался, скрутился калачиком на полу и… тявкнул.

Свят удивленно сморгнул, глядя на щенка с веревочкой на шее. Зверь изумленно озирался и шумно втягивал в себя воздух, а потом со скулежом бросился на колени к княжичу, да так и застыл. Святослав неосознанно запустил пальцы в жесткую черную шерсть на загривке и непонимающе уставился на Олесю. Старуха потирала руки и выглядела совершенно довольной собой. Встретив взгляд юноши, она указала пальцем на щенка.

– Он выпил что-то из ее рук?

– Зеленое вино, – растерянно проговорил княжич. – Что ты с ним сделала?

– Одела в шкурку, в которой он никому не навредит. Гляди, как ему хорошо: маленький, резвенький, а зубки-то еще не выросли, не покусает.

– Верни как было! – Свят вскочил на ноги, прижимая к себе щенка.

Олеся помотала головой, скрестив руки на груди.

– Могу, конечно. Но не стану. Верну ему человечье обличье, и он побежит своей хозяйке служить, как преданный пес. Будет ли он тогда твоим другом?

Свят потупил взор. Выходило нескладно. Он посмотрел на забившихся в угол сестер. Те по-прежнему прятались от его взгляда. На душе нехорошо заскребло.

– Кто вы все такие? Откуда все знаете? – воскликнул княжич.

Скопившаяся усталость не давала как следует удивиться. Он столько раз слышал от матери рассказы о духах, что, кажется, всегда был готов к встрече с кем-то из-за реки и леса. Но чтоб эти существа, древние и сильные, оказались под одной с ним крышей… От мысли об этом у Святослава затряслись поджилки. И как он раньше не догадался?

– Ответить на твой вопрос не так просто, как кажется, – старуха метнула взгляд в сторону кумушек. – Покуда у них похищены вещи и имена, они – не они.

– А ты?

– А меня ты должен сам узнать и назвать по имени, – ухмыльнулась бабушка, а затем ткнула узловатым пальцем в щенка. – Хочешь понять, что к чему, и друга выручить? А заодно и княжество свое спасти?

Святослав закивал, дыхание перехватило от удивления. Олеся довольно ухмыльнулась и протянула ему руку.

– Мы с тобой от одной беды мучаемся, княжич. Я помогу тебе, а ты поможешь освободить моих девочек. Вернем реку в берега и всякую живую тварь на свое место.

Святослав знал: отказываться нельзя. Кем бы ни была старуха, в ней чувствовалась сила, не доступная ни одному из мудрецов. И редко когда такая сила просит помощи или предлагает прийти на выручку сама, по своей воле. Юноша протянул руку, крепче прижимая к себе разволновавшегося щенка.

– Вот только медлить нельзя, – причмокнула тонкими губами старуха. – Ты принес то, о чем я тебя просила?

Свят кивнул, ощупывая узел с едой у себя под рубашкой, и проговорил:

– А как быть с Даной? Она заметит, что мы пропали.

– Скажи ему, что мы поможем, – раздался голос Анюты.

– Глаза отведем, – поддакнула Дарья.

Олеся кивнула и отошла к стогу сена. Пошарив среди сухих стеблей, она достала кувшин. Старуха откупорила его и поднесла ко рту княжича. Святослав отшатнулся: в лицо пахнуло припрятанным Власом кислым пивом.

– Не брезгуй, набери полную грудь воздуха и выдохни туда как следует, – приказала старуха.

Юноша повиновался. Как только терпеть сделалось невмоготу и в горле и носу стало жечь, Олеся заткнула кувшин пробкой и отдала кумушкам.

– Вот вам немного голоса княжича. Выпускайте его потихоньку, чтоб на все дни хватило, да так, чтобы Данка побегала как следует, – осклабилась она.

Девушки вцепились в кувшин и, поклонившись старухе, выскочили в беспросветную ночь. Олеся же повернулась к юноше.

– Лодочка-то твоя на месте осталась?

– Да, бабушка.

– Вот и славно. Слушай меня, и все у тебя хорошо будет, вернешься целехонький, сестрицы с Данкой и обернуться не успеют.

– А куда мы?

– К внучке моей, Милораде, в Алую Топь.

* * *

Алая Топь была жутким местом. О ней знал всякий ребенок в Доле, и каждого с малых лет предупреждали, что в березовой роще, корнями ушедшей в буровато-алую землю, играть нельзя. Живых людей там не бывало, а тот, кто ненароком забредал туда, встречал мертвых родственников и нежить. Говорили, будто когда-то двенадцать молодых женщин утопли в болоте, и зыбкая земля окрасилась алым. И выросла посреди трясины дюжина белоснежных, словно покрытых инеем, берез.

Любое дитя знало, что, коли занесло в Алую Топь, следовало переодеть одежду шиворот-навыворот, чтоб нечисть не учуяла человеческого духа, поменять местами правый и левый лапоть, достать из карманов все, что было съестного, и громко попросить батюшку Лешего вывести из проклятого места. И теперь Святослав отправлялся прямо туда, откуда остальные бежали, уповая на помощь духов.

Юноша храбрился и налегал на весла, словно пытался шумом и плеском отогнать невеселые мысли. Но тяжкие думы роились вокруг него, как болотная мошкара. Щенок, в которого Власа обратила старуха, свернулся на дне лодки и тихо сопел. Когда плеск весел становился слишком громким, зверь приоткрывал блестящие глаза, всматривался в Святослава и снова с силой зажмуривался. А княжич вспоминал лицо товарища, перекошенное первозданной злобой. И тут же в памяти всплывало еще одно лицо, родное и знакомое до боли. Отцово.