Алеф (CИ)

Впрочем, никто не торопится бросаться под колёса моему «Бэнтли», так что здоровые развлечения, очевидно, придётся отложить до лучших времён, когда пресса окончательно настроит против меня всю общественность - тот средний класс, который считается в нашем странном мире примером для подражания.

Мой дом стоит в трёх километрах от города и со всех сторон окружён высокой оградой, вдоль которой разгуливают злобные доберманы. Я купил их на собачьей выставке в Осаке-Хонсю ещё щенками, а дрессировщик натаскал как сторожевых псов. Во дворе, разумеется, также полно всевозможных ловушек типа стальных сетей под напряжением и волчьих ям, помеченных ультразвуковыми маяками, так что собаки обходят их стороной, а дети прекрасно осведомлены о местоположении «сюрпризов». Я могу спать спокойно: никто, кроме членов моей семьи и слуг, не доберётся от ограды до дома живым - если вздумает перелезть через неё, разумеется. Для обычных посетителей устроен специальный «коридор» от ворот до крыльца, по которому можно передвигаться, не опасаясь собак. Эта зона просматривается камерами круглосуточно, а, кроме того, снабжена сканерами, подающими сигнал при попытке пронести оружие, взрывчатку или системы взлома программного оборудования. Иногда (довольно редко) возле дома появляются журналисты и пикетчики, но их я не пускаю - благо, ворота открываются дистанционно. Если же они начинают мне досаждать, вызываю полицию.

Слуги - это дворецкий Фёдор, невысокий коренастый человек, уже в летах, но весьма подвижный, и его жена - кухарка Валентина, женщина полная и добрая, но с крутым нравом, правда, сказывающимся только на муже.

– Добрый день, господин Кармин, - говорит дворецкий, открывая мне дверь.
– Прикажете подавать обед?
– он гордится своей должностью и старается ей соответствовать. Думаю, он искренне считает, что может заткнуть за пояс любого из английских коллег. Забавно видеть, как он пыжится, изображая сдержанность и чопорность.

– Через час, Фёдор, - отвечаю я, передавая ему пальто.

Он идёт на кухню отдавать распоряжения, и в это время из гостиной доносится грохот. Я распахиваю дверь и вижу Виктора и Еву, склонившихся над осколками бюста Калигулы.

– Пап, этот засранец разбил твоего императора!
– вопит, увидев меня, Ева.

– Заткнись!
– отвечаю я.
– И позови Фёдора, пусть уберёт.

Виктор и Ева - мои дети, им соответственно тринадцать и четырнадцать лет, они ходят в частную школу, а в прошлом году Ева родила от брата мальчика - у него гемофилия, патологически сниженный болевой порог и зелёные глаза. Я воспитываю их один: жена развелась со мной четыре года назад, но суд оставил детей мне, потому что у меня законный бизнес, а она - ничтожество без гроша в кармане.

– Где твой щенок?
– спрашиваю я Еву, когда она возвращается с Фёдором.

– Наверху.

– Один?

– Да.

– Иди к нему и не смей оставлять без присмотра!

– Да что ему сделается?

– Заткнись!
– говорю я, и Ева отправляется на второй этаж, обиженно опустив голову и бормоча что-то себе под нос.

Виктор в это время пытается улизнуть, но я останавливаю его.

– Что вы здесь натворили?

– Эта сучка толкнула меня за то, что я сказал, будто у неё дурацкий цвет волос. Вот я и задел твоего Калигулу!
– зло отвечает он.

– Не смей говорить плохо о сестре!
– я смотрю на часы.
– Тебе пора ехать на занятия по теннису, одевайся.

Виктор уходит, радуясь, что легко отделался.

Как видите, я примерный отец и гражданин, а не какой-нибудь доктор Франкенштейн, обитающий в подвале мрачного замка, и по ночам мне не снятся заспиртованные трупы или изуродованные младенцы, взывающие к отмщению. «Кровавые мальчики» - это так старо. А в мире нет ничего пошлее того, что устарело. Новая мораль - благословенная влага для любого общества, желающего выжить в условиях всё более механизирующегося быта. Когда автономные пылесосы и прочие хозяйственные машины наводнили наши дома, нам пришлось заполнять освободившееся время развлечениями, а для этого понадобилось отказаться от многих табу. Идея относительности добра и зла выступила на первый план - событие, которому следовало произойти ещё в двадцатом веке с его кровопролитными и бессмысленными войнами. К счастью, оковы всё-таки пали, и я чрезвычайно горд, что принял в этом процессе непосредственное участие.

Так вот, как я уже сказал, мёртвые дети не мучают меня по ночам, их призраки не толпятся за моей спиной. Чаще всего я вижу во сне синее море, жёлтый песок, высокие пальмы и прозрачное голубое небо, а в нём - созвездие в виде креста.

Когда-то отец сказал мне: «Помни, сынок, не на каждом кресте распят Христос». Впоследствии, вспоминая его слова, я сделал выводы:

1. Не каждый страдающий делает это за веру.

2. Не каждый принимает на себя страдание добровольно.

3. Не каждое страдание искупает грехи.

И всё же распятие из сна кажется мне особенным. Я всегда интересовался Евангелием. Говорят, в нём не может содержаться тайны, но что, если мы слишком изменились и утратили способность правильно понимать написанное?

Синее море и жёлтый песок…Высокие стройные пальмы, раскинувшиеся под голубым небом, несущим звёздный крест…

Иногда я думаю: не рай ли это?

Но я не могу размышлять об этом слишком долго. Во всяком случае - не здесь, где всё так мило моему насквозь прогнившему сердцу. Есть ограничения, которые накладывает на нас природа. Поэтому таймер, установленный на пять часов, активируется, и я вынужден усилием воли вызвать меню. Оно всплывает перед глазами в виде набора кнопок, и я протягиваю руку, чтобы нажать ту, на которой написано «Выход». Буквы вспыхивают на мгновение оранжевым светом, и меня облепляет ослепительно-белый снег - так происходит возвращение в реальность.

Глава 2

Поднимаю руки и снимаю тяжёлый шлем. Положив его на пол (как было принято когда-то обращаться с головными уборами), начинаю стаскивать перчатки. Затем встаю и, потянувшись, берусь за молнию комбинезона. Контакты отсоединяются от кожи с тихим причмокиванием, и спустя несколько секунд я остаюсь в одном белье.

Больше всего хочется в туалет - как всегда после погружения в виртуальность. Кроме того, посасывает под ложечкой, а во рту царит настоящая засуха. Но встреча с унитазом, естественно, побеждает в конкуренции потребностей моего организма, и я направляюсь в туалет.

Через пару минут, открыв в ванной воду, я влезаю под душ и принимаюсь неторопливо намыливаться. Тело слегка затекло, и упругие струи просто как подарок судьбы. Закончив водные процедуры, растираюсь махровым полотенцем и набрасываю тёплый халат - после мытья мне всегда немного холодно, даже летом.

Когда я вхожу в комнату, звонит терминал.

– Ответить!
– командую я, и домашний компьютер послушно включает громкую связь.

– Алло!
– голос незнакомый. Мужской, уверенный, я бы даже сказал, властный. Мне такие не нравятся: как правило, они сулят неприятности.

– Слушаю, - говорю я безразличным тоном и как можно тише - пусть абонент прислушивается.

– Господин Орфей?

– Да, естественно!
– я изображаю лёгкое раздражение.

– Меня зовут Василий Стробов.

– Очень рад, - отвечаю я сухо.

– Мы не знакомы, но я наслышан о ваших дарованиях. Хотелось бы встретиться и поговорить.

– Откуда вы?
– задаю я главный вопрос.

– В каком смысле?
– Стробов отвечает после небольшой паузы.

– Корпорация, - поясняю я.

– А-а, это. Нет, я не совсем… Словом, меня не нанимала никакая корпорация. Я к вам по иному делу. Хотя и имеющему прямое отношение к роду ваших занятий, - добавляет поспешно Стробов.

– Выражайтесь яснее, - говорю я, хотя уже понимаю, что собеседник этого не сделает.

– При личной встрече.

– Сейчас я очень занят, - вру я.
– Завален работой. Возможно, смогу выкроить для вас полчасика на следующей неделе.

– Не набивайте себе цену, господин Орфей, - тон абонента становится сухим.
– Дело срочное, и мы хорошо заплатим.