Александр Абдулов. Необыкновенное чудо
Шрифт:
Наступает новый период – отбор сценариев, предложений. Что это будет, я не знаю. Хотелось бы, чтобы зритель меня увидел в новом, не известном даже мне качестве…
…Мне кажется, что желание быть актером у меня не возникало, оно просто было всегда. Дело в том, что я вырос в театральной семье…
Воспоминания об отце, пожалуй, самые яркие впечатления моего детства. Он был режиссером Ферганского драматического театра. Я помню, как он уже за два квартала до своего театра снимал шапку. Это могло показаться чудачеством. Но я понимаю, что отец свято относился к своей профессии. Театр был для него храмом…
Мне иногда бывает обидно за нашу профессию. Почему-то принято говорить с гордостью о династиях рабочих – строителей, плотников, каменщиков. А я мечтаю, чтобы моя дочь стала актрисой, потому что интереснее этой профессии не знаю…
Трудолюбие, желание постоянно искать новые средства выразительности – пожалуй, самые необходимые качества для актера… Проще всего сказать: «Это у меня не получится», а надо все время пробовать, пробовать… Да. Иногда бывают минуты, когда хочется бросить свою профессию. Это случается, когда видишь очень хороший фильм с замечательной актерской работой и понимаешь, что ты так не можешь…
Настоящее актерское счастье – это когда режиссер говорит первую половину фразы, а ты продолжаешь его мысль. Добавляешь к его варианту двадцать своих, он из них выбирает один, дополняет его, но делает это так, что остается ощущение, что все это ты придумал сам. Тогда актер уходит после репетиции окрыленный, с чувством, что он – не пешка, а соавтор спектакля, что он нужен театру.
Для меня спектакль – всегда продолжение репетиции. На репетиции проверяешь себя только на режиссере,
Я, конечно, не считаю, что «зритель всегда прав». Если бы зритель всегда был прав, театр никуда бы не двигался. На моей памяти каждый раз новая театральная форма встречалась в штыки. Я помню, как зрители возмущались Гамлетом Высоцкого. Их шокировало то, что он был в свитере и с гитарой. А сколько было людей против «“Юноны” и “Авось”». Они говорили, что это – дискотека, слепое подражание Западу…
«Диктатура совести» вызывает самые разноречивые, порой полярные мнения. Но это – поиск новой формы, формы политического спектакля.
А театр должен постоянно искать новые формы выразительности и тянуть за собой зрителя, воспитывать его. Нельзя слепо идти на поводу у зрителя, но прислушиваться к нему, безусловно, нужно, даже необходимо…
Саша… Александр… Александр Гаврилович… Имена эти принадлежат артисту Московского театра имени Ленинского комсомола А. Абдулову. Первые два – привычны и естественны, поскольку речь идет о молодом человеке (всего 35 лет), атлетического сложения (рост 192 см, вес – 82 кг), обладателе стремительной и удачливой актерской судьбы (играет в большинстве спектаклей театра, снялся более чем в сорока фильмах).
Главное же, полное, имя в применении к Абдулову пока еще услышишь нечасто. А ведь и возраст солидный (уже 35!), и общественное и семейное положение крепкое (заслуженный артист РСФСР, женат, воспитывает дочь). Впрочем, в этом нет ничего обидного. Сам Абдулов не настаивает на «Александре Гавриловиче», очевидно, понимая, что в прочном соединении имени с отчеством в устах окружающих есть какое-то особое почтение к окончательно сформировавшейся личности. Абдулов себя таковой не считает.
Близко наблюдая за ним на съемках, репетициях, в быту, вижу, с какой неукротимой энергией он отыскивает в жизни самого себя, шарахаясь иногда из крайности в крайность, загораясь и отчаиваясь. Даже хобби постоянно меняется: то спорт, то живопись. Меняется даже внешний облик: то бороду отпустит, то усы… Многие относятся к этой затянувшейся молодости с умилением, некоторых она раздражает. Мне же кажется, что идет естественный, а потому мучительный поиск высшего назначения собственного существования, процесс становления Актера с большой буквы. Потенциально – с очень большой, ибо природа щедро наделила Абдулова удивительными возможностями: внешность, голос, музыкальность, пластичность, тонкое ощущение юмора и печали. Не растерять бы это, не распродать по мелочам. Талант – общественное достояние, и нам совершенно не безразлично, как им распорядится общество и сам «талантоноситель»…
Может быть, именно этим продиктована моя попытка нанести штрихи к портрету сегодняшнего Абдулова. А может, все проще: за долгие годы совместной работы установилась глубокая симпатия к этому артисту, а потому естественно желание старшего по возрасту рассказать, что особенно дорого в нем, что тревожит и волнует…
Саша Абдулов начал хорошо, Александр стал быстро знаменит, Александр Гаврилович делает первые осторожные шаги… Самое время глянуть на себя в зеркало чужого мнения. Или, как говорил его отец, Гавриил Данилович Абдулов: «Очень важно однажды спрыгнуть с трамвая, на котором едешь, и посмотреть: тот ли номер тебя везет? Если не тот, ищи новый маршрут, если тот – догони! Но ехать наобум и радоваться, что быстро перемещаешься куда-то в пространстве, – недопустимо!»
На премьеру к Саше приехал отец. Просмотрев спектакль, расплакался. Может быть, от горьких воспоминаний – он сам прошел всю войну, был несколько раз ранен… Может быть, от счастья, что сбылись его надежды и третий сын стал настоящим артистом…
Дальше пошло стремительное превращение юного Саши в популярного Александра. На отсутствие ролей жаловаться не приходилось. Хоакин в музыкальном спектакле «Звезда и Смерть Хоакина Мурьеты», Никита в «Жестоких играх» Арбузова, сразу четыре роли в «“Юноне” и “Авось”».
Параллельно началась бурная жизнь в кино. М. Захаров, соединивший в себе профессии театрального и кинорежиссера, приглашал Абдулова во все свои фильмы. Инженер Щукин в «Двенадцати стульях». Юноша-медведь в «Обыкновенном чуде», Рамкопф в «Том самом Мюнхгаузене», Жакоб в «Формуле любви», доктор Симпсон в «Доме, который построил Свифт»…
Абдулову предоставлялась возможность демонстрировать все свои актерские качества: пел, танцевал, фехтовал, совершал головоломные трюки… Параллельно еще успевал сняться у других кинорежиссеров. (Самые значительные работы в фильмах Р. Балаяна и Е. Гинзбурга.) Параллельно работа на телевидении… Параллельно выступления на эстраде…
Параллели, как свидетельствует современная геометрия, пересекаются. В театральные работы иногда стала проникать откровенная эстрадность, в кинороли – излишняя театральность. Огромная работоспособность не всегда на пользу актеру, если готов браться за любую работу, это Абдулов понимает сейчас хорошо.
Вот несколько его ответов на прямо поставленные вопросы.
– Ты доволен своим сегодняшним творческим положением?
– Не очень.
– Что тебя не устраивает в театре?
– Мечтаю о главной роли. После Плужникова и Хоакина за десять лет работы главных ролей не доставалось.
– Ты снялся в сорока фильмах. В скольких напрасно?
– Думаю, в половине…
Саша – дитя Театра в прямом и переносном смысле этих слов. Мать – театральный гример, отец – режиссер, впоследствии главный режиссер гастрольного русского театра в Фергане. Трое сыновей, братьев Абдуловых, все свое детство провели за кулисами и на сцене…
Неустроенный, кочевой быт гастрольного коллектива казался естественным и единственно возможным. Все три мальчика, разумеется, готовились стать актерами, родители тоже мечтали об этом. Впрочем, их отец понимал, что от мечты до воплощения – огромный, трудный путь… «Талант не мебель и по наследству не передается!» Прежде всего он требовал безмерного уважения к театру как к храму искусства…
– От нас отец требовал того же… Репетиции были ежедневным уроком. Спектакль – священнодействием, даже если он игрался в каком-нибудь обшарпанном клубе для полупустого зала… Путь к званию артиста, по мнению отца, должен был начаться через остальные, менее привлекательные театральные профессии… Нам предстояло освоить специальности реквизитора, рабочего сцены, осветителя, гримера. При этом сыновьям режиссер не делал никаких поблажек, наоборот, относился строже, чем к другим. Когда я служил рабочим сцены и по моей халатности сорвался спектакль, отец заставил меня выплатить все убытки театру из собственного жалованья…
Трое сыновей мечтали стать актерами. Старший стал инженером, средний – учителем… Осуществлять мечту отца дано было только младшему. Эту тройную ответственность Саша ощущает до сих пор…
Впервые я увидел Абдулова на репетициях спектакля «В списках не значился» по повести Б. Васильева. Помню странное ощущение от долговязого, неуклюжего, коротко стриженного юноши, бегающего по сцене и вздрагивающего то от выстрелов за кулисами, то от реплик режиссера из зала.
– Кто это? – шепотом спросил я Марка Захарова.
– Студент ГИТИСа…
Я уже знал удивительную способность Захарова к открытию актерских талантов. Так, он увидел в безвестном до того Караченцове Тиля Уленшпигеля, так, не задумываясь, пригласил на главные роли в своих спектаклях Олега Янковского, который удачно дебютировал в кино, но в театральных кругах был еще неизвестен. Теперь вот привел из ГИТИСа студента, хотя в труппе и так полным-полно молодых и незанятых…
Позднее я узнал, что одного со мной мнения была и комиссия по приемке спектакля из Главного управления культуры. Очень советовали Захарову сменить главного исполнителя. Категорически!
Лейтенант Плужников в исполнении Абдулова казался комиссии противоречащим уже сложившемуся традиционному представлению о мужественных защитниках Брестской крепости. Слишком наивен, слишком рефлексирует… Говорили об «искажении образа», пугали «возмущенными письмами фронтовиков»…
Очевидно, одним из необходимых свойств характера главного режиссера должно быть умение не слушать чужие советы. Марк Захаров наделен этим завидным качеством. Он настоял на Абдулове!..
Так в Москве появился новый актер, а на сцене Театра имени Ленинского комсомола – непривычная, запоминающаяся фигура мальчика-офицера, призывника сорок первого года, наивного, беспечного, обманутого бодряческой пропагандой, но сумевшего в
короткий срок самостоятельно разобраться в происходящем и достойно встретить свою судьбу.«Я ведь даже в списках еще не значусь!» До сих пор помню этот отчаянный крик Плужникова – Абдулова. В нем слышался подлинный трагизм молодого человека, с пионерского возраста привыкшего быть лишь частичкой чего-то общего, жить как все, действовать как приказано… И вдруг ты сам себе голова, сам принимаешь решение начать войну с целым государством, сам для себя становишься в этой войне Верховным главнокомандующим. В бою, который шел на сцене, погибали юные солдаты и офицеры, зато рождались Люди…
– Ты часто появляешься на эстраде. Выступаешь с концертами, встречаешься со зрителями. Это только дополнительный заработок или что-то еще?
– Добавка к зарплате, конечно, солидная. И это важно, врать не стану. Но все-таки в этих встречах со зрителями есть что-то более привлекательное…
– И все-таки, извини за вопрос, если б платили мало, ездил бы на выступления с концертами?
– Вряд ли…
– А если в театре вдруг вообще перестали бы платить жалованье, продолжал бы играть спектакли?
– Конечно!
И все-таки не в деньгах актерское счастье! И тоска по «главным ролям», о которых говорит Абдулов, предполагает, как мне кажется, не большую протяженность в фильме или спектакле, а большую глубину и новизну.
Александр справедливо опасается повторений, боится перемелькать в ролях романтичных принцев и рыцарей, боится штампа в изображении «шикарно выглядящих западных джентльменов», которых он наиграл бесчисленное количество…
Обновление для популярного актера возможно лишь через перевоплощение, через создание характеров неожиданных, иногда совершенно противоположных собственному, природному. Такие две роли появились в последние годы в театре: Сиплый в «Оптимистической трагедии» и Верховенский в «Диктатуре совести».
Петр Верховенский, этот зловещий гений, ловко соединивший в своей философии социализм с уголовщиной, исполняется Абдуловым с какой-то заразительной виртуозностью. Изменились взгляд, улыбка, пластика… Добрый и наивный Саша Абдулов превращается в жестокое, коварное существо, способное заворожить, повести за собой. И жутко становится от того, что доводы Верховенского кому-то кажутся привлекательными, что «верховенщина» может иногда царить не только на сцене, но и в жизни… «Неглавная роль» в спектакле стала сегодня одной из самых главных в его биографии.
Абдулов жаден до работы. Любит актерский труд во всех его проявлениях: любит репетиции, съемки, озвучание…
В пустой студии перед молчаливым экраном актер вынужден усилием воли и воображения вернуть свой голос в напряженную атмосферу давно сыгранной сцены, оживить отснятый материал… Абдулов делает все это вдохновенно и азартно. По многу раз готов переписывать каждое слово, добиваясь абсолютной достоверности… Да что там слово! Каждый звук, междометие, вздох…
(В одной из важнейших сцен, впервые встретившись с Драконом, Ланцелот закашлялся… При озвучении кашель никак не получался. Что-то прорывалось нарочитое, неестественное… Абдулов уговорил режиссера перенести запись на завтра. Утром я увидел его на заснеженной территории студии без шапки и пальто. «Простудиться немножко надо для роли», – пояснил он, сосредоточенно вдыхая ледяной воздух…
Кашель на записи получился вполне естественным…)
Трудное это дело – писать портрет человека, которого давно знаешь. Еще труднее давать умные советы, не впадая в занудливую нравоучительность. Вроде бы вывод ясен: давай, Саша, взрослей, остепеняйся! А сколько ни напрягаюсь, никак не могу себе представить его солидным Александром Гавриловичем, рационально выстраивающим свою творческую жизнь, не ошибающимся, не делающим глупости… А может, все будет не так? И его неукротимая энергия, азартность в работе, удивительная легкость характера, доброта будут пребывать с ним еще долгие-долгие годы?..
В сорок пять лет мы вклеиваем в паспорт новую фотографию. По-видимому, предполагается, что юношеский и зрелый облик могут так разниться, что человек становится неузнаваемым. Для Абдулова это будет ненужной формальностью.
Уверен, что и через десять лет на нас будет смотреть такое же молодое, веселое лицо…
…Актерское благополучие – это выдумка, и довольно распространенная. Благополучных актеров нет. Всегда что-то проходит мимо, есть несыгранные роли, которые очень хотелось когда-то сыграть. А время уходит, и его не вернешь. Хотя мне, конечно, грех гневить Бога. В жизни пока везет. Что будет дальше – не знаю. Но действительно хочется сохранить свой имидж актера, который может все. Потому что, как только актер затворяется в рамках одного амплуа, он лишается возможности творческого развития и становится неинтересным зрителю…
Невозможно жить в стране и быть вне ее. У меня те же проблемы, что и у всех нормальных людей. Запереться в башню из слоновой кости не удастся даже при самом большом желании.
Я не считаю, что сейчас мы переживаем какой-то особый театральный кризис. Просто театр болеет теми же болезнями, что и вся страна. Семьдесят лет назад мы политизировали театр, а он, по моему убеждению, должен жить вне политики. Постоянная обязанность делать спектакли к красным датам календаря заштамповала наши мозги, закомплексовала сознание. Мы до сих пор не свободны, например, от страха цензуры. Цензор уже сидит внутри нас, превращая нас в творческих импотентов. Это уже в крови, в генах. Недаром, когда в не столь далекое время в театрах появлялось что-то смелое, мы кричали «ура» и возводили режиссера в ранг героя. А теперь искалеченное театральное подсознание, выпущенное на свободу, заставляет кидаться в крайности. Меня уже тошнит от обилия на сцене генералиссимуса Сталина во всех возможных видах. Это противоположная сторона заполитизированности. Скоро, посмею предсказать, театры примутся за путч. Повторяю: театру политика противопоказана… Недавно, например, Марк Захаров принял к постановке «Чайку» и «Женитьбу Фигаро». Пора возвращаться к классике…
А вообще, хочется чего-то принципиально другого. Я бы сейчас с удовольствием снялся в каком-нибудь хорошем боевике. Или в детективе. Или в небесполой любовной истории типа «Мужчины и женщины». А нам, повторяю, грозят экранные и сценические путчи. И то, что уже пережевано прессой, будет повторно переворачиваться искусством. Остается надеяться, что это ненадолго, что и театр, и кинематограф, и, естественно, зритель вернутся к истинному и вечному…
Творческие кризисы бывают у любого человека, занимающегося искусством. Это неизбежно. Я не очень люблю говорить об этом. Думаю, что и читателю интереснее мои взлеты, а не падения. А с чем связаны эти жизненные коллизии? Да с чем угодно: с профессией, с бытом, со здоровьем. Раз на раз не приходится. Что же касается «взлетов»… Тут я тоже не могу ответить ничего вразумительного, потому что не считаю по пальцам, было у меня за последний год три взлета или четыре. Это – достаточно неуловимое внутреннее состояние, а анализировать его – не моя профессия…
На сегодняшний день последняя моя работа в театре – роль в спектакле «Школа для эмигрантов» по пьесе Дмитрия Липскерова. Оценивать свою работу я не вправе. Но мне интересно играть в спектакле, который я считаю громадным полигоном для проявления своих актерских возможностей. Вообще-то, я плохо понимаю, что такое авангард. У меня была интересная роль, над которой было интересно работать. Был характер. А разбираться в теориях – это уже дело театроведов…
Понимаете, настоящий актер – это губка, которая впитывает все хорошее везде, где может. Работа с разными режиссерами и в театре, и в кино – это мой дополнительный профессиональный багаж, который я приношу в родной театр. А по большому счету я актер Марка Анатольевича Захарова. Он мой крестный отец, определил мою жизнь и сделал меня таким, какой я есть. И я ему очень благодарен…
Я ужасно суеверный человек. Если сейчас начну говорить, что бы хотел сыграть, то ни за что это не сыграю. Это уже проверено жизненным опытом…
Ярлык героя-любовника довольно давно ко мне прочно приклеили критики. А ведь у меня были очень разные роли, например, Сиплый в «Оптимистической трагедии». Такие роли мне были всегда по душе, и я работал над ними с удовольствием…
…Хотел бы я посмотреть на человека, который плохо относится к деньгам. Надо иметь деньги для того, чтобы быть от них свободным. И к заграничным поездкам я отношусь замечательно и очень их люблю… Предлагали остаться «там», но я всегда отказывался…
Понимаете, мы ведь люди каменного века. Чтобы работать за границей, надо как минимум знать язык, и желательно – не один. Надо иметь другой уровень образованности. Знаете, я глубоко убежден, что русские актеры – лучшие актеры в мире.
Они могут все. Может быть, наступит время, когда лучшие актеры Запада будут учить русский язык, чтобы играть в наших театрах и сниматься в нашем кино. Пока, к сожалению, такое время не наступило.
Что касается коммерческой деятельности объединения «Ленком» – да, мы ею занимаемся… Собственное дело дает доход, и немалый… Мы не исключение. Известно, что Михаил Барышников, например, открыл магазин, Ален Делон выпускает духи, Софи Лорен держит рестораны. Искусство нерентабельно, на одни гонорары не проживешь, это ясно, тем более в условиях современного рынка…