Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру

Выходя из леска на запад, поворачиваешься лицом к позициям французской армии и подходишь к основанию колонны. Тогда взору предстает большой камень с надписью. Это могила князя Багратиона, раненого, как сказано, 7-го и умершего 24-го во Владимирской губернии. По указанию императора, его тело было привезено в Бородино и погребено на поле сражения.

Дидье Деланж - человек основательный и предусмотрительный, который смотрит на поля сражений в аспекте более философском, нежели я - распорядился приготовить превосходный завтрак под деревьями леска. Мы отошли под эту тихую сень, где могила за могилой, и я вынужден был признаться себе, что военная могила, навевающая такие воспоминания, лучше могилы деревенского кладбища, воспетого Греем или Делилем.

Французская армия вновь прошла этим полем сражения 28 октября. Оставим прекрасные страницы, которые месье Филипп де Сегюр написал по этому поводу в поэме, посвященной кампании в России, чтобы взять у месье Фена несколько строк, полных сердца, из его рукописи 1812 года.

«28 октября, - говорит он, - оставили Можайск справа и вновь вышли на большую Смоленскую дорогу недалеко от Бородино. Наши сердца сжались при виде этой равнины, где столько наших было зарыто! Эти храбрецы верили, что умирают за победу и мир! Мы ступали по их могилам с осторожностью, чтобы земля не оказалась для них слишком тяжелой под шагом нашего отступления».

Но были не только павшие в Можайске и Бородино, были также выздоравливающие раненые; сколько-то их император находит в том самом Колоцком монастыре, с колокольни которого он оглядывал до горизонта поле сражения на Москве-реке. Его сердце обливается кровью при мысли их бросить, и он приказывает, чтобы каждая повозка взяла одного из наших компатриотов; начинает со своих повозок и дает задание своим медикам, Рибу и Лерминье, в пути заботиться о них в только что импровизированном им конвое.

Месье де Бово - молодой лейтенант карабинеров, после свежей ампутации, был в числе подобранных раненных. Он отступал в ландо императора [4-местной карете с откидным верхом]. Ларри отмечает этот факт в своих «Мемуарах».

«В полевых госпиталях, что мы развернули близ Колоцкого аббатства, - говорит он, - находились еще русские офицеры, которым мы оказали помощь после битвы. Они излечивались от ран. Некоторые пришли попрощаться со мной, выразить мне свою признательность. Я оставил им денег, чтобы они в ожидании прихода своих компатриотов раздобыли себе, через проезжих евреев, вещи первой необходимости, в то же время поручил им больных, которых мы оставляем. Уверен, что эти офицеры их защитят».

Если могилы что-то слышат в своей глубине, то проезд императора и эхо обожаемого голоса были последним шумом, который заставил вздрогнуть храбрецов; сон их слишком глубок, шаг нескольких редких паломников, что посещают поле сражения, слишком легок, чтобы потревожить их спустя 50 лет.

В 1839 году император Николай устроил великое ревю и привлек 180 тысяч человек воспроизвести битву на Москве-реке.

Вечером 9 августа, в пять часов, мы выехали в Москву, куда вернулись на следующий день в такое же время. Я нашел Нарышкина немного чем-то поглощенным; он узнал в наше отсутствие, что одна из его деревень, Doromilov [Дорогомилово?], сгорела. В пепел обратились 250 домов. Огонь по мосту переправился через реку и, гонимый ветром, охватил пожаром другую деревню.

У него земли повсюду, дома повсюду - в Москве, Елпатьево, Казани. Что знаю я? Он не знает счета ни своим деревням, ни своим крепостным; за всем следит его управляющий. Без того, чтобы в чем-то обвинять, можно предположить, что управляющий ворует у него по 100 тысяч франков в год.

Его дом - заповедник беззаботности, апофеоз беспорядка. Однажды Женни изъявила желание поесть ананасов. Он приказал их купить. Я видел, как прошел мужик с охапкой чудесных ананасов, срезанных у основания. Мужик исчез в районе уборной. Очевидно, я был единственным, кто это заметил, так как прошло 7-8 дней, но ни один ананас не появился на столе.

– Ладно, - говорю я как-то, когда Нарышкин посетовал на свой десерт, - а твои ананасы?

– Правда, - говорит он, - я их просил.

– И тебе их принесли; только забыли тебе их сервировать; возможно, в доме есть некто, кто их не любит.

Он велел позвать всех слуг, от повара Кутайсова [перед этим повар фигурировал под фамилией Кутузов] до кучера Кормушки; никто не видел ананасов, никто не понимал, о чем мы тщимся сказать.

– Пойдем их искать сами, - говорю Женни.

И мы приступили к следствию. Нашли ананасы в углу небольшого подвала, спустившись по лестнице, где держат дичь и мясо из лавки. Было их сорок. Если ценить по 20 франков за штуку, то - на 200 рублей.

Закрепленному за домом охотнику было поручено поставлять дичь к столу; дичь поступала, не знаю, из какого владения, и уверен, что Нарышкин на сей счет знал не больше меня. Все восемь дней охотник приносил корзины, полные диких уток, бекасов и зайцев. Не следи мы, Женни и я, чтобы вся или в меньшем количестве дичь была роздана в виде подарков, три четверти ее пропадало бы. Однажды охотник пришел в сопровождении очень хорошей борзой.

– Разве у тебя есть борзые такой породы?
– спросил я Нарышкина.

– Думаю, что да, - сказал он, - я велел купить двух таких в Лондоне за тысячу, три-четыре года назад.

– Самца и самку?

– Да.

– Поручи показать мне одного из первых щенят, что они произвели.

– Они, может быть, выросли... Позвать Семена.

Позвали Семена; это был охотник.

– Семен, - спросил Нарышкин, - есть у меня борзые в Елпатьеве?

– Да, ваше сиятельство.

– Сколько?

– Двадцать две.

– Как! Двадцать две?

– От вашего сиятельства не было никакого приказа; присматривали за всеми, что появлялись; несколько погибло от болезни, как я имел честь сказать вашему сиятельству, их остается двадцать две, вполне здоровых.

– Вот видишь, - сказал мне Нарышкин, - ты можешь без ущерба для меня взять одну, даже пару из них, если хочешь.

Нарышкин держит конный завод, один из самых дорогих в России и единственный, быть может, где сумела сохраниться чистокровной знаменитая порода лошадей Григория Орлова. В этом заводе - лошади, из которых он никогда ни одной не продал; это лучшие рысаки России. Рысаки служат ему, чтобы брать половину призов на бегах, - барыши славы выше материальных барышей. Цена призов может подниматься до 2-3 сотен луи. Конный завод дает ему 50 тысяч франков. Но также составляет его счастье. Каждое утро в кашемировом халате Нарышкин шел садиться на крыльцо и проводил смотр лошадей: одних вели под уздцы, другие были с наездником в седле, и было, правда, наслаждением видеть, что эти роскошные животные в безупречной форме. Признаюсь, когда я, будучи иногда стесненным в средствах, увидел человека, окружившего себя роскошью, имеющего 800 тысяч франков или миллион и лошадей в своих конюшнях, я пожал плечами, вспоминая наших щеголей и их упряжки на Елисейских полях и в Булонском лесу.