Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру

– Как вы, я начинаю говорить, что надеюсь оказаться таким, каким меня вы себе представляете. Так каким же образом я помогу вам увидеть Рим?

– Позвольте поведать вам мою историю. Это не будет долго.

– Сначала сядьте; вы не расскажете вашу историю прежде.

Молодой пастор сел.

– Зовут меня С..., - сказал он.
– Я сын прославленной трагедийной немецкой актрисы С..., брат знаменитого комедийного актера Д...

– Но тогда, - перебил я, - я знаю всю вашу семью.

– Это хорошо, это меня ободряет.

– В таком случае продолжайте.

– У меня небольшой церковный приход в Кельне, позади собора. Если когда-нибудь вы попадете в город Агриппины, то вы меня там найдете.

Я поклонился.

– Я получаю 1200 франков годового жалования; сэкономил и отложил 1000 франков и на эти деньги предпринял поездку в Италию, осуществляя мечту всей моей жизни. Я всегда хотел увидеть Рим.

– Понимаю.

– Вот и хорошо, месье, поймите мое отчаяние. Из моей тысячи осталось только 200 франков, остается вернуться в Кельн, и я так и не увижу Рима!

Я рассмеялся.

– И вы разыскали меня, чтобы я помог вам увидеть Рим?
– подытожил я.

– Воистину так! Я пришел взять у вас взаймы 500 франков, которые не верну вам никогда; предупреждаю заранее, чтобы вы знали, на что идете; по крайней мере, не требовали, чтобы я перебивался с хлеба на воду в течение пяти лет; пойду и на это, если потребуете, но это было бы крайне неприятно.

– О, дорогой месье С... , - сказал я, - конечно, вы полагаете, что я неспособен на такую жестокость, не правда ли?

– Да, я так думаю, и поэтому обратился к вам.

– Вы и увидите Рим, и выпьете ваш стаканчик рейнского вина, и съедите ваш кусок говядины после вашего супа; пойдемте со мной.

– С удовольствием следую за вами.

– Великолепно.

Мы направились к мессье Пловдену и Франку, которые открыли мне кредит; я распорядился отсчитать доброму пастору С... 100 римских экю и пальцем указал ему на дорогу в Рим.

Он бросился ко мне в объятья, плача от радости.

– Чего уж, - сказал я ему, - счастливого пути, и не забывайте меня в ваших молитвах.

– Разве добрые сердца нуждаются в молитве за них?
– ответил он.
– Добрые сердца сами за себя говорят. Я буду думать о вас и любить вас; не просите меня больше ни о чем.

И он уехал.

Двумя годами позже я побывал в Кельне вместе с тобой, ты помнишь об этом, мое дорогое дитя? Я отправился с визитом к пастору С... Как он и говорил, его дом найти было не трудно. Я вошел без того, чтобы обо мне доложили. От нежданной радости он вскрикнул. Затем в некотором смятении:

– Вы, очень надеюсь, пришли не за тем, чтобы потребовать назад ваши сто римских экю?
– спросил он.

– Нет, только спросить, видели ли вы Рим, и как вам понравился Рим.

Он поднял глаза к небу.

– Какой город!
– сказал он.
– И если вдуматься, то это вам я обязан тем, что сподобился увидеть его, прежде чем умереть.

Он обнял меня.

– Входите, - пригласил он, - входите, я вам кое-что покажу.

Я пошел за ним с тем же доверием в Кельне, с каким он пошел за мной во Флоренции.

Он ввел меня в спальню, и показал на мой портрет между портретами Гюго и Ламартина.

– А это!
– обратился я к нему.
– Почему эти мессье в рамках, а я без?

– Потому что вы - в кадре моего сердца, - оказал он.

Таковы два воспоминания, которые связаны для меня с городом Кельном, и которые ты очень захочешь вставить по месту и вместо того, что встречается, между прочим, в моих П у т е в ы х о ч е р к а х о Р е й н е. Ты верно полагаешь, что и на этот раз в Кельне моей первой заботой было повторить оба визита. Увы! Антон-Мария Фарина, славный молодой человек, перевязать рану которого я помогал в 1814 году, умер год назад в возрасте 70 лет. А мой друг С... , турист, уехал из Кельна в близлежащий городок, где получил церковный приход с жалованием на 200 франков больше. Пусть один с миром покоится в могиле, пусть другой радуется жизни в своем доме священника!»

«Берлин

23 июня

Прибыв на станцию железной дороги на Берлин в четыре часа пополудни, мы застали опередившего нас Дандре в жаркой дискуссии с железнодорожными служащими, представляющими собачий департамент. Решительно, наша свора стала камнем преткновения. Именно о ней вот так мы и подумали сначала; но на этот раз вопрос стоял ни о Д у ш к е, М ы ш к е и Ш а р и к е, а о С и н ь о р и н е.

На этот раз, чтобы защититься от врагов, с которыми свела дорога, Дандре решил объявить всех животных - от морды до хвоста, рискуя омрачить в дальнейшем их путешествие боксом для четвероногих. Это было чудесно, поскольку собачий вопрос мучил, и потому что без всякого труда удалось приобрести билеты на Д у ш к у, М ы ш к у и Ш а р и к а; но за собаками, за Ш а р и к о м шла киса Синьорина. При имени Синьорина с указанием ее расы и пола служащий раскричался.

– Кошки не ездят, - отрезал он.

– Как так! Кошки не ездят?
– начал настаивать Дандре.

– Нет, - подтвердил служащий.

– Но собаки же отлично путешествуют.

– Собаки - другое дело.

– А почему не путешествовать кошкам, раз едут собаки?

– Потому, - ответил служащий, - потому что... потому что на кошек нет тарифа; а раз на них нет тарифа, они не должны разъезжать.

Пруссаки не предусматривали кошку-пассажира. И правда, кошка была новой разновидностью пассажира, открытой графом Кушелевым и классифицированной Дандре. Она рождается на юге, а когда встречается с русскими семьями, к которым привязывается, эмигрирует на север. Так случилось и с С и н ь о р и н о й, хотя в Кельне - колонии Агриппины, городе трех королей и 11 тысяч девственниц ей объявили, что кошки не ездят. Понадобилось бежать к начальнику вокзала, который вначале был слегка ошеломлен просьбой, однако, после совета со своей администрацией, ее удовлетворил в порядке исключения, подчеркнув, что и в самом деле тариф никоим образом не распространяется на кошек, но, как ему кажется, было бы противозаконным принести С и н ь о р и н у в жертву ведомственному упущению и применить к ней строгую меру, уподобляемую, на его взгляд, политическому изгнанию, и поэтому она может ехать дальше, при условии, что будет оплачена как собака. И еще: поскольку на кошек нет тарифа и в инструкции ничего не сказано о том, могут ли они стеснить пассажиров, он решил, что С и н ь о р и н а может остаться в корзине, а корзина поедет в вагоне, где едет Луиз.

После С и н ь о р и н ы - Ч е р е п а х а. К счастью, несмотря на заботу, с какой ее обложили салатом в коробке из-под варенья, Черепаха не подавала ни единого признака жизни; служащие вертели ее так и сяк, но в любом положении она не шевельнулась; ее объявили мертвой и приравняли к раковине, то есть просто к любопытной безделице.

Заметь мимоходом: в стороне Гумбольдтов и Циммерманов кошки расцениваются как собаки, а черепахи зачислены в ряд безделушек. Об этой новой классификации, с которой ты ознакомишь нашего друга Изидора Жоффруа Сент-Илера, я рассказываю тебе впервые.