Александр Дюма

Новости, доходившие из Франции, казались ему куда менее реальными, чем щебет флорентийских пташек. Тем не менее он с интересом отметил, что принц Луи Наполеон, некогда подстрекавший к мятежу страсбургский гарнизон, совершил вторую попытку устроить переворот в Булони, окончившийся для него пожизненным заточением, что милый его сердцу Фердинанд по-прежнему в Алжире, где великолепно действует под началом генерала Бюжо, и что в январе 1841 года Виктор Гюго был наконец избран во Французскую академию. Последнее сильно его задело, и Александр тотчас же написал Шарлю Нодье: «Как вы думаете, есть у меня сейчас шансы попасть в Академию? Гюго вот прошел. Все его друзья были в большей или меньшей степени моими друзьями. […] Если, по-вашему, надежды мои не беспочвенны, взойдите на академическую трибуну и расскажите, от моего имени, вашим почтенным собратьям, как сильно мне хочется оказаться среди них; выгодно подчеркните мое отсутствие во всех тех случаях, когда свое присутствие я считал неуместным, наконец, скажите обо мне все то хорошее, что вы обо мне думаете, и даже то, что не думаете. Если, по-вашему, шансов нет, рта не открывайте». Нодье из осторожности предпочел второе решение: он благоразумно промолчал. Тем не менее Александр продолжал надеяться на то, что настанет и его черед, что когда-нибудь и он, надев шитый золотом зеленый фрак, торжественно вступит под своды Академии; здесь, как и в «Комеди Франсез», верил он, рано или поздно талант победит все интриги!

Но случались и приятные моменты: так, во Флоренции Александр с радостью убедился в том, что его отношения с сыном на расстоянии улучшились. Отец и сын обменивались теперь искренними, полными нежности письмами. «Не беспокойся, – пишет Александр Первый Александру Второму 30 ноября 1840 года, – не полгода и не два года я буду заботиться о тебе, а всегда, до тех пор, пока ты совсем не встанешь на ноги».

Он занимался воспитанием этого одичавшего мальчишки с тем большим старанием, что чувствовал свою вину перед ним за то, что так долго им пренебрегал. Прислушиваясь к поэтическому лепету своего юного соперника, он советовал сыну научиться сочинять латинские стихи – тогда лучше будут получаться у него и те, которые он пишет по-французски, освоить древнегреческий, чтобы иметь возможность читать Гомера, Софокла и Еврипида в оригинале, читать Библию в переводе Саси, погрузиться с головой в сочинения Шекспира, Данте, Корнеля, слово за словом смаковать Мольера: «Никто никогда не сможет писать лучше». Но неофиту при этом не следовало забывать и о современных авторах. Если говорить о Гюго, Александр Первый предлагал Александру Второму на выбор лучшие монологи из «Эрнани», «Король забавляется» и «Марион Делорм». И прибавлял: «Наконец, что касается меня, ты вполне можешь выучить рассказ Стеллы из „Калигулы“ и охоту Якуба на Льва, а также всю сцену из третьего акта между графом, Карлом VII и Аньес Сорель».

Дюма без ложной скромности помещал себя самого среди великих. Он ничуть не сомневался в том, что сын восхищается им. Время недоразумений прошло, наступили времена семейного согласия. Ему казалось даже, будто в этой новой атмосфере взаимопонимания он работает более энергично и вдохновенно. Едва закончив «Шевалье д’Арманталя» – роман, первый набросок которого уступил ему Огюст Маке, Дюма предложил тому же «поставщику» взяться вместе с ним за легкую пьесу «Брак во времена Людовика XV». Сюжет ее он кратко изложил будущему соавтору так: «Молодая девушка – совсем молоденькая и очень простодушная […] – вышла замуж за молодого человека, почти такого же молодого, как и она сама, но одержимого современной мыслью о том, что жизнь человека без страсти ничего не стоит. Своего рода подражателя Антони…» Александр мечтал о том, чтобы в этой комедии играла одна из последних его любовниц, Леокадия Эме Доз, рядом с его новой близкой подругой, мадемуазель Марс, которая собиралась покинуть сцену. В конце концов Огюст Маке, который и без того был слишком занят, от совместной работы отказался, и Дюма один написал эту живую и невинную развлекательную пьеску. Желая убедить Жака Доманжа в том, что его новое произведение можно выгодно продать, Александр объясняет ему: «Эта пьеса […] не хуже „Мадемуазель де Бель-Иль“, но в другом роде, и она будет иметь большой успех, особенно если будет играть мадемуазель Марс». Едва на рукописи успели просохнуть чернила, Дюма поспешил прочитать «Брак во времена Людовика XV» кружку знакомых аристократов, в числе которых были герцогиня де Шуазель, граф де Лаборд, князь Голицын, герцог де Люк и кое-какие особы, несколько менее знатные. Ида, пышно разодетая, присутствовала при чтении в качестве супруги автора. И у нее был случай насладиться совершенным триумфом! Она немедленно написала Жаку Доманжу: «Вы даже и представить себе не можете, какое впечатление произвела пьеса. Никогда не видела подобного восторга. […] Я нахожу, что это лучшая комедия нашего времени. Александр превзошел себя, и я думаю, что это лучше, чем „Мадемуазель де Бель-Иль“, так считаю я и так считают все, кто слушал пьесу. Так что прошу вас, дорогой друг, не прислушиваться к шуму, который поднимают Французский театр, этот дурак Бюлоз или газеты, не забивайте себе этим голову. Вы не знаете, что это за сброд, и не знаете причин, заставляющих их так говорить и действовать!»

На следующий же день после чтения новой пьесы герцог Лукки наградил автора, пожаловав ему Большой крест своего крошечного герцогства. Александр, который мог к этому времени уже похвастаться крестом Почетного легиона, орденом Изабеллы Католической, и тем, что преподнес ему Леопольд I Бельгийский, и шведским орденом Густава Вазы, и орденом Святого Иоанна Иерусалимского, был на седьмом небе от счастья. Он поручил Доманжу купить ему в Париже «локоть [71] зеленой ленты Вазы и локоть орденской ленты Изабеллы Католической». С этой целью «благодетелю» были отправлены образчики, цвета которых следовало соблюдать в точности. У Иды тоже голова кружилась от восторга при виде мужа, у которого грудь сверкала и переливалась, словно витрина магазина накануне Рождества.

71

Во Франции эта мера длины была равна приблизительно 120 см. (Прим. перев.)

Александр сто раз заслуживал таких почестей, считала она, вот только этими безделушками, как бы почетны они ни были сами по себе, семья не прокормится. Обидно, что при этом муж, каким бы он ни был чемпионом по скорости письма, не мог, оставаясь в разумных пределах, наращивать темп. «Он не смог бы работать больше, не подвергая опасности свое здоровье и свою репутацию, – объясняет она неизменному наперснику семейства, Жаку Доманжу. – Он трудился так усердно, что здоровье его довольно серьезно подорвано; кроме того, у него началась болезнь глаз, которая очень меня тревожит. Он посоветовался с двумя или тремя врачами, и все они в один голос предписали ему прежде всего полный отдых, по крайней мере на какое-то время». Однако предписывать Александру отдых было все равно что запрещать табак курильщику. Он был физически не способен выпустить из рук перо. «Брак во времена Людовика XV» был отправлен в Париж в двух экземплярах: один предназначался Асселину, секретарю герцога Орлеанского, другой – Жаку Доманжу: с поручением пристроить пьесу во Французский театр, что было – это и сам автор признавал – нелегкой задачей, поскольку доверенному лицу Дюма неминуемо должны были помешать в этом посредством «тысячи грязных подлостей» из-за того, что «госпожи любовницы министров и прочих не будут в этой пьесе играть».

«Брак во времена Людовика XV» был прочитан перед художественным советом 27 декабря 1840 года. Комедию приняли, оговорив лишь небольшие поправки, и Александр, хоть и был оскорблен подобными требованиями, тем не менее согласился пересмотреть текст, с тем чтобы слегка его «отшлифовать». Но тут возникли проблемы куда более серьезные: мадемуазель Марс, недовольная своей ролью, отказалась играть «графиню». Автор, испугавшись, как бы не впасть в немилость, принялся униженно молить актрису, стараясь смягчить ее сердце: «Пьеса была написана только для вас, для вас одной, – пишет он ей 7 января 1841 года. – […] Роль по-прежнему принадлежит вам». Однако и эта отчаянная мольба не смогла поколебать решимости мадемуазель Марс. Считая себя слишком старой для того амплуа, на которое ее предназначали, она сожгла все мосты и написала прошение об отставке. Положение сделалось еще более сложным, поскольку Бюлоз, к этому времени железной рукой управлявший Французским театром, так и не прислал двух с половиной тысяч франков, обещанных Дюма в качестве аванса. В конце января Александр, потеряв терпение, обратился к Жаку Доманжу с просьбой ускорить решение проблемы: «Вам, должно быть, так же, как и мне, неприятно поведение Бюлоза; если он отказывается выдать вам наличными две с половиной тысячи франков, напустите на эту скотину судебного исполнителя!» Тому же Жаку Доманжу, окончательно сделавшемуся поверенным четы, поручено было передать конфиденциальное письмо Александра Виктору Гюго: «Что вы думаете о возможности представить мою кандидатуру [во Французскую академию] в настоящее время? Разве не прекрасно было бы войти туда вместе? Повидайтесь с Понжервилем и Нодье, поговорите с ними об этом. Я знаю, что вы будете настолько же довольны тем, что я последую за вами, насколько я доволен тем, что вы меня опередили». Важно было еще сделать так, чтобы ловкий ассенизатор уболтал Асселина, заставил его разведать намерения Казимира Делавиня и, не подавая виду, расшевелить дремлющее расположение Шарля Нодье. Но, несмотря на все старания друзей, Дюма сознавал, что и для постановки его пьесы в «Комеди-Франсез», и для успеха его академической кампании лучше бы ему было самому быть на месте. «Поторопите репетиции, дорогой мой Доманж, – пишет он своему неизменному уполномоченному, – я подхвачу их на том месте, до которого они дойдут, и заставлю артистов оживиться».

В марте 1841 года чета Дюма вернулась во Францию. К этому времени Александр отказался не только от великолепной квартиры на улице Риволи, но даже и от той маленькой квартирки на улице Фобур-дю-Руль, где умерла его мать. Не имея теперь никакого постоянного жилья, они с Идой временно поселились в гостинице. За три месяца до них во Францию вернулся Фердинанд, и Александр радовался встрече с ним словно школьник. Принц показался ему еще более прекрасным, еще более мужественным и еще более ослепительным, чем представлялся в воспоминаниях. Дело в том, что Александра, хоть он и был большим любителем женщин, не оставляла равнодушным и мужская красота. Внешность его друзей усиливала не только его восхищение, но даже то уважение, которое он к ним испытывал. В его глазах Фердинанд был образцом телесного и умственного совершенства, озаренного чувственностью и восприимчивостью. Принц платил писателю взаимностью. Желая показать другу, насколько он к нему привязан, герцог Орлеанский заказал ему историю французской армии, и Дюма ухватился за эту возможность доставить удовольствие его королевскому высочеству и вместе с тем кое-что заработать, не слишком утомляясь.

К тому времени и в «Комеди Франсез» разногласия между Бюлозом и Доманжем тоже уладились без особого труда. Распределение ролей оказалось удачным, несмотря на отсутствие мадемуазель Марс. Отношения с «Веком» («Le Si'ecle»), где должен был печататься из номера в номер «Шевалье д’Арманталь», складывались благополучно, а издатель Макс Бетюн готов был отправить в типографию продолжение «Дорожных впечатлений» («Капитан Арена»). Еще один повод для радости доставил Александру его сын, которому вскоре должно было исполниться восемнадцать лет: мальчик страстно увлекался поэзией, как и сам он в молодости, писал стихи и мечтал, в свой черед, стать литератором. Найти в своем ребенке отголосок – пусть и приглушенный! – собственных талантов, собственных устремлений, разве может любой отец желать в этом мире чего-то лучшего?

Но не все в жизни шло гладко. Александр, возлагавший столько надежд на постановку «Брака во времена Людовика XV», по мере того как шли репетиции, начал думать, что ошибался в своих расчетах. Разочаровался ли он в самой пьесе или его не устраивала игра актеров? Возможно, дело было и в том, и в другом. Пересуды, не утихавшие за кулисами Французского театра, ничего хорошего не предвещали. Предвидя провал, драматург предпочел при нем не присутствовать и снова уехал вместе с Идой в Италию. Премьера состоялась без него 1 июня 1841 года. Умеренный успех, насмешливое презрение критиков… Как жаль, что мадемуазель Марс отказалась от своей роли! Ее талант и ее слава, несомненно, спасли бы положение.

За летние месяцы, проведенные во Флоренции, Александр переписал «Жанника-бретонца», бездарную драму Эжена Буржуа, которую не стал подписывать своим именем, чтобы не утратить из-за такого «малолитературного» произведения шансов стать членом Французской академии. Зато он усердно трудился над благородным и честолюбивым замыслом пьесы «Лоренцино», навеянной, как и «Лорензаччо» Альфреда де Мюссе, «Флорентийскими хрониками» Бенедетто Варки. На этот раз, ни на кого не рассчитывая, он решил переговоры с Французским театром провести сам. Оставив Иду во Флоренции, он вернулся в Париж, прихватив рукопись, и, преисполнившись решимости победить, 15 октября 1841 года с подъемом прочитал свою пьесу художественному совету. И она была принята – о поправках не возникло даже речи! В завершение ему еще и выплатили две с половиной тысячи франков аванса! Что же касается «Жанника-бретонца», автором которого Дюма отказывался себя признавать, рассчитывая тем не менее на получение своей доли от сборов, этому творению придется ждать до 27 ноября 1847 года: только тогда пьеса будет показана на сцене «Порт-Сен-Мартен». Тоже кусок хлеба на будущее, не будем привередничать! Тем более что «Лоренцино», несомненно, принесет неплохой доход.

Желая утешить мрачную Иду, которая чувствовала себя одинокой, Дюма пишет ей в конце декабря: «Пьеса [„Лоренцино“] двигается, с ней все в порядке […] Все это закончится к концу месяца, и, слава Богу, мне больше не придется с тобой расставаться, поскольку в наступающем году я не намерен ничего писать для театра».

Александр сбежал из Парижа в начале января 1842 года, когда актеры еще продолжали репетировать его драму на сцене «Комеди Франсез», и о провале пьесы, на которую он возлагал столько надежд, узнал во Флоренции. На публику эта прекрасная история, произошедшая во времена тиранического правления Александра Медичи и исполненная, как казалось автору, хитростей и ярости, попросту нагоняла скуку. А критика в очередной раз расправилась с Дюма, осыпав его насмешками. «Лоренцино» был снят с афиши после семи представлений. Жгучее оскорбление! Для того чтобы возместить денежные и моральные потери, Александр вознамерился написать адаптации «Макбета» и «Гамлета». Имея в запасе Шекспира, ему опасаться нечего. Тем не менее оказалось, что и это далеко не так! «Макбет», предложенный Французскому театру, был безоговорочно отвергнут: версия Дюма не имела счастья понравиться актерам, – что ж, вот еще один повод для глубокого разочарования в умственных способностях членов художественного совета… Однако разочарование разочарованием, но деньги-то нужны!