Александр Грин. Зябкое сердце

– Я согрелась, сказочник. Мне очень хорошо. Я хочу, чтобы ты пришел еще раз.

– Хорошо.

– А а а... во о о о от... ну-у у у...

– Еще одну сказку?

– Если оставить вежливость и приличия в стороне, то да.

– Хорошо.

Его не было очень долго.

Его не было нестерпимо долго.

Отец говорил: опять Сережа застрял на Марсе. Дальше следовал ряд непонятных слов - бункер «Берроуз», первая федерация вольных прайдов, эпоха Дуд, подземный город «Пыльное пятно» в долине Маринера, таможенные книги клана Уггал-Горт...

В финале прозвучало более понятное словосочетание: «Сенсационный доклад на межпланетной конференции».

Разумеется, Ольга спросила.

Отец ответил, несколько смутившись: «Дело даже не в том, что я отошел от полевой археографии пять лет назад... В конце концов, помню же еще базовые вещи! Но... Антонова понимают всего трое или четверо специалистов во всем мире. Видишь ли, всего трое или четверо. Остальные в лучшем случае понимают, что он чрезвычайно хорош в своем деле, но следовать за его логикой не способны... В самом общем смысле, он говорил про некую экономическую революцию на древнем Марсе: не разбери-пойми какие прайды клана Уггал-Горт научили Марс обходиться без поставок не разбери-пойми каких-то еще ринхитов. Господи, прости и помилуй! Тебе-то зачем?»

И действительно - зачем?

Ей всё это совершенно ни к чему.

Она не собирается влезать в премудрости марсианской полевой археографии.

Разве у нее мало других дел?

Через неделю она спросила у отца, когда именно кланы начали распадаться на прайды: в эпоху Дуд или еще в эпоху Дон? Отец машинально ответил, что в эпоху Дон, разумеется. А потом сообразил, о чем именно его спросили, и проводил дочку недоуменным взглядом.

Еще неделю спустя Ольга осведомилась, чем ринхитская клинопись отличается от имперской. Папа почесал подбородок, почесал за ухом, почесал в затылке и хотел было увести разговор в сторону, но потом все-таки вспомнил, что у марсианских имперцев клинопись на порядок упростилась и стала доступна непрофессионалам, а у ринхитов ею владела лишь малочисленная каста писцов.

Еще через три дня она спросила насчет знаков сокращения в раннем иератическом полууставе. После двух попыток вспомнить, какой раздел марсианской палеографии содержит правильный ответ, отец честно признался ей: «Я вижу, Марс заинтересовал тебя всерьез...» И она столь же честно ответила: «Иногда меня забавляют всякие необычные штуки».

Еще через два она сделала свой первый перевод марсианского документа, выложенного в сети. И получила за него свои первые честно заработанные деньги! Когда-то, в эпоху «дикого» освоения Марса, черные археографы и маленькие экспедиции провинциальных музеев насобирали там множество манускриптов. Теперь это считалось тяжелым преступлением, и полевой археографией могли заниматься лишь крупные академические центры... да еще самая отчаянная мафия. Но те, первонайденные рукописи, часто оказывались до сих пор не расшифрованными. Музейщики и частные коллекционеры выкладывали их в сеть, обещая заплатить за перевод тому редкому энтузиасту, который хоть что-то понимает, скажем... в раннем иератическом уставе.

Это был календарь марсианского садовода из княжества Ринх...

А потом она получила письмо из марсианской фактории Королев. Если отбросить вежливость и приличия, там было сказано, что некто Антонов по ней соскучился. Ольга абсолютно равнодушно отнеслась к этому сообщению, разве только мучилась бессонницей три ночи подряд. Одно место в письме она выучила наизусть, прочитав послание... э э э... совсем небольшое количество раз: «Очень жалею, что должен был задержаться. У меня есть для тебя сказка, и ты ее получишь, когда к тому представится удобный случай. Не минет и пяти суток по вашему земному счету, как я доберусь до Земли, до Крыма, до одного чудесного дома на сваях».

Ей хотелось летать. Бог весть, почему.

Но поскольку полеты для зрелой и серьезной женщины - слишком легкомысленное занятие, она всего лишь недолго попрыгала на кровати, когда никто не мог увидеть ее за этим несколько необычным занятием.

Ольга хотела спросить кого-нибудь, почему сказочник не писал ей столь долго, но вовремя представила себе, что произойдет, если она задаст подобный вопрос папе... ой, вот не надо!.. или маме... э э э... она пообещает хранить всё в строгом секрете, а на другой день папа непременно поинтересуется, зачем ей понадобился Сергей Максимович Антонов. Нет. Ни в коем случае.

Вместо этого она спросила у сети, каким образом отвечают на послания, доставленные межпланетной связью. Ей ответили цифрой.

Первую минуту Ольга не верила своим глазам. А чуть погодя, начала кое-что понимать. Захотела узнать, сколько будет стоить, если заказывать переброску информации не с Земли, а с Марса.

Ох!

Да ведь он, надо полагать, влюбился. А влюбившись, рехнулся. Теперь его не вылечат ни за что. Вот беда-то...

Девочка, ведь ты уже совсем взрослая. И ты, разумеется, не станешь хлопать в ладоши, да?

Кстати, стоило подумать, как одеться к его визиту...

Он не явился ни через пять суток, ни через шесть, ни через семь. А на восьмые она ощутила, как в груди разливается пятно холода. Так быстро, как никогда прежде. Она успела дойти до матери, провести ладонью от горла до солнечного сплетения и сказать:

– Всё как-то уж очень быстро на этот раз.

...на десять секунд очнулась, когда реаниматор уже хотел объявить время смерти...

...еще на пять секунд...

– Папа, зови Антонова...

На самом дне беспамятства раскинулась серая страна. Там есть всё: облака, солнце, дома, деревья, холмы в чистом снежном наряде, клубящийся туман повсюду, море, вот только звуки там приглушены, а цветов нет совсем. Из-за тумана, наверное. Вместо цветов - оттенки серого. Зато как их много, сколь они тонки! В серой стране на великом и малом, на живом и неживом, на ярком и незаметном лежит печать покоя. И всё бы хорошо, только... холодновато в тех краях. Да-да, определенно, там стоит вечный вечер, и на тело нападает пронизывающий холод.

В серой стране иногда снятся сны. Только в снах возвращаются цвета. И только в снах звуки звонко звенят.

Ей снился сон, где она была хозяйкой замка в заповедном саду, но почему-то ей следовало покинуть свои владения.

Ажурная, воздушная постройка на зеленом холме у моря: стены серовато-желтого камня, барельефы с гербовыми щитами, мост, перекинутый через реку, где течет вода цвета старой меди, стрельчатые арки, башенки со шпилями, колоннады, донжон, грозно возвышающийся над всею постройкой, старые липы в замковом дворе, мозаичные полы... Целый мир. Ее мир.

Ольга с самого начала знала: её право на владение этой красотой не вечно, и рассталась с ним без споров. Взамен ей позволили приходить сюда и любоваться тем, что было покинуто. Стены. Башенки. Медная вода. Липы... С каждым днем замок становится всё более запущенным - ведь это память, а ее, в отличие от настоящего, нельзя ни подштукатурить, ни побелить, ни отреставрировать иным способом. Дорогие тебе приметы понемногу ветшают. Здесь обвалится лестничный пролет. Тут исчезнет шпиль. Там сквозь крышу прорастет трава, а потом и деревья пустят цепкие корни в каменную плоть. Ничего поделать нельзя. Замок медленно растворяется, его затопляют холодные туманы, и скоро она явится на старое место, а там уже ничего не осталось. Но она всё равно станет бывать там вновь и вновь, пока ее не оставит желание уходить оттуда. Тогда она останется там навсегда - в окруженьи клубящейся мглы.