Александр I

Устройство дел на востоке требовало гораздо большего времени из-за польского вопроса. У России не было причин проявлять великодушие. В 1812 году Наполеон надеялся, что польское и литовское дворянство в Российской империи перейдет на сторону Франции. Хотя в сколько-нибудь значительной степени этого не случилось, примерно 100 000 поляков из герцогства Варшавского участвовали во вторжении в Россию. Многие из них ставили целью восстановление Польши, которая включила бы, наконец, земли, полученные Россией в результате разделов, и, возможно, поглотила бы часть Украины (Малороссии). Общее восприятие поведения польских войск в России (российские мемуаристы постоянно возлагают вину за большую часть жестокостей в западной России скорее на поляков, чем на французов или другие национальности в пестрой наполеоновской армии) еще более настраивало российское общественное мнение против поляков.

Заявления Александра о поляках оставались примирительными. Накануне вторжения он писал Чарторыскому, спрашивая, когда было бы наиболее приемлемо снова поднять вопрос о восстановлении Польши, и теперь не видел причин менять свои намерения. В январе 1813 года он снова уверял Чарторыского: «Месть — чувство мне незнакомое» ^[157] . Александр издал в Вильне манифест, прощающий поляков за действия против него. Позднее он освободил польских военнопленных в России и дал польской армии во Франции безопасный проход для возвращения домой. В мае 1814 года он писал Тадеушу Костюшко (который возглавлял восстание поляков против Екатерины II в 1794 году после второго раздела Польши):

157

Nicolas Mikhailowitch, L’Empereur Alexandre Ier,I, p. 115.

Мои лучшие желания исполнены. С помощью Всемогущего я надеюсь осуществить восстановление смелой и порядочной нации, к которой Вы принадлежите… Еще немного времени и мудрой политики, и поляки вернут свое истинное имя, а я буду иметь удовольствие убедить их в там, что человек, которого они считали своим врагом, забыв прошлое, исполнил все их чаяния. Как бы меня обрадовало, Генерал, Ваше участие в столь полезном труде! ^[158]

Позднее, в Париже, Александр провел с Костюшко несколько бесед, в которых ставил вопрос о возможности возвращения Польше земель, потерянных при разделах. В то же время он вел разговор с С. А. Поццо ди Борджо (сардинец, на российской службе с 1805 года) и снова о том, что по отношению к Польше была допущена великая несправедливость, которую необходимо исправить, восстановив страну, включая земли, входящие в Россию (с чем его собеседник не соглашался). С другой стороны, он счел предложение Чарторыского о расширенном Польском королевстве под управлением брата царя Михаила преждевременным. Он также информировал Чарторыского, противореча своим заявлениям Костюшко и Поццо ди Борджо, что считает земли, полученные в результате разделов, неотъемлемыми от России. Не удивительно, что Чарторыский остался в неведении об истинных взглядах Александра на Польшу. В июне 1813 года он сообщал по этому поводу Рейхенбаху, что было «невозможно определить, искренен ли он, или лукавит; существует достаточно причин предполагать последнее» ^[159] .

158

Shil’der, op. cit., pp. 236–7.

159

M. Kukiel, Czartoryski and European Unity 1770–1861,Princeton, 1955, p. 109.

Именно польский вопрос обсуждался дольше всего на мирных переговорах 1814–1815 годов. Александр предложил теперь из всех польских земель, приобретенных в разное время Пруссией, создать новое королевство, династически связанное с Россией; русский царь был и польским королем. Пруссия должна была получить в компенсацию за потерю польских территорий Саксонию. Конечно, австрийцы враждебно отнеслись к этим планам, усиливающим одновременно и Россию, и Пруссию. Ни их, ни британцев не удовлетворили утверждения Александра о непременной независимости проектируемой им Польши, как и обещание отдать ей часть территорий, полученных Россией при разделах; в их глазах все предложения царя преследовали лишь интересы России. Секретное оборонительное соглашение, призванное сдерживать расширение России, было достигнуто 3 января 1815 года между Австрией, Британией и Францией и намеренно сделано известным (просочилось) России. Это вынудило Александра достичь соглашения с Британией и Австрией; в феврале был найден компромисс, согласно которому Россия уступила часть того, что было Герцогством, сразу и Пруссии, и Австрии, а Пруссия получила лишь две пятых Саксонии. Новое Королевство Польское имело величину 127 000 квадратных километров и 2,5 миллиона населения.

Польская конституция от 27 ноября 1815 года связывала Польшу и Россию личностью царя, принявшего титул короля Польши. Хотя польские историки, вполне справедливо, сравнивают эту конституцию с конституцией 1791 года не в пользу первой, Польше все же были даны выборная нижняя палата (Сейм), который должен был выбираться на каждые два года, право «habeas corpus» [160] , свобода прессы и вероисповедания, армия (которая не могла быть использована вне Польши) и обещание, что польский язык будет использоваться во всех официальных делах и что общественные должности будут зарезервированы за поляками. Двухпалатный сейм обладал ограниченной властью, у него не было права законодательной инициативы, его мог созвать, отсрочить и распустить лишь король, который имел также право «вето» на его резолюции. Сверх того, наиболее важным постом в Польше был пост вице-короля, и Александр назначил на него своего брата Константина. Чарторыский, который так много трудился для восстановления Польши, не получил реальной власти. Тем не менее круг избирателей в Польше был шире, чем во Франции в 1814 году, — от 106 000 до 116 000 польских граждан были наделены избирательным правом по сравнению с 80 000 французских граждан в стране, население которой больше чем в 10 раз превосходило польское. На бумаге, наконец, поляки оказались в более выгодном положении, чем финны после 1809 года, чья «конституция» была подтверждена, но которым не было дано никакого документа, устанавливающего их права.

160

Неприкосновенности личности (лат.). — Ред.

Заявления и действия Александра по отношению к Польше между 1812 и 1815 годами полны противоречий (хотя не больше, чем в 1806 или между 1807 и 1812 годами), но кажется, что в его мотивах прагматизм смешивался с идеализмом. В ноябре 1812 года он в разговоре с М. Огинским заявил: «Я воссоздам Польшу… Я сделаю это, потому что это согласуется с моими убеждениями, с чувствами моего сердца, и еще — с интересами моей империи…» ^[161] . Это было несомненно выгодно России — расширить свои границы к западу и иметь контроль над большей частью Польши. Но Александр также находился под влиянием своей дружбы с Чарторыским и разговоров с поляками, такими как Костюшко и Огинский, и часто выражал мнение, что Екатериной II была совершена великая несправедливость. Он был, конечно, готов мириться не с созданием независимого государства, которое могло бы представлять опасность для России, — это стало ясно после 1807 года — но только государства, подчиненного России. Александр еще раз продемонстрировал свое упрямство определенным желанием придерживаться этого плана наперекор советам своих дипломатов и советников; они боялись, что его действия только разожгут польские страсти и что конституция послужит опасным вдохновением для российской молодежи.

161

M. Oginski, M'emoires de Michel Oginski sur la Pologne et les Polonais, depuis 1788 jusqu’ `a la fin de 1815,4 vols, Paris, 1827, 111, p. 251.

Устройство 1815 года должно было сохраняться и сдерживание Франции — гарантироваться продлением Четверного союза. Более того, союзники согласились встречаться «через равные интервалы». Александру, тем не менее, этот союз виделся более чем в просто прагматических рамках, он хотел формально внедрить в него свои новые религиозные убеждения. В ноте к полномочным представителям Австрии, Британии и Пруссии в декабре 1814 года он предлагал реформу Четверного союза на новой основе «…принципов христианской религии» как «единственного основания политического и социального порядка, с которым монархи, действуя совместно, облагородят принципы своих государств и гарантируют отношения между народами, порученными им Провидением» ^[162] . С энтузиазмом и наивностью неофита Александр, очевидно, предполагал, что его убеждения разделяют все.

162

Jacques-Henri Pirenne, La Sainte-Alliance: Organisation europ'eenne de la paix mondiale, 2vols, Neuch^atel, 1946,1, Les trait'es de paix,p. 165.

В следующем году он представил свой проект Священного союза Францу I Австрийскому и Фридриху-Вильгельму III Прусскому, которые и подписали его должным образом 26 сентября 1815 года. Священный союз провозглашал, что все три монарха представляют одну христианскую нацию и согласны действовать в братском единении, руководствуясь христианскими принципами справедливости, милосердия и мира во всех своих шагах на общее благо. Три монарха поручились действовать вместе в духе братства и обеспечивать взаимную поддержку. В это время Александр был частым ночным посетителем салона мадам Крюденер, но все указывает на то, что текст Союза был написан им единолично. Очевидно, он дал текст мадам Крюденер непосредственно перед тем, как представить его монархам Австрии и Пруссии, но непохоже, чтобы она сделала что-либо кроме минимальных исправлений. Позднее она утверждала: «Бог и Император сделали все… Я одобрила его проект и посвятила себя служению этому великому делу, предпринятому им» ^[163] . В то время в их отношениях наметилось некоторое охлаждение после того, как член кружка Крюденер в присутствии Александра вошел в транс, произнося якобы снизошедшее на него пророчество, которое оказалось божественной просьбой о некотором количестве денег для обустройства небольшой группы около Хейльбронна.

163

V. K. Nadler, Imperator Aleksandr I i ideia sviashchennago soiuza,5 vols, Riga, 1892, V, p. 629.

Священный союз вызвал язвительные замечания. Кестльри назвал его «куском возвышенного мистицизма и чепухи» и утверждал, что «разум Императора не вполне здоров». Хотя Меттерних отзывался о Союзе как о громко звучащем «ничто», он принимал его достаточно всерьез для того, чтобы изменить формулировки и сделать его менее опасным. Он убрал упоминания братства «подданных» и утверждение, что европейские армии — «часть все той же армии, созванной для защиты мира и справедливости». Еще раньше он выказывал равную тревогу об опасных формулировках декларации в Калише. Россия была в 1815 году господствующей континентальной европейской державой, и, в отличие от 1804 года, было уже невозможно игнорировать предложения Александра, даже если их не слишком принимали всерьез. Только принц-регент в Британии и папа отказались от приглашения подписать союз (Кестльри готов был удовлетворить требования Александра, но принц-регент ограничился личным письмом Александру с выражением симпатий к его целям); турецкий султан приглашен не был.

Некоторые историки утверждали, что Священный союз был хитрой уловкой Александра, предназначенной замаскировать его намерения с помощью высокопарных христианских фраз. Но эмоциональный переворот, испытываемый Александром с 1812 года, — его духовное пробуждение, ужас наполеоновского вторжения (он говорил мадам Шуазель-Гуфье, что это состарило его на десять лет), чтение им Писания и мистических трудов, его встречи и разговоры с иностранными мистиками и дружба с Голицыным и Кошелевым, — все это заставляет верить, что Священный союз отражал настоящий образ его мыслей и не был холодно просчитан. Ранние заявления в Калите и Четверной союз уже шли в этом направлении. Это было также отражением духа времени и сочинений современников. Например, в работе Адама Мюллера «Elemente der Staatskunst», опубликованной в 1809 году, утверждалось, что христианство должно быть средством объединения Европы в нечто вроде Федерации; а в 1814 и 1815 годах Александр получал меморандумы от германского католического теолога, Франца Ксавьера фон Баадера, который предлагал Христианскую теократию и Европейский союз. В более общем смысле, сильный акцент в Союзе на общности европейских народов, их «морального духа», образе «великой европейской семьи» отражал тенденцию, вслед за французской революцией, обращаться к «народам», а не только к правителям. Александр уже делал это в своих прокламациях к народам Германии в 1813 году. Опасения Меттерниха по поводу возможного распространения подобного подхода сказались в его колебаниях при присоединении к Четверному союзу и привели затем к правке им текста Священного союза.

Существуют другие свидетельства того, что Александр принимал Союз всерьез. Он приказал зачитывать его в церквах по всей империи (в его оригинальной версии, без поправок Меттерниха) не только в 1815 году, но ежегодно в день годовщины подписания Союза: практика, продлившаяся вплоть до правления Николая I. В марте 1816 года Александр выражал восторг по поводу Союза в письме к Ливену, с уверенностью, типичной для его заявлений того периода:

Мои союзники и я… имеем, намерение более эффективно применять принципы мира, согласия и любви, являющиеся плодами веры и христианской морали, к гражданским и политическим отношениям между государствами… никто не может обольщаться надеждой плодотворно трудиться ради процветания народа без абсолютного возвращения к тем же самым принципам, без торжественной декларации, которая послужит определению эпохи и которая подчинит этому постоянному руководству взаимные отношения между нациями и монархами, которым они вверены. ^[164]

164

Nicolas Mikhailowitch, L’Empereur Alexandre Ier,I, pp. 171–2.