Александр II. Весна России

Александр II решил остаться в Париже, вняв мольбам Наполеона III и императрицы Евгении, которые на следующий день после покушения направились к нему с визитом и пытались объяснить, насколько унизительно им было оказаться в роли столь непредупредительных хозяев. Они заверили его, что нападавший действовал в одиночку, по своему собственному желанию, что прежде всего указывало на его некоторую психическую неуравновешенность. Александр II полагал, что это преступление должно было караться так же строго, как и то, что произошло в России, иными словами, смертной казнью, и он даже подумывал о том, чтобы воспользоваться своим высоким положением и потребовать милости для осужденного. Но его иллюзии вскоре развеялись: адвокат нападавшего выступил с блистательной речью, в которой доказывал, что страдания, выпавшие на долю Польши, оправдывали тот факт, что поляк жертвовал своей жизнью в попытке отнять жизнь у того, кто разрушил его отечество; обвиняемый был приговорен к тюремному заключению. Французская пресса восторженно встретила речь в защиту осужденного, предрекая, что тот вскоре окажется на свободе. Александр II не имел более ни малейшего желания проявлять свою благосклонность. Однако он без тени страха принял участие в дальнейших празднованиях и по прошествии нескольких дней вместо того, чтобы вернуться в Россию, как он ранее намеревался, опасаясь после покушения за свою безопасность, задержался в Париже. У него имелось веское основание, о котором вскоре стало известно французской полиции и которое создало трудности для обеспечения безопасности царственной особы: Екатерина Долгорукая тайно приехала к Александру после итальянской «ссылки», на которую она была обречена на протяжении последних нескольких месяцев.

Этому периоду неофициального пребывания Александра II и Екатерины в Париже, ставшему для них настоящим медовым месяцем, суждено было оказать глубокое влияние на их отношения. Неудавшееся покушение, сколь бы мало страху оно ни нагнало — гораздо меньше, чем покушение Каракозова, поскольку поляк в Париже был никудышным стрелком, да и само происшествие больше походило на маскарад, — тем не менее напомнило возлюбленным об опасностях, которые угрожали императору, даже за пределами его родной страны. Еще более сблизившись вследствие произошедших событий и долгой разлуки, имея большую свободу для встреч, чем в российской столице, вдалеке от двора и сплетен, они, практически не таясь, дали развитие своим романтическим отношениям. По возвращении в Петербург, император позаботился о том, чтобы девушка поселилась неподалеку от дворца и стала фрейлиной императрицы, чтобы участвовать в приемах и свободно перемещаться по дворцу. Их связь более не была тайной. Если царь направлялся в Царское Село или в Ливадию, она отправлялась вслед за ним, а тремя годами позднее также сопровождала его в поездке на воды в Эмс. Он отдался своей страсти с тем большей силой, что для стареющего человека любовь, казалось бы, должна была быть достоянием прошлого. Поначалу расположившись неподалеку от дворца, Екатерина со временем все глубже и глубже проникала в его покои. Связь приобрела полуофициальный характер, а императрица несла свое бремя с величайшим достоинством, все более, однако, замыкаясь в своем печальном и болезненном состоянии, что еще сильнее толкало Александра II к Екатерине, являвшейся воплощением молодости, здоровья и радости жизни.

Он взял себе за привычку, которой оставался верен до последних дней, даже когда Екатерина жила вместе с ним, писать ей дважды в день, сообщая утром о своей любви, а вечером подводя итоги прожитого дня — их дня, их радостей и их печалей. В период с 1866 по 1881 г. он написал почти 4 тыс. писем, чтение которых одновременно захватывает и помогает лучше понять характер Александра II. Эти письма, каждое из которых было прочитано и положено в основу настоящего исследования, безусловно, не являлись шедеврами с точки зрения стиля или глубины мысли. Но они являлись отражением очень большой любви, которая оставалась неизменной на протяжении пятнадцати лет, прошедших под знаком единства Александра II и Екатерины — Кати, как он ее называл, и особенно того внимания, которое император, одновременно неся на себе всю тяжесть управления государством, уделял той, что вошла в его жизнь.

В письмах мало говорится о политике, хотя они и дают представление о той роли, которую стремилась играть Екатерина, о занимаемом ею положении, о вносимых ею предложениях. Но Александр II всегда наибольшее внимание уделял деталям повседневной жизни, настроению своей возлюбленной, порой бывавшей не в духе: положение любовницы ее раздражало, и она не скрывала, что дожидалась смерти императрицы, которая позволила бы Александру быть с ней не таясь. Еще одним предметом его постоянной заботы было здоровье Кати, и этой теме в переписке отводится столько же места, сколько во время путешествий занимала тема его собственного здоровья в переписке с отцом. На самом деле в этой переписке речь больше всего идет о здоровье. Когда у этой не состоявшей в законных отношениях пары родились дети (начиная с 1872 г.), Александр II дважды на дню стал осведомляться о любом насморке и повышении температуры. Если попытаться резюмировать содержание всех этих тысяч писем, в первую очередь необходимо отметить заботу об этой второй семье императора, об их материальном и моральном благополучии. Сколько страниц было написано после возвращения с прогулки с Катей и детьми, когда император испытывал потребность выразить, как он счастлив, вспомнить во всех подробностях проведенные вместе часы! Находясь вдали от Кати во время Русско-турецкой войны, Александр ставит заботу о возлюбленной в один ряд со своими военными и дипломатическими обязанностями. Удаленность друг от друга объясняет также и то, что в их диалоге более заметное место заняли политические вопросы. Самодержец, чьи портреты, написанные в то время, изображали человека с суровым и немного печальным лицом, в своих письмах предстает жизнерадостным, трогательно приветливым собеседником. Тот факт, что он до самой смерти питал такую большую любовь к женщине, которая всегда отвечала ему взаимностью, но при этом не всегда была любезна, сердясь на него, жалуясь, требуя от него чего-то, как о том свидетельствуют их письма, заставляет думать, что Александр II был гораздо более сложной личностью, чем о нем принято обыкновенно судить.

К тому же по натуре он был консервативным в семейном отношении человеком, даже если временами, до 1866 г., и проявлял признаки легкомыслия. Он не играл с семейными ценностями. Его отношение к любимой сестре, Марии Лейхтенбергской, является тому доказательством. Рано овдовев, она тайно вышла замуж за графа Григория Строганова, родила от него нескольких детей и умоляла брата принять этот морганатический брак и дать ей разрешение на проживание в России. Достойный наследник своего отца, глава императорской фамилии, он остался непреклонен, как и в случаях с остальными членами царствующей семьи, являясь противником подобных союзов. Если обстоятельства его «второй жизни» и ставили его в противоречие с его собственными принципами, он, несомненно, испытывал от этого страдания.

Противоречия движения вспять

Историки в целом негативно оценивали поворот 1866 г., полагая, что время реформ подошло к концу и что тревога, испытываемая императором в связи с произошедшими событиями, заставила его трезво взглянуть на политическую ситуацию. Итоги правления к концу десятилетия, действительно, вызывали противоречивые чувства. Однако в то же время нельзя забывать о том, что, несмотря на репрессивную политику и контроль со стороны Третьего отделения, интенсивность культурной жизни в России не ослабевала, что развитие оппозиционной мысли — мы к этому еще вернемся — невозможно было остановить ни угрозами, ни карательными мерами и что дворянство стало целенаправленно прилагать усилия к тому, чтобы оказывать влияние на политический курс.

Последнее в большинстве своем было консервативно. В этот период, который был посвящен его организационному становлению в качестве независимой политической силы, дворянство волновал вопрос самодержавия, наделявшего правителя всей полнотой власти. Оно намеревалось заявить о своем существовании и своих правах. Аграрная реформа была, вне всякого сомнения, фактом, на котором никто не хотел снова останавливаться; зато связанные с ней административные преобразования, в особенности те, что касались устройства земских учреждений, заслуживали, на его взгляд, пересмотра и ограничения. Конечно, дворянство не выступало единым фронтом и не говорило в один голос, отстаивая общие для всех идеи. С момента возникновения земств либерально настроенная часть дворянства увидела в них подходящие учреждения для реализации своих политических амбиций, в то время как консервативно мыслящим большинством они были восприняты как «демократическое» нововведение власти, которому было суждено утратить свое значение. Орлов-Давыдов по этому поводу заявил, что «император — это злейший враг дворянства; но оно в данном случае рассчитывает на другое: именно внутренние разногласия мешают ему эффективно противостоять подобным проектам».

Многочисленные попытки создать вокруг Валуева и Шувалова партию, которая отстаивала бы интересы дворянства, вылились в разногласия и противоречивые предложения. Но по одному пункту стороны постепенно приближались к согласию: необходимо было реформировать земский устав 1864 г., заменив административный контроль в различных инстанциях руководством со стороны земельных собственников. Это пожелание шло вразрез с текстом закона 13 июня 1867 г., который усиливал полномочия председателей земских собраний, запрещал проведение общего заседания земских собраний из разных губерний и наделял губернаторов правом опубликования всех документов, представленных в ходе земских собраний. Валуев одно время пытался заинтересовать этими проектами великого князя Константина, который осознавал необходимость удовлетворения притязаний дворянства, выведения его из оппозиции императору, но который, однако, отказался от этой идеи, обнаружив, что дворянство не выступало единым фронтом. Император также был посвящен в ход обсуждений, но воспринял собеседников не вполне адекватно, поскольку каждый из них старался склонить монарха к своей точке зрения, а он и слышать не хотел о каких-либо изменениях земского устава. Несмотря на то, что к концу 1860-х гг. Александр II был в каком-то смысле поглощен своей личной жизнью, он с неизменным недоверием относился к выдвигаемым аристократами проектам, в которых усматривал неослабное желание создать альтернативный механизм власти, порядок, грозивший ограничить его собственные полномочия. Справедливо, что та часть дворянства, о которой Милютин писал в своих дневниках, что она еще находилось на «стадии разглагольствований», чаяла возрождения мифических институтов, имевших место в российской истории — земских соборов или боярской думы — и утвердившихся в политической жизни Англии, забывая при этом, что император никогда не согласился бы взять пример с ограниченной монархии. В записке, переданной Александру II в 1867 г., красноречиво описывалось, что русские бояре были сродни английским пэрам и что они поэтому могли быть вдохновителями дворянских проектов. Самодержец без колебаний отверг эти идеи, сочтя их вздором.

Впрочем, его внимание было приковано к конкретным проблемам, возникшим, как он предполагал, к концу десятилетия и имевшим отношение к реформам. В 1870 г. предусмотренная реформой 1861 г. девятилетняя отсрочка, в течение которой крестьяне не имели права отчуждать и закладывать принадлежавший им общинный надел земли, подошла к концу. Кроме того, именно к концу этого периода была приурочена отмена ограничений на выход крестьян из общины. Начиная с конца 1860-х гг., правительство отрицало, что ограничения, означенные в манифесте и имевшие силу в течение девяти лет, подлежат отмене, и это вызывало брожение в крестьянской среде, изредка выливавшееся в беспорядки. Никто не имел представления ни о настроениях крестьянской массы в целом, ни о намерениях крестьян в данном конкретном случае, и Шувалов постоянно интересовался прогнозами на этот счет, а также возможностью внести временные изменения в данную часть Манифеста. В то же время новому министру внутренних дел, Тимашеву, чья некомпетентность в сочетании с нерешительностью вызывала обеспокоенность императора (он был креатурой Шувалова, который защищал его от нападок), было поручено разработать реформу замены института «мировых посредников» новым учреждением. Наконец, Рейтерн занялся фискальной проблемой и упорядочением налоговой системы.

Через девять лет после отмены крепостного права, в тот самый момент, когда крестьяне обрели полную свободу, в правительстве и среди представителей правящего класса оказалось много людей, которые отмечали негативные последствия процесса, запущенного в 1861 г.: обнищание одной части крестьянства, недостаточный размер земельных наделов, отданных в распоряжение крестьянам, вызванное этим разочарование, наконец, чрезмерная тяжесть выкупных платежей и налогов. Проблема сохранения сельской общины, столь чуждой основным западноевропейским моделям аграрного развития, также была темой для оживленной дискуссии в конце 1860-х гг.

Эти проблемы легли в основу произведения, увидевшего свет в 1868 г. и наделавшего много шума. Озаглавленное «Земля и воля», оно было подписано инициалами «П. Л.». Но с самого момента появления книги стало известно, что ее автором был дворянин одной из прибалтийских губерний, Павел Федорович Лилиенфельд, работавший вместе с Милютиным в сельскохозяйственном департаменте Министерства внутренних дел. У него имелся обширный практический опыт в области проведения реформы, приобретенный в ходе последовательного пребывания на посту мирового посредника, мирового судьи и вице-губернатора Санкт-Петербурга в период работы над своим трудом; он также являлся автором многочисленных статей, посвященных крестьянскому вопросу и другим социальным проблемам. Судьба крестьян его беспокоила тем более, что он предвидел политические последствия их стремительной пролетаризации. Несколькими десятилетиями позже столь же рьяно будет ратовать за крестьянскую собственность и отмену общинной системы Столыпин. Лилиенфельд даже отстаивал необходимость поддержки в крестьянской среде средних собственников, которые могли бы способствовать смягчению социальной напряженности, выступая в качестве посредников между крупным земельным собственником и малоземельным крестьянином.