Александр II

К Плевне выехали главнокомандующий со штабом и военный министр. Провели рекогносцировку [62] .

Великий князь Николай Николаевич доносил государю в Главную квартиру, что если Осман-паша выйдет из укреплений, он тут же будет разбит и город будет взят, ибо сил для этого у армии, осадившей Плевну, достаточно.

Возвратившись в Главную императорскую квартиру, Милютин и Горчаков имели беседу с Александром. Разговор иногда становился резким, однако император проявил терпимость.

62

Разведка с целью получения сведений о расположении противника и боевой обстановки вообще.

– Вы, ваше величество, – сказал Милютин, – должны были заставить главнокомандующего принять план генерала Обручева. То, что мы имеем сегодня, – результат игнорирования труда опытных работников Генерального штаба. Я, ваше величество, если помните, выражал неудовольствие назначением генерала Непокойчицкого начальником штаба Дунайской армии, но, однако, великий князь Николай Николаевич не прислушался к моим словам.

– Сегодня вы слишком экспансивны, Дмитрий Алексеевич. Это результат ваших впечатлений от поездки под Плевну.

– Отчасти так, ваше величество. Не только главнокомандующий, но и я, как военный министр, несу ответственность за боевые операции, а они, как видите, пока оставляют желать лучшего.

– Надеюсь, со взятием Плевны обстановка изменится. Главнокомандующий обещает.

– Будем надеяться, ваше величество, и уповать на своё счастье и промахи верховного турецкого командования.

Милютин настоял на отказе от четвёртого штурма Плевны.

– Мы положили тридцать тысяч солдат, и пока безрезультатно, ваше величество. Соблаговолите вызвать генерала Тотлебена. Вы ведь сами утверждали, что он непревзойдённый знаток инженерного дела.

Александр II согласился и тут же распорядился вызвать в Главную императорскую квартиру Тотлебена, а также отправить в Дунайскую армию гвардию.

– Я получил депешу от советника Жомини, – сказал Горчаков. – Ему стала известна переписка генерала Вердера с Бисмарком.

– И что же уполномоченный германского императора в Петербурге?

– Язвительность генерала перешла грань дозволенного. Неприязнь его к российскому оружию явная. Вердер пишет: российская армия забыла победные звуки фанфар и австрийцы, при желании, могут наступить ей на пятки.

Лицо императора побагровело:

– Я потребую от кайзера отозвать генерала Вердера из Петербурга.

Горчаков возразил:

– Не ко времени, ваше величество. Бисмарк может обратить это против нас.

– Что вы предлагаете конкретно, Дмитрий Алексеевич?

– Мы стоим перед необходимостью овладеть Плевной до зимы, после чего перейти Балканы и развивать наступление правым крылом на Софию, а основными силами, разгромив корпус Сулейман-паши, двинуться на Адрианополь.

– То же предлагал и генерал Обручев.

– Да, ваше величество. Только такой вариант обеспечит быстрое окончание войны.

– После чего слово остаётся за российской дипломатией, – заметил Горчаков. – И как бы нам ни пришлось трудно, мы принудим султана подписать мир, нами продиктованный.

Погода портилась. Лили дожди, холодный ветер вольготно гулял по горам, врывался в ущелье. Низкие, тяжёлые тучи натыкались на скалы, рвались, оставляя рыхлые космы. Костры не горели, дымили без огня. Солдаты сетовали: ни обсушиться, ни согреться. Вырыли землянки. Сухов сказал:

– Печку бы.

– Може, тебе и бабу, Сухов?

– Хе-хе!

Один из стрелков вздохнул:

– В избе на полатях за ночь взопреешь, поутречку ноги сами на улицу несут.

– Эхма, аль было такое?

– Ничё, братцы, за Богом дружба, за царём служба! Терпи.

Дьячков буркнул:

– Царя бы сюда, на одну ночку!

Сухов расслышал, голосок подал:

– Ты, Василий, имя царя не поминай всуе.

– Вредный же ты мужичонка, Сухов, ровно заноза. Выйдем, Поликарп.

Выбрались из землянки, размялись после сна. Сентябрь лист на дереве сбросил. По вершинам припорошило первым снежком.

– До белых мух досиделись.

– Конца обороне не видать, за месяц атакам счёт потеряли.

Саушкин подумал: турки торопятся взять перевал до зимы. Завалит снег дорогу, тогда Балканы им не перейти. Оттого их атаки ожесточаются и после каждой – сотни убитых оставляют. Только вчера не менее двух бригад ходили на приступ, а с Лысой горы и Малого Бедека били по Шипке их батареи.

Однако и русские батареи взяли османов перекрёстным огнём. Падали убитые и раненые, но живые, перешагивая, лезли настырно…

А в землянке Сухов голоском тоненьким, дребезжащим жаловался:

– Натерпелся я страху, когда увидел, как турок над нашими ранеными лютует: руки, ноги отсекает, из солдата обрубок делает. Лежат тела безголовые…

– Аллаху угодное творят.

– Башибузук зверь, не человек.

– Ты зверя хищного не обижай. Сытый зверь человека не тронет.

Проснулся солдат, голову приподнял:

– Чё приснилось мне, братцы, будто на рыбалке я. В казане уха булькает, парует. Как наяву дух чую.

– С голоду это. Пузо харча требует.

– Ныне какая-никакая похлёбка, а снег ляжет – соси лапу.

– Сулейману перевал – орешек крепкий!

– Сколь же сидеть будем?

– Пока турку не побьём…

Вернулись стрелки из пикета.

– Слышали, нам брянцы в подмогу идут.

– Одежонки бы тёплой подвезли!

– Коли Сулейман нас, орловцев и ополченцев, не одолел, так уж вместе с брянцами и подавно.

Атака началась с рассветом. Солнце едва коснулось края вершины, как с Лысой горы начали сползать таборы Рассима-паши. Густые тёмно-синие колонны, красные фески Будто алая кровь залила склоны Лысой горы.

А по дороге двинулись бригады Реджиба и Шакуни-паши. Они рвались к горе Святого Николая.

Открыли огонь русские батареи. Выжидали, подпуская противника, ложементы [63] . Картечь косила таборы.

63

Небольшие окопы для укрытия пехоты или орудий.