Александр Македонский. Пределы мира

— Не спускайте с него глаз ни на мгновение. Я приготовлю все необходимое для дренажа раны. В случае чего сразу зовите меня.

Лептина кивнула, а врач взял зажженную лампу и ушел. В лагере он видел Птолемея и Леонната, опускавших тело Перитаса на кучу дров. Рядом они положили его украшенный серебряными накладками поводок, как ритуальное подношение на погребальный костер героя.

— Какой ужасный день, — тихо пробормотал Птолемей. — И как раз когда казалось, что горести и испытания уже позади… — Он погладил собаку, лежавшую на красном шерстяном покрывале, и со слезами сказал: — Мне будет тебя не хватать, славный пес. Ты всегда составлял мне компанию во время обходов.

В это время подошел Кратер с отрядом педзетеров. Они выстроились у костра в два ряда.

— Мы подумали, что он заслуживает воинских почестей, — объяснил Леоннат. — Он был первым телохранителем царя.

Потом он взял факел и зажег костер, а, дождавшись, когда пламя, потрескивая в темноте, разгорелось, крикнул:

— Педзетеры, салют!

Пехотинцы подняли сариссы, и душа Перитаса улетела с ветром, впервые с рождения покинув своего хозяина.

Филипп вместе с Роксаной и Лептиной всю ночь не смыкали глаз. Только к рассвету царица, сморенная долгим бдением, задремала, но и во сне продолжала стонать, мучимая тревожными мыслями.

Со светом дня пришли Гефестион и Птолемей, и было видно, что они тоже не спали.

— Как он?

— Ночь пережил. Больше ничего сказать не могу, — ответил Филипп.

— Если он умрет, мы сожжем этот город со всеми жителями. Это будет погребальной жертвой в его честь, — мрачно проговорил Гефестион.

— Погоди, — ответил Филипп осипшим от усталости голосом. — Он еще жив.

Прошло еще два дня, но жизнь царя, невзирая на некоторое улучшение, похоже, приближалась к печальному эпилогу. Грудь опухла, несмотря на сделанный Филиппом дренаж, лихорадка свирепствовала, дыхание оставалось прерывистым и хриплым, лицо приобрело землистый цвет, глаза потемнели и ввалились.

Товарищи постоянно несли караул у шатра, чтобы не беспокоить Александра, и сторожили по очереди, отходя лишь ненадолго поспать. Лагерь, обычно полный шума, погрузился в неестественное молчание, словно остановилось само время.

В тот вечер, когда лихорадка снова усилилась и дыхание царя стало еще более затрудненным и мучительным, Филипп вдруг встал и вышел.

— Куда это он? — спросил Леоннат.

— Не знаю, — ответил Гефестион. — Ничего не знаю. Я уже ничего не понимаю…

Филипп прошел через лагерь, мимоходом бросив взгляд на Аристандра, продолжавшего жертвоприношения на алтаре, дымящемся в ночи, и подошел к гигантскому баньяну. Там он остановился перед скелетообразной фигурой Калана, погруженного в медитацию.

— Очнись, — грубо окликнул его врач. Калан открыл глаза.

— Наши боги и наша наука бессильны. Спаси Александра, если можешь. А если нет, уходи и больше никогда не возвращайся.

Калан встал — легко, как будто невесомый.

— Где он?

— В своем шатре. Пошли, — ответил Филипп и повел его за собой.

Темнокожий индиец с Филиппом вошел в освещенный лампами царский шатер.

— Погасите все лампы, — велел мудрец твердым голосом. — И оставьте нас наедине.

Все повиновались, а Калан уселся на пятки позади ложа Александра, в темноте уставился на его голову и застыл так, словно окаменел.

Его видели все в том же положении на следующий день и через день. На рассвете четвертого дня Филипп вошел, чтобы сменить повязку и открыть край полога. Омывая в тазике руки перед перевязкой, он вдруг услышал за спиной голос:

— Филипп…

Врач резко обернулся.

— Государь!

Лихорадка отступила, дыхание Александра стало ровным, сердце билось слабо, но ритмично. Филипп прослушал больного — глухое бульканье в груди прекратилось. Он позвал Лептину:

— Сообщи царице. Скажи, что царь пришел в себя. И поскорее свари чашку бульона, его нужно покормить: он истощен.

Лептина удалилась, а Филипп выглянул из шатра, где в ожидании стояли Лисимах и Гефестион.

— Передайте всем, — сказал врач, — царь пришел в себя.

— Как он? — тревожно спросил Гефестион.

— А ты как полагаешь? — грубо оборвал его врач. — Как человек, получивший пядь железа под ключицу, как же еще?

Он вернулся в шатер, чтобы позаботиться об Александре, и только тут заметил Калана. Тот лежал на земле, неподвижный и холодный, словно труп.

— О великий Зевс! — вырвалось у врача. — Великий Зевс!

Он велел помощникам перенести мудреца в другой шатер и наказал им согреть его, во что бы то ни стало и заставить поесть, при необходимости — силой, а потом вернулся к Александру. Рядом стояла Роксана, не веря своим глазам, а Лептина пыталась накормить больного бульоном единственно возможным способом: намочив тряпочку в тарелке и давая ему пососать ее.

— Что случилось? — спросил Александр, едва увидев Филиппа.

— Всего тут наслучалось, мой государь, — ответил тот. — Но ты жив, и есть надежда, что так оно и будет дальше. Ты не поверишь, как я счастлив, — добавил он с дрожью в голосе. — Ты не поверишь… Но молчи, не напрягайся, ты очень ослаб. Ты спасся чудом, и, я думаю, благодаря Калану.

— Перитас… — удалось прошептать Александру.

— Перитаса больше нет, мой государь. Леоннат сказал мне, что он погиб, спасая тебе жизнь. Не сделай его жертву напрасной: постарайся поесть, а потом отдохни, пожалуйста, отдохни.

Александр еще немного попил из рук Лептины, а потом откинулся на подушку и закрыл глаза. Но сквозь сомкнутые веки вытекли две слезы и, скатившись по щекам, намочили подушку.

ГЛАВА 57

Много дней царь лежал в постели между жизнью и смертью, и попытки решительно вернуть его к жизни часто казались тщетными. Хотя организм уже пережил момент наибольшей опасности, общее состояние раненого оставалось настолько тяжелым, а улучшение — столь несущественным, что Филипп не знал, можно ли считать его спасенным или же Танат, на время отступивший перед героизмом Калана, вновь начнет наступление. Лишь у индийского мудреца не было сомнений. Он постоянно повторял:

— Я договорился. Он выздоровеет.

Но если кто-нибудь спрашивал его об этом «договоре», Калан ничего не отвечал.

Только через месяц Александр сумел опереться на спинку кровати, и прошло еще двадцать дней, пока с помощью Лептины, кормившей его с ложки под бдительным оком Роксаны, царь смог отведать густой похлебки. Говорил он мало и с трудом, но постоянно просил Евмена почитать ему стихи Гомера. По молчаливому соглашению между товарищами царский секретарь понемногу начал исполнять политические обязанности монарха.

Иной раз Роксана тихим голосом пела Александру свои горские песни под аккомпанемент струнного инструмента, звучащего просто и чарующе.

Через два месяца Филипп разрешил своему пациенту встать и сделать несколько шагов по шатру при поддержке Кратера и Леонната. Было очевидно, что даже это минимальное усилие стоило Александру огромного напряжения, и вскоре, обливаясь потом, он провалился в тяжелый сон.

Однажды, когда Лептина кормила его отваром, пришли Леоннат, Кратер и Гефестион. Леоннат почесал свою вечно взъерошенную голову и, словно осененный удачной мыслью, предложил: