Александр Македонский. Трилогия

— Согласно моим инструкциям, — афинянин снова застучал стилосом по столу, — день должен быть именно тот. Иначе мы не станем давать ему убежище.

Эвбеец стукнул кулаком по столу, который и без того плясал. Афинянин протестующе прикрыл глаза.

— Но почему? Ты можешь сказать, почему?!

— Да, почему? — поддержал его иллириец. — Геромену это не нужно. Он будет готов в любой момент, как только новость дойдет до него.

Человек с Хиоса поднял темные брови:

— Моему хозяину любой день годится. Достаточно того, чтобы Филипп не пошел в Азию. Почему ты так настойчиво цепляешься за дату?

Афинянин поднял стилос за оба конца, оперся на него подбородком и откровенно улыбнулся.

— Во-первых, потому, что в тот день все вероятные претенденты на трон и все партии будут в Эгах. Будут в обрядах участие принимать. Никто из них не сможет избежать подозрения; они станут обвинять друг друга — и, скорее всего, передерутся, а это нам весьма полезно. Во-вторых… Я думаю, моему доверителю можно простить маленькую слабость. Ведь это увенчает дело всей его жизни; если вы хоть что-нибудь о нем знаете — вы меня поймете. Он находит уместным, чтобы тиран всей Эллады был низвергнут не как-нибудь во тьме ночной, когда ковыляет с перепоя к себе в постель, а на самой вершине, на самом пике гордыни своей! Если позволите, тут я ним вполне согласен. — Он повернулся к эвбейцу. — А учитывая, какие обиды претерпел твой человек, ему это тоже должно понравиться.

— Да, — задумчиво согласился эвбеец, — наверняка. Но это может не получиться.

— Получится! В наших руках только что оказался распорядок будущих церемоний, мы знаем всё!

Он стал подробно описывать их, пока не подошел к определенному эпизоду — и многозначительно оглядел всех собравшихся.

— Глаза и уши у вас отменные, — поднял брови эвбеец.

— На этот раз вы можете на них положиться.

— Пожалуй. Но наш человек был бы рад еще и выбраться оттуда. Как я уже сказал, у него может быть и лучшая возможность.

— Но не такая изысканная!.. Слава украшает месть, не так ли? К слову, раз уж зашла речь о славе — я посвящу вас в один маленький секрет. Мой патрон хочет быть первым в Афинах с этой новостью, даже до того как новость дойдет до города. Между нами, он собирается иметь видение. А потом, когда Македония вернется в своё племенное варварство… — Он заметил рассерженный взгляд эвбейца и торопливо поправился: — То есть, я хотел сказать, перейдет к царю, который будет готов оставаться дома, — вот тогда он сможет объявить благодарной Греции о своем участии в этом избавлении. Если вспомнить его долгую борьбу против тирании — разве он не заслужил эту скромную награду?

— А чем он сам рискует?! — вдруг выкрикнул иллириец. Хоть молотки внизу грохотали оглушительно, все остальные отреагировали на этот крик сердитыми жестами; но он и внимания не обратил: — Тут человек жизнь свою на кон ставит, чтобы за бесчестье отомстить… А время выбирает Демосфен, чтобы на Агоре пророчествовать?!

Три дипломата красноречиво переглянулись, делясь своим возмущением по поводу этого скандала. Кто еще, кроме лесных дикарей из Линкестиды, мог бы прислать на такую конференцию этого неотесаного мужлана? Трудно было предугадать, что еще придет ему в голову, потому они прервали встречу. Все важные вопросы были уже решены.

Уходили по одному, и не сразу а с интервалами. Последними оставались хиосец и эвбеец.

— Ты уверен, что твой человек не подведет? — спросил хиосец.

— О да! — ответил эвбеец. — Это мы обеспечим.

— Ты был там?.. Ты сам это слышал?..

Весенняя ночь в Македонских горах. Из окон дует, тянет холодом. Факелы дымят на сквозняке; гаснут последние угли на священном очаге, мерцая на древнем, почерневшем каменном барабане. Уже поздно. Наверху сгущаются тени; и кажется, что каменные стены подались внутрь, стараясь подслушать их разговор.

Все гости разошлись, кроме одного. Рабов отослали спать. Хозяин с сыном придвинули три ложа вплотную к одному из винных столиков; остальные, небрежно распиханные по углам, придают комнате разгромленный вид.

— Так ты говоришь, — повторил Павсаний, — ты сам там был?

Он так подался вперед, что пришлось ухватиться за край ложа, чтобы не упасть. Глаза его покраснели с похмелья; но то что он сейчас услышал — заставило протрезветь. Хозяйский сын встретил его взгляд, глаз не отвел. Молодой еще парень, с выразительными голубыми глазами, с тонкими губами под короткой черной бородой…

— Это я спьяну сболтнул. Я ничего больше не скажу.

— Я прошу прощения за него, — сказал отец, Диний. — Что это на тебя накатило, Хиракс? Я ж пытался тебя остановить, а ты и не глянул…

Павсаний повернулся, словно вепрь раненый копьем:

— Так ты тоже знал?!

— Меня там не было, но слухом земля полнится… Мне очень жаль, что ты услышал именно здесь, в моем доме. Трудно было представить, что царь с Атталом могут хвастаться таким делом даже с глазу на глаз, меж собой, а уж тем более в компании. Но ты ж лучше кого другого знаешь, что с ними делает бурдюк.

Павсаний впился в дерево побелевшими пальцами.

— Он пообещал мне, восемь лет назад, что никогда не позволит говорить об этом в его присутствии!.. Только это меня удержало от мести. Он это знает, я ему сказал тогда!

Он своей клятвы не нарушил, — кисло улыбнулся Хиракс. — Он не позволял никому говорить. Он сам говорил. Благодарил Аттала за услугу. А когда Аттал попытался ответить — зажал ему рот, и оба смеяться начали. Теперь я понял, почему смеялись.

— Он клялся мне потоком Ахерона, — почти прошептал Павсаний, — что заранее ничего не знал…

Диний покачал головой:

— Хиракс, я беру свои слова назад, забудь что я тебя упрекал. Раз уж знают многие — лучше чтобы Павсаний от друзей это услышал.

— Он мне сказал тогда, — прохрипел Павсаний, — через несколько лет, видя тебя в почете, все начнут сомневаться в этой истории, а потом и вовсе забудут…

— Клятвы мало чего стоят, если люди чувствуют свою безнаказанность, — сказал Диний.

— Атталу ничто не грозит, — небрежно заметил Хиракс. — Он будет с войсками в Азии, его не достанешь.

Павсаний напряженно смотрел мимо них, на гаснущую, красную головню в очаге. И обратился, вроде, тоже к ней:

— Неужто он думает, что теперь слишком поздно?

— Если хочешь, можешь мое платье посмотреть… — предложила Клеопатра.

Александр пошел за ней в ее комнату, где оно висело на Т-образной подставке: тонкий шафрановый лён, украшенный цветами из драгоценных камней. Её-то не в чем винить, да и разлука скоро… Он погладил её по спине. Несмотря ни на что, предстоящие торжества её манили; побеги радости пробивались из неё, как зелень на выжженном склоне; она начала осознавать, что скоро станет царицей.