Александр Суворов (с илл.)

Петербургские политики ошиблись: Елизавета Петровна выздоровела.

От Апраксина в армии все отшатнулись. Фельдмаршал сдал командование Фермору. Провожаемый молчаливой кучкой штабных офицеров, Апраксин сел в простую ямскую кибитку, запряженную тройкой почтовых, – его венская золоченая карета не могла бы выдержать далекого и скверного пути.

Прощаясь со своим штабом, Апраксин невнятно лепетал:

– Простите, судари, простите!

В кибитку с фельдмаршалом сел его адъютант Сергей Юсупов. На второй тройке вслед Апраксину по ехали его медик-итальянец и денщик.

Ехал Апраксин, почти скрываясь, а навстречу ему из столицы катилась волна новых тревожных слухов. От этих слухов он занемог, понимая, что едет навстречу гибели.

В Нарву фельдмаршал прибыл больным. Здесь Апраксину объявили повеление не допускать его до Петербурга и, арестовав, судить в Нарве. Следственная комиссия из столицы находилась тут же. Но она не могла приступить к следствию: Апраксин впал в беспамятство. Суд не успел вынести приговора: через несколько дней Апраксин умер.

Перелом

Война продолжалась. Фермор, выждав, когда замерзнет Куриш-Гаф [99] , по льду перешел залив и подступил к столице Восточной Пруссии – Кёнигсбергу. Гарнизон крепости мог сопротивляться. Но кёнигсбергское купечество, предвидя близкий конец царствования Елизаветы Петровны, а с тем и конец войны, согласилось с прусскими помещиками, и кёнигсбергское правительство изъявило полную покорность русскому командованию, боясь в противном случае разгрома столицы. Русские войска торжественно вступили в Кёнигсберг. Во всех немецких кирхах [100] звонили колокола, на башнях города играли оркестры трубачей. Главнокомандующий занял королевский замок. Население присягнуло Елизавете Петровне. В Кёнигсберг назначили русского генерал-губернатора, однако немца по национальности, барона Корфа. Восточная Пруссия была присоединена к России.

99

Куриш-Гаф – так назывался прибрежный залив в Восточной Пруссии. Он отделен от Балтийского моря длинной песчаной косой (с 1946 г. – Куршский залив, Россия-Литва).

100

Кирха – лютеранская церковь.

Фридрих II ничего не предпринимал для освобождения Кёнигсберга. Прусского короля более заботила судьба Бранденбурга, и особенно Берлина, где находились военные промышленные заведения, пороховые заводы, фабрика солдатского сукна и большие склады амуниции. Сюда союзники могли направить решительные, сосредоточенные удары.

Фермор вынес ставку русской армии из стен Кёнигсберга, чтобы скрыть от пруссаков свои намерения, – Кёнигсберг наполняли шпионы. Сам барон Корф – из окружения великого князя Петра Федоровича – взял на себя обязанности «почтальона». Он пересылал с доверенными лицами письма в обоих направлениях: из Петербурга – прусскому королю и от Фридриха II – великому князю. Большой охотник весело пожить, к тому же человек богатый, Корф пленился женой одного из прусских магнатов, графиней Кайзерлинг, и стал игрушкой в ее руках. Корф задавал балы, устраивал маскарады, спектакли, гулянья. Помещики с семьями съезжались со всей Пруссии веселиться. Около пышного двора русского генерал-губернатора кишели шпионы. Графиня Кайзерлинг искусно выпытывала у Корфа военные секреты.

Если к этому прибавить, что вся переписка между Военной коллегией в Петербурге и штабом главнокомандующего Фермора шла через канцелярию барона Корфа, то неудивительно, что не только общие замыслы русских, но и все подробности о русской армии делались достоянием штаба прусского короля.

Фридрих II имел достаточно оснований не считать Россию главным своим противником. И вдруг, находясь при армии в Богемии и намереваясь идти на Прагу, он получил известие, что русские у крепости Кюстрин готовятся перейти главными силами через реку Одер, чтобы вторгнуться в Бранденбург. С 14 отборными батальонами пехоты и 33 эскадронами конницы Фридрих бросился на выручку крепости.

За 14 дней армия Фридриха сделала невероятно быстрый марш, пройдя почти 350 верст, но во Франкфурте-на-Одере король услышал пушечные выстрелы: русская артиллерия громила Кюстрин. При каждом выстреле Фридрих нюхал табак и отчаянно бранился. Кто бы мог подумать, что русские задумают переправу, зная о мощных пушках этой крепости! В несокрушимости Кюстрина никто не сомневался: со всей округи в крепость съехались со своими ценностями богатые люди.

Фридрих II узнал, что Кюстрин, зажженный снарядами, пылает и покинут жителями и гарнизоном. Тогда король предпринял шаг отчаяния. Присоединив к своим войскам отряд фельдмаршала Дана, король ниже Кюстрина поставил мосты через Одер, перешел реку, думая застать русских на переправе и ударом в спину опрокинуть в Одер.

Фермор угадал намерения Фридриха, отошел от города и занял боевой порядок при Цорндорфе. Русские построились в «ордер баталии» – четырехугольником, с обозами и конницами внутри. Фридрих считал такое построение самым неудобным для обороны и выгодным для нападающей стороны и радовался, предвкушая легкую победу. Прусская артиллерия начала бить в середину четырехугольника, что вызвало в строе русских войск смятение и беспорядок; обозные кони бесились, нарушая построение пехоты, переброска бойцов с одного места на другое сделалась затруднительной.

Приказав уничтожить мосты и гати, чтобы отрезать русским обозам отступление, Фридрих послал свою пехоту в атаку на правый фланг русских: он знал, что тут находились молодые солдаты, еще не бывшие в боях. Правое крыло русских подалось под натиском пруссаков. В это время Фермор приказал открыть дорогу коннице из середины каре, и русская кавалерия напала на прусских гренадер. Тогда полки, бывшие на левом русском крыле, обрушились на пруссаков.

Завязался ближний бой. Порох кончился у обеих сторон. Бились штыками, саблями и шпагами. Фридрих до начала боя приказал не щадить русских. «Их надо не побеждать, а уничтожать, иначе они снова и снова возвращаются», – сказал он. Но это-то как раз оказалось не по силам пруссакам. Бой разбился на множество отдельных боев и даже поединков. Обе стороны очутились в равных условиях. Русские кучками и в одиночку отчаянно бились с врагом.

Наступила ночь. Обе армии остались под ружьем на поле битвы. Утром Фридрих отошел к Кюстрину.

Цорндорфская битва решила судьбу всей кампании. Фридрих выигрывал время, чтобы вновь собраться с силами. Русские его не преследовали.

В армии роптали, обвиняли Фермора в бездарности. Австрийцы жаловались на него в Петербург.

Военная коллегия назначила главнокомандующим Салтыкова. Фермора у него оставили начальником штаба. Все удивлялись назначению Салтыкова. Он командовал до этого на Украине полками ландмилиций, то есть ополчением. Новый главнокомандующий ничем не был знаменит, но Фермор знал его, и Салтыков знал Фермора.

Путь Салтыкова из Петербурга в армию лежал через Мемель, где пребывал в должности русского коменданта премьер-майор Александр Суворов.

Прибыв в Мемель, новый главнокомандующий смотрел утром вахтпарад гарнизона, а затем внимательно обследовал его хозяйство. Перед отъездом Салтыков приказал построить гарнизон во взводные колонны и подозвал к себе офицеров.

– Я вижу, – заговорил он, обращаясь к Суворову, – что вы не чураетесь новизны. В атаку солдаты ходят браво. Примера сквозной атаки я доселе еще не видывал… Что же тут сидите?

– Хочу в чисто поле, да лестница крута…

– Вот что, сдавайте сегодня же должность кому посмышлёней. Едемте со мной в Кёнигсберг!

Суворов просиял.

– Барабаны! – крикнул он звучно. – К кашам!..

Заиграли горнисты, зарокотали барабаны. Салтыков подошел к группе офицеров и сказал:

– Господа! Огорчу вас несколько: я забираю у вас командира…

Лица у офицеров прояснились. Один из них не мог сдержать легкое восклицание радости.

Салтыков угадал: офицеры не любили взыскательного командира.