Александр Васильевич Суворов. Его жизнь и военная деятельность

Действительно, в марте 1792 года на имя Суворова последовал высочайший рескрипт, в котором, между прочим, сказано, что болезнь Потемкина помешала исполнить высочайшее повеление о награждении измаильских героев, почему Суворову и повелевается сделать дополнительное представление. Но это не могло залечить душевной раны Суворова, так как это не восстанавливало истинного значения его заслуг и ничего не давало ему в смысле награды. Поэтому он высказал, что считает измаильский штурм оцененным не по достоинству, и напомнил, что если бы он выпустил турок из крепости на капитуляцию, это было бы признано слишком малым; рискуя же на штурм, – ставил на карту и жизнь свою, и репутацию.

10 ноября того же года последовал новый рескрипт о замене финляндских построек другими, да притом еще своих собственных построек – чужими. Согласно этому повелению под начальство Суворова поступили войска в Екатеринославской губернии, в Крыму и во вновь присоединенных землях. При этом Суворову поручалось укрепление границ по проектам инженера де Волана. Кроме того, требовалось и мнение Суворова на случай оборонительной и наступательной войны в Финляндии.

Таким образом, это новое поручение несомненно свидетельствовало о доверии государыни к Суворову, о сочувствии его работам и об одобрении их. Суворов же истинным “делом” лично для себя признавал только войну. И если он не отказался от нового назначения, то исключительно потому, что на юге России он более надеялся найти выход к “истинному делу”, к “практике”, то есть к боевой деятельности, без которой он при каком бы то ни было другом роде занятий положительно замирал. Ввиду этого он по обыкновению поспешно собрался и выехал в Херсон в конце ноября. Во время пребывания в Херсоне он был хорошо поставлен в ряду местных властей, военных и гражданских. Тем не менее – повторяем – это крупное и важное дело решительно не удовлетворяло его, так как воинственные порывы и стремления его не имели выхода и должного практического применения. Положение свое он называл “тиранством судьбы” и прибегал к самым решительным мерам, чтобы выйти из такого состояния. Так, в 1793 году он подал государыне прошение об увольнении его, – “по здешней тишине” и “отсутствию практики”, – волонтером в союзные войска на всю кампанию. Тогда, как известно, под влиянием казни французского короля Людовика XVI образовалась значительная коалиция для борьбы с французской революцией. Суворов, давно уже с нетерпением следивший за революцией во Франции, сгорал нетерпением сразиться с революционерами, победоносно разгуливавшими на западе и юге Европы. Вот почему он и просился именно в союзные войска. Хотя государыня и задержала его, тем не менее, он решил, что если при первой же войне России он не будет назначен начальствующим армией “без малейших препон”, непременно отправится за границу. А потому, когда в Польше вспыхнула в 1794 году революция, вызванная вторым ее разделом, и Суворов опять-таки остался не у боевого дела, он 24 июля отправил государыне следующее прошение:

“Всеподданнейше прошу всемилостивейше уволить меня волонтером к союзным войскам, как я много лет без воинской практики по моему званию”.

Императрица вторично отказала, но дала ему некоторую надежду на боевую службу дома.

“Объявляю вам, – ответила она Суворову, – что ежечасно умножаются дела дома, а вскоре можете иметь, по желанию вашему, практику военную много. Итак не отпускаю вас поправить дела ученика вашего (то есть принца Кобургского), который за Рейн убирается по новейшим вестям, а ныне, как и всегда, почитаю вас отечеству нужным”.

Екатерина действительно даже и не думала посылать самого даровитейшего из своих полководцев против поляков. Главная роль там была предоставлена князю Репнину, находившемуся в близком соседстве с польским театром войны, хотя, конечно, Екатерине было известно, что он – человек малодаровитый, медлительный и нерешительный. Очевидно, императрица все еще продолжала находиться под влиянием гнусных, клеветнических наветов Потемкина на Суворова.

Из этих “клевретских” тенет Суворову помог выпутаться Румянцев. Он был единственным человеком, к которому Суворов чувствовал преданность и уважение, не внешнее, как к Потемкину, представлявшему собою только силу и власть, а внутреннее, чуждое всяких расчетов, основанное на признании в нем достоинства. И Румянцев понимал Суворова лучше всех других. Справедливая оценка все более возрастала с годами.

Суворов, в конце концов, дошел до полного отчаяния, что и за границу не пускают, и дома “дела” не дают, тогда как оно есть именно для него. В это время судьба сжалилась над ним и послала ему Румянцева. Как только восстание начало проявляться в Польше, последовало высочайшее повеление 27 апреля, что “требуется общая связь в охранении границ польской и турецкой”; поэтому графу Румянцеву было поручено “общее начальство над всеми войсками” тех районов, которые прилегают и к Турции, и к Польше. Значит, район Суворова к великой его радости вошел в ведение Румянцева.

Прежде всего необходимо было обезоружить так называемые “польско-русские войска” (перешедшие к нам вместе с отторгнутыми польскими провинциями). Эту операцию нужно было выполнить безотлагательно, одновременно и повсеместно. Так именно и поступил Суворов. Разоружение 8 тысяч человек на протяжении нескольких сот верст, начатое им 26 мая, было закончено 12 июля в полном порядке и спокойствии, причем не ушел за границу ни один воин-поляк с оружием. Румянцев был вполне доволен таким выполнением этого сложного и трудного дела. Он донес императрице, которая, поблагодарив его, поручила передать ее благодарность и Суворову.

С этой поры разочарованный, оскорбленный и доведенный до отчаяния Суворов возложил всю свою надежду на Румянцева – и не ошибся. Действительно, этот последний был способен и на совершенно самостоятельный шаг, если этого требовали обстоятельства. Именно в отношении Суворова он так и поступил. Когда определилось, что противодействие полякам затягивается, а поляки, наоборот, обнаруживают большую энергию и хорошо обучены, когда выяснилась вероятность затяжки войны и на будущий год, – Румянцев, вопреки намерениям кабинета и даже вовсе не сносясь с Петербургом, решил на свой личный страх и риск отправить на театр войны Суворова.

7 августа последовало предписание на имя Суворова об отправке его на театр войны с изложением главнейших оснований дела. Румянцев дополнил этот официальный документ признанием, что Суворов “всегда был ужасом поляков и турок”, что “имя его подействует лучше многих тысяч”. 14 августа Суворов выступил в поход.

Глава VIII. В польше во время и после войны. 1794 – 1795

Состояние польского театра войны при назначении Суворова. – Уничтожение отряда Сераковского. – Бой при Кобылке. – Пражский разгром. – Капитуляция Варшавы. – Разоружение и умиротворение Польши

Вторичный раздел Польши (в 1793 году) сильно взволновал многочисленных польских магнатов, проживавших за границей в качестве эмигрантов. У них, наконец, сильно заговорило патриотическое чувство вместе с жаждой мщения. В это время явился литвин Тадеуш Костюшко, горячий патриот, человек даровитый в военном отношении и с высокими нравственными качествами. Он был избран главным вождем восстания, а затем возведен в генералиссимусы. Опубликование им инсурекционного [4] акта несомненно вызвало движение во всей разделенной Польше, а тем более – в части, доставшейся России. Он провозгласил всеобщее вооружение, произвел разные экстренные сборы, возвысил налоги. Организованная им армия была разделена на корпуса и распределена по важнейшим пунктам.

4

инсурекция (лат.) — восстание.

К тому времени, как прибыть Суворову на польский театр войны, дело там представлялось в таком виде. Энергичный и распорядительный Костюшко в ожидании русских войск деятельно трудился над укреплением варшавского предместья Праги. [5] Поляки были полны хороших надежд и ожиданий, так как у них имелись хорошее вооружение и обученное войско, большой подъем патриотического чувства в войсках, целый ряд даровитых военачальников, самоотверженно преданных делу.

Эта польская война заслуживает особенного внимания в том отношении, что Суворов самостоятельно создал все ее условия. Так, например, обратившись к предписанию Румянцева 7 августа, находим, что им вменено в обязанности Суворову только “сделать сильный отворот дерзкому неприятелю со стороны Бреста, подлясского и троцкого воеводств”, “дабы облегчить движение военных целей в других частях театра войны”. Очевидно, таким образом, что Суворову, строго говоря, была поручена только демонстрация, так как истинная активная роль “велением” Петербурга была отдана именно “другим частям”, которые бездействовали не только до появления Суворова, но даже и во время самого крайнего обострения его деятельности, не исключая притом и таких моментов, – как увидим ниже, – когда он находился в крайне рискованном положении и в высшей степени нуждался в подкреплении войск. Суворов же смело взялся за порученное ему маленькое, по-видимому, третьестепенное дело не только с уверенностью сделать его первостепенным и решающим на театре войны, но даже и с готовым планом в этом направлении. Таким образом, польскую кампанию можно назвать наиболее характерным проявлением творчества военного гения Суворова.

5

Прага – предместье Варшавы, на правом берегу Вислы.

Отправляя Суворова на театр войны, Румянцев не только не мог определить роли Суворова, но не мог даже точно означить количество войск, необходимых ему, предоставив это распорядительности самого Суворова. И последний, отправившись в путь (14 августа) всего лишь тысячами с четырьмя войска, прибыл на театр войны с отрядом в 12 – 13 тысяч человек, постепенно стянув к себе разные части войск по пути. Но Суворов соединил эти разношерстные войска не только физически, но и нравственно. Тем частям войск, которые никогда не были под его командованием и незнакомы с его военной школой, он разослал составленное им военно-педагогическое наставление, справедливо называемое иначе “военным катехизисом” (“Наука побеждать”), с обязательством, чтобы офицеры и унтер-офицеры выучили его наизусть, а нижним чинам – читали ежедневно. И войска обыкновенно твердо выучивали это “наставление”, так как оно осмысливало им весь их быт, военное обучение, их назначение и прочее. Двигаясь самостоятельно, по собственному выбору пути, Суворов обставил свою экспедицию с такой осторожностью, что совсем не было пищи для шпионов, которые могли бы предуведомить неприятеля. О всем, касающемся движения войск, Суворов отправлял с дороги краткие, но точные сообщения Румянцеву, который был чрезвычайно доволен ими и писал в ответ: