Александр Васильевич Суворов

– Долго гонялся я за славою. Все мечта!

На последней поверке слава оказалась недостаточной платой за полную чашу горестей и за растраченные исполинские силы; но в свой смертный час Суворов отыскал другие результаты, иное оправдание прожитой жизни: служение отчизне, а через нее и человечеству.

Смерть подступала все ближе. На старых, давно затянувшихся ранах открылись язвы; началась гангрена. Суворов метался в тревожном бреду. С уст его срывались боевые приказы. И здесь не покидали его призраки последней кампании. В забытьи, при последних вспышках воображения он исправлял ошибки австрийцев, осуществлял поход на Геную. В последнем исступленном усилии он прошептал:

– Генуя… Сражение… Вперед…

Это были последние слова Суворова. Он еще судорожно дышал, ведя свою последнюю борьбу. Во втором часу пополудни 6 мая 1800 года дыхание прервалось на полувздохе.

В обтянутой черным крепом комнате водворили набальзамированное тело полководца. Вокруг были разложены на стульях все ордена и отличия. Лицо Суворова было спокойно; при жизни у него давно не видели такого выражения.

Весть о кончине Суворова произвела огромное впечатление. Толпы народа теснились перед домом Хвостова; многие плакали.

На другой день после кончины Суворова Державин писал Львову: «Вот урок, вот что есть человек!»

Недавно воспевавший полководца:

Твой ли, Суворов! се образ побед?Трупы врагов и лавры твой след…

он теперь посвятил ему прочувствованное стихотворение «Снигирь»:

Что ты заводишь песню военну,Флейте подобно, милый Снигирь?С кем мы пойдем войной на Гиенну?Кто теперь вождь наш, кто богатырь?Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?Северны громы в гробе лежат.Кто перед ратью будет, пылая,Ездить на кляче, есть сухари;В стуже и в зное мечь закаляя,Спать на соломе, бдеть до зари;Тысячи воинств, стен и затворовС горстью Россиян все побеждать?

И он же выразил общее мнение в смелых строках;

Всторжествовал – и усмехнулсяВнутри души своей тиран,Что гром его не промахнулся,Что им удар последний данНепобедимому герою,Который в тысячи бояхБоролся твердой с ним душоюИ презирал угрозы страх.

В армии воцарилась глубокая, безнадежная скорбь. Старые ветераны украдкой рыдали.

Особенно велико было отчаяние старых «чудо-богатырей» – фанагорийцев, апшеронцев, суздальцев, проделавших вместе с Суворовым легендарные походы.

Но приходилось таиться: дворянско-крепостническая павловская Россия мстила полководцу даже после его смерти. В официальном правительственном органе – «Петербургских ведомостях» – не было ни единым словом упомянуто ни о смерти, ни о похоронах генералиссимуса.

Павел приказал похоронить тело Суворова в Александро-Невской лавре. Похороны были назначены на 11 мая; император перенес их на 12 мая.

Густые толпы народа провожали останки полководца; почти все население Петербурга собралось здесь. Это не были праздные зеваки; по свидетельству очевидцев, на всех лицах была написана неподдельная скорбь. И тем ярче бросалось в глаза, что в грандиозной торжественной процессии не участвовали ни придворные, ни сановники.

Некоторые из присутствовавших читали эпитафию, составленную князем Белосельским:

«Изображение генералиссимуса князя Италийского.

…Дух истинного любомудрия наставил его, с юных самых лет, пренебрегать мнениями людей и довольствоваться одним заключением потомства.

…Предавшись военной славе, он посвятил ей все: богатство, покой, забаву, любовь и даже родительское чувствие.

…Не тут ли театр славы сильного Бонапарте? Тут! Но преобрази годы в месяцы, а месяцы во дни и поймешь превыспренность [140] князя Италийского.

140

Превыспренность – в смысле: превосходство.

…Минчио, Адда, Треббия, Сен-Готард, Тейфельсбрик, [141] Гларис… Ты, храбрый и злочастный Макдональд, вы, столь прежде славные Моро, Жубер, Массена… Довольно вас именовать. Блажен, что на Суворова не идет!

…Суворов достиг предмета и теперь стал превыше всех жребий и времен. Желал ли он почестей? Он почти обременен ими. Хотел ли одной славы? Он в ней погружен». [142]

Другие повторяли сделанный кем-то подсчет военных трофеев Суворова: в результате совершенных им 20 походов он взял у противников 609 знамен, 2 670 пушек, 107 судов и 50 тысяч пленных.

141

Тейфельсбрик – Чортов мост.

142

Впрочем, еще более популярна стала вскоре другая эпитафия, написанная А. С. Шишковым. («Русская старина», 1871, № 11, стр. 588–589). Приводим ее (с сокращениями):

Остановись, прохожий!Здесь человек лежит, на смертных не похожий;На крылосе, в глуши, с дьячком он басом пелИ славою как Петр иль Александр гремел.Ушатом на себя холодную лил водуИ пламень храбрости вселял в сердца народу.Не в латах, на конях, как греческий герой.Не со щитом златым, украшенным всех паче,С нагайкою в руках и на казацкой клячеВ едино лето взял полдюжины он Трой.…С полками там ходил, где чуть летают птицы.Жил в хижинах простых и покорял столицы.…Одною пищею с солдатами питался,Цари к нему в родство, не он к ним причитался.Был двух империй вождь; Европу удивлял,Сажал царей на трон, – и на соломе спал.

Воинские почести повелено было отдать рангом ниже: как фельдмаршалу, а не как генералиссимусу. В погребальной церемонии участвовали только армейские части. Гвардия назначена не была будто бы вследствие усталости после недавнего парада.

В десятом часу утра гроб с останками великого русского полководца был вынесен из дома, водружен на катафалк и медленно двинулся посреди расставленных шеренгами батальонов и плотных масс народа.

Последний переход Суворова… Лица солдат как бы окаменели…

На катафалке, на бархатных подушках, были разложены ордена умершего полководца: Андрея Первозванного, Георгия 1-й степени, Владимира 1-й степени, Александра Невского, Анны 1-й степени, Иоанна Иерусалимского; прусские: Черного орла, Красного орла и «За Доблесть»; австрийские: Большого креста и Марии-Терезии; баварские: Золотого Льва и Губерта; сардинские: Благовещения, Маврикия и Лазаря; польские: Белого орла, святого Станислава; французские: Кармельской богородицы, святого Лазаря…

…Отгремели артиллерийские и ружейные салюты. Над прахом Суворова легла тяжелая каменная плита. Суворов – герой, столько раз бесстрашно глядевший в глаза смерти, Суворов – человек своего века и своей страны – окончил свой жизненный путь.

XVI. Полководческое искусство Суворова

«Материалы, касающиеся истории моей военной деятельности, так тесно связаны с историей моей жизни вообще, – писал Суворов одному из своих биографов, служившему в рядах его войск, графу Цукато, – что оригинальный человек и оригинальный воин не могут быть отделены друг от друга, если образ того или другого должен сохранить свой действительный оттенок».

Этим замечанием Суворова необходимо руководствоваться при оценке его как полководца. В европейской истории не было более полного и цельного типа военного человека, чем Суворов. «Все его личные качества, свойства, понятия, привычки, потребности, – говорит один историк, – все было тщательно выработано им самим и применено именно к потребностям военного дела, которое с детских лет играло первенствующую роль в его жизни и руководило им».

Военное творчество Суворова может рассматриваться как вклад в сокровищницу русской культуры: история русского военного искусства есть часть истории нашей культуры, а влияние Суворова в этой области было исключительно велико.

В области военного искусства Суворов далеко опередил свою эпоху. Связанный ревнивой опекой завистливых, малоспособных начальников; не имевший возможности организовать подготовку войны и тем более самое ведение кампании так, как ему хотелось бы; стоявший всю жизнь, по его собственному выражению, «между двумя батареями: военной и дипломатической», – Суворов тем не менее проявил во всем блеске свой военный гений.