Александровскiе кадеты. Смута

— А что, ещё осталось, что грабить? — искренне удивилась Ирина Ивановна.

— Кто ищет, тот всегда найдёт, — отозвался Степанов. — Как там в пословице? Вор у вора дубинку будет стараться украсть. В общем, надо сразу «Кресты» занимать. И чеку, что в Окружном суде бывшем, на Литейном… Там и ДПЗ рядом—

— Мы знаем, — перебил Две Мишени. — Государя оттуда как раз и выручали.

— Ну вот. Там ещё народ сидит. Выручать надо, как бы их того, во злобе, как говорится… А так-то твоя правда, Ирина Иванна — нечего в городе грабить уже. Всё, что смогли, разграбили.

— Что, и Зимний с Эрмитажем? — ужаснулась Ирина Ивановна.

— Их нет. Да только, я слыхал, ценности оттуда вывозили и на корабли грузили… А вот дворцы всякие — те пограбили, да.

Замолчали. Бронепоезд и эшелоны уже достигли окраин города, появились махавшие добровольцам люди.

— Надоело народу всё это, — откровенно сказал Степанов. — Да и манифесты царские до нас дошли…

— Государь своё слово держит.

— Именно, что держит, — кивнул Иван. — Мы вот помозговали тут и решили… ну, а что решили, ты, твоё благородие, сам видел.

Замолчали — потому что бронепоезд входил на тот самый вокзал с которого начался их анабазис.

Тут царила пустота; поезда ходили в красной России, но, видно, с приближением фронта народ предпочитал иные направления.

И площадь за вокзалом пустовала. Всё так же чернели языки гари над выбитыми окнами, за девять месяцев никто так и не удосужился ни отмыть закопчённые фасады, ни, тем более, вставить выбитые рамы.

…Они двигались по вымершим улицам. Прилегавшие к Обводному каналу рабочие кварталы явно не ждали от их победы ничего хорошего, но и сражаться за красных «до последней капли крови» сочли… излишним.

Жуток был вид великого города, словно из него неведомый упырь высосал всю кровь, всю жизненную силу. Вывески над лавками сбиты, сами магазины — разграблены, двери выломаны, окна выбиты. Никто и не думал ничего починять, исправлять, налаживать; и в самом деле, какое это имеет значение, если не сегодня-завтра грянет мировая революция, наступит коммунизм, и «свободный труд свободных людей» обеспечит всем невиданное раньше изобилие?

Тротуары покрывал мусор. По стенам домов, по афишным тумбам — криво-косо расклеенные приказы, напечатанные крупным шрифтом на скверной бумаге. Плакаты — могучий мускулистый рабочий давил огромным сапогом корчащихся уродцев: один в царской короне, другой в поповской рясе, третий в офицерском мундире и четвёртый, с огромным пузом и в чёрном цилиндре, надо понимать, «буржуй».

Александровцы продвигались всё дальше, и по ним никто не стрелял. Но и на улицах не попалось ни единой живой души, словно здесь всласть погуляла чума, забрав с собой всех, от мала до велика.

— Пугается народ-то, — объяснил Степанов. — Да и правильно делает, нечего мирным под пули лезть.

И лишь когда они подошли к Фонтанке, в подворотнях мелькнули первые человеческие фигуры.

Их становилось всё больше, старушка в допотопном салопе, худой старик в висящем, как на вешалке, кителе с генеральскими погонами — отдавал честь, и александровцы словно сами собой начали выстраиваться, держать шаг, тянуть носок; казалось диким, что они вот так входят в город, и не просто «в город» — в «колыбель революции», где она началась, где впервые распустились её кровавые цветы.

Это должен был быть их «последний и решающий бой», как пелось в большевицком «Интернационале», а вместо этого они идут чуть ли не церемониальным маршем. Это кажется невозможным, нереальным, словно все они спят и видят сон, донельзя странный, даже пугающий.

Где же те, кто станет отстреливаться до последнего патрона? Или они остались там, на гатчинском рубеже, и с ними должны разбираться сейчас подходящие части корниловцев и других?

Так или иначе, но александровцы выбрались на Невский. Отдельный отряд шёл занимать телеграф, отдельный — телефонную станцию.

Тут народа сделалось существенно больше. Махали руками, шляпками, цилиндрами и совсем простыми кепками.

А где же большевики?.. Где же пламенные рыцари революции?..

Бывший зам.наркома Боков в Питер добрался без приключений. Эскадра, само собой, прорвалась; один форт мог изрядно попятнать её корабли, но остановить — нет. Впрочем, попятнали изрядно. На всех крупных кораблях были пожары, все уходили кое-как, иные с креном. Пуще всех дымил и горел «Севастополь», ему особенно досталось.

И теперь, сделав, что должен, Боков собирался обратно в город.

Он успел вовремя.

Уже у самой Дворцовой площади Фёдор Солонов увидал, как навстречу им вышел человек в полной красноармейской форме. Рядом с ним — ещё двое, по осанке — явно офицеры, бывшие. Шли они без оружия, спокойно и неспешно.

Кто-то из александровцев вскинул оружие — Федор поспешно ударил по нацелившемуся стволу.

— Тихо ты! Бог даст, без крови обойдёмся!

Две Мишени поспешно, насколько позволяла всё ещё беспокоившая рана, шагнул навстречу. Фёдор, Петя, Лев, Севка и Ирина Ивановна как-то сами оказались с ним рядом, остальным Аристов дал знак — оставайтесь сзади.

— Господин полковник, — чётко, с достоинством начал немолодой уже человек с ромбами в петлицах. — Я Боков, Тимофей Степанович. Был заместителем наркомвоенмора Троцкого. Сообщаю, что весь ЦК, вся верхушка партии сбежала на военных кораблях Балтфлота. Я сам с верными России офицерами, — кивок направо и налево, на молчаливых своих спутников, — постарались достойно их проводить, двенадцатидюймовками с форта «Красная горка». Докладываю, что в городе ни военных частей, ни власти большевиков уже не осталось. Мы же, узнав, что ЦК продал русские земли Польше за военную помощь, больше такую революцию поддерживать не могли. Город цел, водопровод, канализация, электрические станции. Всё работает.

Две Мишени кивнул.

— Я Аристов, Константин Сергеевич, полковник Добровольческой армии, командир Александровского ударного полка. Что ж, Тимофей Степанович, коль правда всё, что вы говорите, милость государя вас не минует. Он не желает умножать зло и кровь на русской земле.

— Правда вся до единого слова. Спросите хоть кого с форта.

— Думаю, к вечеру эскадра у немцев в Ревеле встанет, — нарушил молчание один из спутников Бокова. — Потрепали мы их знатно, «Севастополь» горел от носа до кормы. На нём весь ЦК уходил, мы знаем.

— Если это так, то вскоре станет известно, и, бесспорно, вам зачтётся, — невозмутимо сказал Аристов. — То есть я верно понимаю, что красных войск в городе нет?

Боков покачал головой.

— Все, какие были, отправлены на южные подступы. А которые здешние… так то ж чека. Они-то первые разбежались. Попрятались. Но списки остались — у меня в наркомате.

— Так вы что же, — остро взглянула Ирина Ивановна, — всегда были против большевиков? Им служили, но, видать, не по доброй воле?