Алексей Михайлович
Шрифт:
— Воля!
— На Шорина!
— На Милославского!
— Не выдавай, православные! Бей изменников!
Полный напряжения и тревоги, Савинка обходил подземелья.
Дрожащая рука его подносила факел к перепуганным лицам заключенных, а в сердце все глубже проникали тоска и отчаяние: «Нету, давно уже нету! И косточек не осталось…» Наконец, в одном из подвалов он нашел Таню. Она висела, прикованная железами к стене.
Корепин вгляделся в ее лицо и в ужасе отступил.
— Таня! — взрогнули своды от жуткого крика. — Татьяна!
Восковое
Невольная гадливость охватила Корепина от этого прикосновения, точно по телу поползли мокрицы, но он с негодованием стряхнул с себя это чувство и взял женщину за руку.
— То я, Савинка твой… Слышишь, Таня?… Танюша!…
Она как— то странно подергала головой и, захватив серыми губами клок своих волос, начала жевать их беззубыми деснами.
— Глянь, пчела… Пчелочки!… Динь-динь… звенят!… Глянь, глянь, в лес пчелочка улетела… уле-у-у-у-у…
Она жалко заплакала, вздрагивая всем телом, мотая головой, и вдруг раскатисто захохотала. Смех становился все безудержней, бурней, безумней. Тело прыгало в чудовищной страшной пляске, голова больно билась об острые камни стены; жутко звякали и словно прихихикивали ржавые железа.
Коренин обеими руками ухватился за стрельца, чтобы не упасть.
— Свободи от желез, — попросил он срывающимся голосом и, хватаясь за стены, ушел из подземелья.
Товарищи Корепина освободили женщину от цепей. Свежий воздух и свет подействовали на Таню, как на рыбу, выброшенную из воды. Она смятенно забилась по земле, потом вскочила, бросилась к забору, но тут же рухнула Корепину на руки.
Савинка снес ее в избу и уложил на лавку.
— Пущай пообдышится, — сочувственно вздохнул помогавший ему стрелец и безнадежно поглядел на узницу.
Стеклянные зрачки Таниных глаз потемнели, сузились. По прозрачному лицу медленно скатилась слеза.
— Отошла, — мрачно обронил стрелец и, закрыв покойнице глаза, перекрестился.
Молча сняв шапку, Корепин стал на колени, приложился к холодеющей руке Тани. В это время в избу ворвался Куземка.
— Поспешай, Савинка, ведет нас князь на Коломенское! А ватаги наши перед иноземными полками отступать почали. Как бы не прикинулось лихо.
Савинка жалко поглядел на товарища.
— Некуда нонеча мне поспешать… Подошел я до краю остатнего.
Нагаев придвинулся к лавке, перекрестился и отвесил Корепину земной поклон.
— За дружбу за твою спаси тебя Бог, а дорога моя еще впереди. Не поминай лихом, прощай.
Он помялся и вздрогнувшим голосом прибавил:
— А живой к живому тянется. Почивший же да отыдет ко Господу.
Корепин с неожиданной силой вскочил с колен.
— На Коломенское!… К царю!
Он схватил со стола секиру и побежал на улицу.
— Эй,
люди, за мной!… К царю! На Коломенское!ГЛАВА XVIII
Застыв перед образом великомученицы Варвары, без слов молился государь. По обе стороны его лежали, распластавшись на каменном полу, Ртищев и Милославский. Изредка взор Алексея крадучись скользил к окну, задерживался ненадолго на пыльной дороге, а чуткое ухо тревожно ловило далекие, заглушенные шумы.
Край дороги заметно темнел, как будто сплющивался. Шумы росли, переходили в отчетливые, возбужденные крики.
— Идут, смутьяны, — шепнул царь.
Действительно, к площади подходила толпа.
В церкви стало тихо, как в пещере отшельника. Старенький поп, приготовившийся к возгласу, замер с полураскрытым ртом. Дьячок, захватив в охапку требники, сунулся, было, в алтарь, но Алексей гневно топнул ногой и велел продолжать службу.
Точно град под могучие раскаты грома, заколотились в стекла и просыпались по церкви озлобленные выкрики мятежников.
Царь опустился на колени и, уткнувшись лбом в пол, чуть слышно приказал ближним:
— Покель не поздно, обряжайтесь в подрясники и сокройтеся у царицы.
Милославский и Ртищев нашли царицу с детьми, забившимися под постели и лавки.
Царевич Федор вцепился в ногу Ртищева.
— Ты все! Из-за тебя, плюгавца, смута содеялась!
Он потянул Федора к себе и отвесил ему звонкую оплеуху.
— А не удумывай медных денег нам на страхи великие!
— Ми-и-ло-слав-ско-о-ого! Из-мен-ни-ка Рти-и-ище-ваааа! — отчетливо доносилось с площади.
Марья Ильинична бросилась на шею отцу.
— Помираю!…
В церкви, точно ничего не случилось, продолжал молиться царь. Едва держась на ногах от страха и старости, к нему подошел Стрешнев.
— Тебя, государь, смерды требуют!
Алексей надулся.
— А не бывало такого, чтобы мы службу Господню до конца не выстаивали! — громко отчеканил он, чтобы слышно было молящимся, и шёпотом прибавил:— Повели попу не поспешать. Пущай тянет обедню, покель можно тянуть.
Стрешнев, передав священнику приказ царя, вышел на улицу, но тотчас же снова вернулся.
— Пожалуй, государь, выдь к бунтарям… Инако, лиха бы не было, ежели они сами сюда ворвутся. А грозят!… Ей, пра, грозят, окаянные!
Государь, подумав, решительно поплыл на паперть.
— Царь!… Царь жалует! — нервною дрожью перекатилось по толпе и стихло.
Сняв шапки, гилевщики теснее сомкнулись и подвинулись к паперти. Нижегородец Мартын Жердынский взял у Куземки шапку с письмом и подал царю.
— Изволь, великий государь, вычесть письмо перед миром, а изменников привесть пред себя!
На площади и вдоль дороги выстраивались мятежные войска.
Государь сразу повеселел: «Ужо будет потеха вам!» — с наслаждением подумал он и, погрузив в бороду пятерню, ласково кивнул Кропоткину.