Алексей Михайлович

Царь внял совету главы Посольского приказа. Но наступали времена, когда к словам Ордина-Нащокина прислушивались без прежнего рвения. На московском небосклоне его звезда медленно тускнела, уступая место новым, в первую очередь звезде А. С. Матвеева. По-видимому, в этом был отчасти повинен сам Алексей Михайлович: в своей привязанности он выдавал настолько большие авансы, что со временем начинал тяготиться ими и подозревать своих приближенных в излишнем властолюбии. Наступало охлаждение. «Ты меня вывел, так стыдно тебе меня не поддерживать, делать не по-моему», — совершенно по-никоновски укорял Ордин-Нащокин царя, страшась царского несогласия и утраты своего влияния. Впрочем, в этом была и другая сторона, характеризующая Тишайшего. Трудно представить, чтобы кто-то осмелился обратиться с такими словами к Ивану Грозному. Алексей Михайлович был терпимее, хотя выработал правило выслушивать мнения всех, чтобы сделать окончательный выбор самому.

Однако и царское терпение было небеспредельно. Умный и самостоятельный боярин немало своевольничал, что с годами в глазах Тишайшего становилось качеством, достойным сурового осуждения. Раздражали Алексея Михайловича и учительские замашки Ордина-Нащокина. Царь сам любил поучать — чего же ему было слушать другого?

Как водится, царскую перемену быстро приметили окружающие, тем более что недоброжелателей у Афанасия Лаврентьевича хватало. «Сильных не боюсь, умираю в правде», — твердил Ордин-Нащокин, с редкой талантливостью восстанавливая против себя всех сильных людей из царского окружения.

Нараставшие трения с главой Посольского приказа касались части уступок Речи Посполитой. Ордин-Нащокин, по замечанию В. О. Ключевского, был из тех «совестливых дипломатов», которые не терпят неправды в исполнении обещанного, а потому выступал за полное соблюдение Андрусовских статей. Можно, конечно, сомневаться относительно совестливости боярина: человек практичный, он руководствовался вполне обыденными соображениями. В преддверии столкновения с Турцией и Крымом боярин ратовал за тесный союз с Речью Посполитой. Он даже настаивал на возвращении королю Киева, чтобы «успокоение между народы разорвано не было». Такая позиция не устраивала Алексея Михайловича, которому казалось кощунством отдавать православный Киев католикам. Но кощунством было и нарушение крестного целования. Московская сторона старательно собирала все аргументы, которые можно было бы противопоставить польским обвинениям в нарушении перемирных статей о Киеве. И с легкой руки Дорошенко в этом преуспела. Царские дипломаты заявляли, что король сам нарушал перемирие, позволив правобережным казакам воевать левобережные города. Когда же Дорошенко подался на сторону султана, было объявлено, что смирившиеся с этим поляки отступились не только от Киева — от всей Украины. «Уступим вам Киев, а турок войдет на Украину, и Киев сделается гнездом для турецких войск», — парировали бояре все претензии поляков в посольских пересылках.

Ордин-Нащокин противился такой политике. Андрусово было для него средством противостояния Порте. Последняя, заключив в 1669 году победоносный мир с Венецией (к Порте отошел Крит), а еще ранее, в 1664 году, — мир с Империей, развязала руки для того, чтобы возобновить давление на Речь Посполитую. Бедственное положение казны не смущало, а, напротив, служило новым стимулом для правителей Блистательной Порты. Турция принадлежала к тем державам, которые издавна кормились войною. Робкие попытки остановить экспансию, присоединив Турцию к Андрусовскому перемирию, окончились полной неудачей. Договор не стал трехсторонним. Наоборот, Стамбул делал все, чтобы детище Ордина-Нащокина рухнуло, благо недовольных по обе стороны Днепра было предостаточно.

Положение Ордина-Нащокина осложнялось еще и тем, что он как глава Посольского и Малороссийского приказов был ответствен за политику на Украине. А эта политика вовсе не выглядела удачной. Череда постоянных провалов и измен свидетельствовала о неумении разбираться в людях. Часто обижали и отталкивали тех, кто тянулся к Москве, и, напротив, привечали ее тайных недругов, которые только и ждали случая, чтобы перекинуться на сторону противников Тишайшего. Афанасий Лаврентьевич не один был повинен в такой политике. Близорукостью страдал сам Алексей Михайлович. Но отвечать за промахи все же кто-то был должен, а они копились, складывались один к одному, подтачивая положение боярина.

Особая позиция Ордина-Нащокина сделала в конце концов невозможным его пребывание во главе внешнеполитического ведомства. В марте 1671 года Афанасия Лаврентьевича отстранили от посольских дел, а затем и «от всее мирские суеты». В 1672 году он принял постриг в Крыпецком монастыре (близ Пскова). Впрочем, деятельная натура новоявленного инока Антония и под монашеской одеждой так и не нашла полного успокоения. В келье смиренного старца, поклонника учености, была не только религиозная литература, но и списки с посольских документов и договоров.

Ордин написал нечто вроде автобиографических записок — «Ведомство желательное людям», где пространно рассуждал о прошедшей русско-польской войне. Он докучал царю челобитными и в конце концов, при царе Федоре Алексеевиче, вновь появился в Москве, чтобы принять участие в переговорах с представителями Речи Посполитой. Попытка, однако, окончилась неудачей: в услугах Ордина-Нащокина очень скоро перестали нуждаться, и он вторично и уже навсегда вернулся в Крыпецкий монастырь.

В окружении Алексея Михайловича A. Л. Ордин-Нащокин был фигурой едва ли не самой яркой. И в известной мере трагичной в своей невостребованности. Ему по плечу были дела Петровские. Но в тесных, еще скованных традициями, рамках царствования Тишайшего Афанасию Лаврентьевичу было не развернуться. Он устроил почтовое сообщение между Москвой и Ригой, реформировал посадское самоуправление в Пскове, разработал таможенные и торговые правила в Новоторговом уставе, словом, имел и смелость, и вкус к реформаторству и нововведениям, однако все это было достаточно мелко и почти всегда сопряжено с сопротивлением и непониманием. Ордин-Нащокин нуждался в поддержке царя-реформатора, а не царя-молитвенника. Но — судьба. Он «промахнулся» с эпохой: когда Ордин-Нащокин стал боярином, Петр еще даже не появился на свет, когда сошел в могилу, будущему реформатору шел только восьмой год. Поистине, Ордин — преждевременный человек…

В июне 1669 года, после затянувшегося на этот раз бескоролевья, королем был избран Михаил Вишневецкий. Новый король был сыном знаменитого Иеремии Вишневецкого, владельца огромного «панства» на Украине; одно его имя приводило в трепет малороссийских казаков. Выбор Вишневецкого свидетельствовал о том, насколько острым оставался для шляхетства вопрос об Украине и как сильны были надежды на возвращение утраченного.

Впрочем, Варшаве впору было думать не о реванше, а о сохранении своих земель на востоке. Дорошенко недолго оставался в подданстве короля. Некто Суховейко, молодой писарь из Запорожья, при поддержке крымцев и сечевиков выступил против правобережного гетмана. К новоявленному гетману, «протеже» крымского хана, пристал кое-кто из полковников. Дорошенко оказался в большом затруднении. Он попытался получить помощь от Польши, затем, затеяв разговоры о подданстве, — от московского государя. Но Польша была занята выборами, Россия же опасалась вмешиваться в дела по ту сторону Днепра. Тогда гетман обратился к турецкому султану с просьбой взять Правобережье под свое покровительство. Турция, еще не завершившая войну с Венецией, не могла прислать войска. Однако и без того ее вмешательства оказалось достаточным, чтобы склонить чашу весов в пользу Дорошенко. По приказу султана татары отстали от Суховейко. Тому пришлось передать гетманскую булаву уманскому полковнику Ханенко.

Гетман Михаил Ханенко присягнул Польше. Но это уже не было восстановлением прежнего положения на Правобережье. Теперь здесь было два гетмана, «польский» и «турецкий», причем позиции энергичного и авторитетного Дорошенко были предпочтительнее. Дорошенко одолел своего соперника и даже пленил примкнувшего к нему бывшего монаха Гедеона — Юрия Хмельницкого, который, сбросив монашеское платье, вознамерился вновь искать удачу в казацких распрях. Хмельницкий был отправлен в Константинополь. Предусмотрительный визирь не стал выставлять его голову на потеху черни — вдруг пригодится? И в самом деле, через несколько лет пригодился. Но какое падение, какая разительная судьба в сравнении с судьбой отца! Юрий, получивший от султана булаву, был не более чем марионеткой, предназначенной для разорения собственной страны.

Перемены на западной стороне Днепра сильно обеспокоили правительство Алексея Михайловича. Ожидали новых осложнений. Особенно настораживала возможность вмешательства Турции. Осенью 1669 года в Мигновичах сошлись русские и польские уполномоченные. Для Ордина-Нащокина это была последняя посольская служба — тучи уже сгущались над боярской головой. Главным вопросом обсуждения должен был стать вопрос о совместной борьбе с Дорошенко и турецкой угрозой. Но его заслонила проблема Киева, а затем и неожиданное требование поляков вернуть все: новый король Вишневецкий демонстрировал свою твердость перед шляхтой.

Выше уже отмечалось, что в вопросе о Киеве Ордин-Нащокин был готов пойти на уступки. Но не готов к тому был Алексей Михайлович, прекрасно понимавший: Киев — ключ ко всей Украине. Царь заставил боярина ужесточить позицию. Причем не только суровыми выговорами. В Мигновичах Афанасий Лаврентьевич узнал об утрате им Малороссийского приказа, который передали в ведение А. С. Матвеева. Назначение, как, впрочем, и смещение, было с подтекстом: Артамон Сергеевич имел репутацию «доброхота» и заступника казачества и, понятно, был ярым противником всех разговоров о возвращении Киева. Не случайно на Левобережье его назначение встретили с облегчением.