Алфавита. Книга соответствий

Чья подача?

А Витя что? А Витя взял ракетку и сделал так: фью! Потом с другой стороны: фью! Потом быстро-быстро попрыгал на одном месте, как резиновый заяц: брым-брым-брым-брым! Потом спросил: "Ну что, погнали?"

Никакого пинг-понга с ним не получалось. Витя резал из любого положения. Причем так, что невесомый мяч летел с гулом, как пушечное ядро, а при ударе о стол чуть не разлетался вдребезги. Витя приговаривал: "Вот так, ёксель-моксель. Вот так, ёксель-моксель!.."

– Ну только один! – снова попросил он. – Один только!

Угли прощально вспыхивали.

– Плывет по морю матрос на плотике, – сказал я.

Разумеется, с моей стороны это была просто шутка. Я думал, он скажет: "Да ладно, ты что! Сбрендил?" Тогда мы загасим угли чайными опивками и пойдем спать.

Витя поторопил:

– Ну?

– Лайнер, – тупо сказал я. – Лайнер на него налетел. Плотик пополам.

Стоило мне замолкнуть, как он нетерпеливо нукал.

– Матрос за бревно схватился. Болтается на волне кое-как…

– Ну?

– На палубу вышел капитан. В белом кителе. В фуражке с крабом.

Смотрит – матрос.

Каждая следующая моя фраза звучала все тверже.

– А матрос кричит снизу: "Парле ву франсе?"

– Ну?

– "Шпрехен зи дойч?" Потом еще по-испански.

Витя напряженно молчал.

– По-итальянски, по-шведски. Не знаю. По-аргентински.

– Ну?

– В конце концов: "Ду ю спик инглиш?" Капитан ему в ответ: "Йес! Йес!"

Он заерзал.

– "Я и говорю: на кой ляд же вы мой плотик разбомбили?" – раздраженно закончил я.

– А-а-а! – разочарованно протянул Витя. – Ты мне этот анекдот уже рассказывал!..

Краешек луны показался над лесом, и тут же посветлело.

Армяне

Всякий, кто касался теории машин и механизмов, знает, что этот предмет не сложен, однако требует некоторой систематичности. Каковую трудно проявить на третьем курсе по причине любви и портвейна.

Экзамен принимал некто Гайк Ашотович Атанесянц, доцент.

Я стоял в коридоре, пролистывая напоследок учебник. Он был слишком толст, чтобы надеяться на тройку. Два балла в ведомости грозили большими осложнениями.

– Ну как? – спросил Мамука Анджапаридзе, грузин родом из Махачкалы.

– Может, проскочим? – предположил я.

Он безнадежно махнул рукой и саркастически усмехнулся:

– Ага, проскочим… Ты что, армян не знаешь?

Я пожал плечами. Откуда мне было так уж их знать? Я вырос среди

таджиков (см.).

– Это тако-о-о-ой народец, – протянул Мамука. – С ними на одном поле лучше не садись. Неприятные людишки… Да что говорить!..

Я снова пожал плечами. Сказать мне было нечего.

– Вон, на Атанесянца посмотри! – воззвал Мамука к моему здравомыслию. – Что? Скажешь, приятный человек?

Кривить душой насчет приятности Атанесянца не хотелось. С другой стороны, точно так же был неприятен мне и его коллега – Сергей

Степанович Соловьев. Да и вся их кафедра, по чести сказать, была мне категорически неприятна.

– Кто его знает, – вздохнул я.

– А вредные, вредные! – воскликнул Мамука. – Хлебом не корми – дай какую-нибудь гадость сделать. Матери родной не пожалеют! Брат – и брата давай! Отцу стакана воды не принесут!

– Да ладно, – сказал я. – Прямо уж…

– Вот сейчас увидишь! – пригрозил Мамука. – Помяни потом мое слово!

Я взял билет и сразу понял, что дело швах.

Сев за стол, я осознал, что оно даже хуже, чем мне показалось сначала.

Но первым сдался Мамука.

Он смял свой лист, прошаркал к Атанесянцу и грубо сказал:

– Ладно, пишите два балла! Чего там!

Атанесянц внимательно посмотрел на него сквозь толстые очки:

– Почему два балла, Анджапаридзе? Не знаете?

– Не знаю, – с вызовом ответил Мамука.

– Что мне с вами делать, ребятки, – вздохнул Атанесянц.

Раскрыл блокнот. Полистал, держа карандаш указочкой.

– Четырнадцатого приходите. Подготовитесь?

– Четырнадцатого? – переспросил Мамука. – Подготовлюсь, Гайк Ашотович!

– Вот и сдадите с промысловиками. – Атанесянц протянул ему незапятнанную зачетку. – Только не отлынивайте, Анджапаридзе.

Вдохновленный его примером, я тоже поднялся. И моя графа в ведомости осталась чистой. А значит, шансы на стипендию оставались.

Через двадцать минут мы с Мамукой стояли за мокрым столом пивбара.

– Народец, конечно, неяркий, – говорил Мамука. – Тот еще народец…

Но не все так просто! – воскликнул он. – Ведь попадаются и древние княжеские роды… понимаешь?.. Одно дело – Атанесян. Простой армянский плебей. Что с него взять? Мать продаст, отца зарежет… а-а-а!

Мамука отодвинул пустую кружку и протянул руку к полной.

– Совсем другое – Атанесянц! "Цэ"! Понимаешь? "Цэ"! Древний род!

Князья! Это же совсем другое дело. Как можно сравнивать? Ежу понятно. "Цэ"! Вот в чем фокус. Это тебе не какая-нибудь деревенщина. Да я как только услышу такую фамилию, сразу скажу – благородный человек. Он почти что и не армянин! Он фактически грузин, если "цэ" на конце! Естественно. Я тебе скажу: там ведь все напутано. Грузинские князья брали в наложницы армянских девушек. Но и наоборот: армянские плебеи брали в жены грузинских князей!

– Княжон, – поправил я.

– Ну да. Так что кровь-то в нем наша, грузинская, – закончил Мамука.

– Еще по паре?

Четырнадцатого мы снова встретились в коридоре. Мой напарник выглядел усталым. Приехал его двоюродный брат, и прошедшие три дня

Мамука был вынужден оказывать ему уважение.

– Восемь ресторанов, – горделиво сказал он, легонько икнув.
–

Внуковский не считаю. Там не сидели, нет. Так просто, знаешь, два раза за водкой ездили.

Еще через час мне кое-как удалось воссоздать устройство планетарной передачи. Доцент Атанесянц, грустно посмотрев и соболезнующе покачав головой, все же вписал в зачетку вожделенное "удовл.".