Алфавита. Книга соответствий

– Ну, ну! Лешка-то Кососеев? Да он же смирен, как овца! Подожжет!

Что вы, Раиса Пална! И сейчас-то уж я, бм, умом разошелся: что нашло? Ну, с кем не бывает…

Почувствовав по тону Ремешкова, что явился он не с мечом, а с оливковой ветвью, Раиса хмурится.

– Это как же? – надменно поджимает губы и косо посматривает на меня.

– Вы Кососеева, что ли, выгораживать пришли? Это что же получается?

Он магазин грабит, а законная власть ему потачки дает?

– Да какой грабеж! – морщится Ремешков. – Вы же знаете его, Раиса

Пална! Бывает! Нашло на человека! Что ж теперь делать?! Неужели заварим из этого кашу? Он ведь и деньги уж отдал, и дверь, бм, починил, и…

– Деньги его мне не нужны, – повышает голос Раиса. – А то, что он дверь починил, – так мне-то что? Мне за что ему спасибо говорить?

Сам сломал, сам и чини!

– И я про то! – встревает Ремешков, поднимая раскрытые ладони.

– Ну! Только зачем ломал? Это что ж, сейчас вы его покроете, а потом он каждый день повадится замки крушить? Так, что ли?

– Да вы что! Раиса Пална! Как же, бм, он повадится, когда…

– Нет! Нет и нет! По всей строгости! Я законы знаю! – Раиса жестко стучит кулачком по столу. – Знаю! Предумышленный грабеж – и все тут!

Ремешков молчит, разглядывая ее раскрасневшееся полное, в меру накрашенное свежее лицо.

– Эка! Предумышленный! Во-первых, не предумышленный…

Предумышленный – это если б он приготовился как следует… ну, хоть бы, к примеру сказать, колун бы у баньки взял да с ним бы к магазину и пришел… А то ведь он небось стукнул чем попало – камнем каким или там железякой, – и вся недолга! Какой же это предумышленный грабеж! Это, бм, хулиганство!

– А вот суд и решит! – не уступает Раиса. – Вы только запишите все честь по чести – а там разберутся!

Прошла секунда.

– Значит, так!.. – говорит лейтенант Ремешков с широкой улыбкой, одновременно упираясь ладонями в стол словно для того, чтобы встать, а на самом деле только грозно подавшись плотным телом вперед. – Ты это дело брось! Не буду я на Лешку дело заводить! И не в твоих это интересах – со мной щетиниться!

– Это как это не будете! – Раиса тоже подается вперед, отчего ее тяжелый бюст мягко ложится на стол. – Это как это не будете!

В сенях хлопает дверь, тут же взвизгивает вторая, и на пороге является Степан, муж Раисы Палны.

– Бодаетесь, что ли? – хмуро спрашивает он, рассматривая присутствующих. Потом тихо говорит мне: – Здрасти.

– Здрасти, – говорю я.

– Да нет, не бодаемся… – со вздохом отвечает Ремешков, совершая обратное движение – откинулся от стола. – Что нам бодаться… Мы с

Раисой твоей всегда общий язык находили… Сейчас вот запинка только вышла… Раиса говорит – сажать Кососеева, а я говорю – не надо!

– А что ж с ним делать? – бурчит Степан, сдирая с ноги сапог. – По головке гладить?

– Ага! – будто бы обрадованно говорит Ремешков, поднимаясь на ноги и оправляя китель. – И ты говоришь – сажать?

Степан молча сопит, возясь со вторым.

– Ну, если двое уже… это уж, бм, голос общественности! Раз общественность говорит сажать – будем сажать! Правильно! И все вообще теперь будем делать, бм, по закону! А, Степан? Согласен?

Тот пожимает плечами не глядя.

– Тогда, во-первых, значит, ружьишко придется изъять, – замечает лейтенант между делом, сдергивая с вешалки шинель. – Где у тебя ружьишко-то, Степан Никитич?

Вопрос совершенно излишен, поскольку тускло сияющая "ижевка" висит на самом виду – над диваном.

– А про во-вторых мы потом поговорим… – добавляет Ремешков, просовывая руку в рукав. – А, Степан? Поговорим ведь?

– Это чего это – изъять! – тихо и без тени уверенности в голосе возражает Степан. – Да ты что!

– Попрошу на "вы" с представителем власти, – режет Ремешков и добавляет неожиданно мягко, немного даже извинительно улыбаясь: -

Разрешеньице нужно было по форме выправить, гражданин Хвалин. Вы ж, бм, просрочили!

– Да что ж, что просрочил! Нельзя же мне без ружьишка-то! – восклицает гражданин Хвалин, переступая босыми ногами. – Со дня на день пороша! Ты что!

– Закон, бм, – равнодушно разводит руками Ремешков, делая шажок.

Я уже стою у дверей.

– Ладно, ладно! – Степан загораживает собственным телом проход к кровати. – Не надо! Не будем ничего!

– Это как это не будем! – кричит Раиса.

– Не будем, я тебе сказал! Ишь завелась! Все, все, Василий Петрович, базару нет… передумала она!

– Это что ж это я передумала!

– Молчи, сказал! – Степан сверлит жену взглядом побелевших глаз.
–

После поговорим!

– Это что же мне молчать!..

– Ах ты!..

Степан неприцельно мечет в супругу сапог; предмет обуви перелетает комнату и ударяется об задребезжавшие дверцы серванта.

– Убью! – ревет гражданин Хвалин, шаря по полу в поисках второго.
–

Не посмотрю, что милиция!.. Тут пороша со дня на день, а она – вона чего!!

– Ну, ну, еще один! Ладно, ладно! – Смеясь, Ремешков поднимает руки вверх. – Дайте выйти-то, бм, молодые! Уж сами тут как-нибудь потешитесь!..

– Да-а-а!.. – говорю я, когда мы оказываемся на крыльце. – Виртуоз!

– А как же, – с достоинством отвечает лейтенант, щупая ноздрями октябрьский воздух. – Надо же урегулировать!..

Учет

В молодости научная работа чередовалась с сельскохозяйственной. В колхоз посылали недели на две. Той осенью мы бесконечно долго убирали капусту. Трактор с прицепом волокся по раскисшему полю. Мы брели за ним, поднимая с земли плотные кочаны (кто-то срубил их прежде), чтобы кинуть в кузов. Как-то раз бригадир наказал после окончания работы подойти к учетчице и отметиться. Мы подошли. Она приготовилась записывать на какой-то мятой бумажке.

– Волос.

– Как? – удивилась учетчица.

– Да обыкновенно. Как слышится, так и пишется, – грубовато сказал я. – Волос.

Она тупо смотрела на меня.

– Ну что у вас на голове растет! – сказал я раздраженно.

Она недоверчиво записала.

– Ветр, – сказал Костя Ветр.

– Что? – оторопело спросила учетчица.

Кое-как разобрались с Костей.

– Юр, – сказал Саша Юр, кореец по национальности (см. Национальность ).

Широко распахнув синие глаза, учетчица немо смотрела на него.