Альгамбра

Прости-прощай веселая и беззаботная студенческая жизнь; раз только искоса глянули ясные глазки – и погиб человек. День и ночь видел он перед собой ее одну – самую скромную девушку на свете. Он отыскал особняк падре. Увы! В такой дом бродячему студенту вроде него ходу не было. Достойный падре не имел к нему никакого сочувствия; сам он не бывал Estudiante sopista [29] и не зарабатывал ужин песнями. А тот день-деньской бродил под окнами, в которых иногда мелькала служаночка; но мелькание это лишь разжигало его пыл и ничего ему не обещало Он пел серенады под ее балконом, и однажды – о, радость! – в окне возникло что-то белое. Увы, это был лишь ночной колпак падре.

29

Студент-попрошайка (исп.).

Никогда еще не было такого преданного обожателя и такой робкой девицы; бедный студент впал в отчаяние. Между тем настал канун Иванова дня, когда простой люд толпами валит из Гранады за город, весь вечер танцует и проводит ночь под солнцеворот на берегах Дарро и Хениля. Счастливы те, кому удастся омыть лицо речной водою с последним полуночным ударом соборного колокола: на миг вода становится волшебной и делает человека красавцем. Студент от нечего делать затесался в праздничную толпу и добрел с нею до узкой долины Дарро, к подножию горы, на которой высились красноватые стены Альгамбры. В полу высохшем русле реки, на прибрежных скалах и садовых террасах на горных уступах – всюду шумели пестрые компании; под виноградными лозами и раскидистыми смоквами шли танцы, звенели гитары и трещали кастаньеты.

Студент в тоске и унынии прислонился к одному из причудливо изогнутых гранатовых деревьев, растущих по обе стороны мостика над Дарро. Печально обозревая картину общего веселья, где у каждого кавалера была своя дама или, выражаясь более уместно, у всякого барана своя ярочка, он вздыхал о своей одинокой судьбе – надо же было ему плениться черными глазками такой неприступной девицы! – и роптал на свое затасканное платье, в котором нечего было и стучаться во врата надежды.

Постепенно его заинтересовал сосед, такой же одинокий. Это был воин сурового вида, с проседью в густой бороде; он стоял, как на часах, у граната напротив. Лицо его было землисто-зеленоватое; в старинном испанском доспехе, с копьем и щитом, он стоял неподвижно, как статуя. Студент немного удивился, что никто не замечает его необычного наряда: на него даже не глядели и только что не пихали локтями.

«В этом городе много всякой старины, – подумал студент, – и, наверно, к этому чудаку тоже привыкли и не удивляются».

Ему все же стало любопытно, а нрав у него был общительный, и он подошел к воину.

– Редкостный у вас доспех, приятель. Это каких же войск?

Челюсти воина растворились со скрежетом, точно Двери на заржавленных петлях, и глухой голос отвечал:

– Королевская стража Фердинанда и Изабеллы.

– Санта Мария! Да этой стражи уже лет триста и в помине нет!

– А я триста лет как в карауле. Теперь, кажется, конец моей службы близок. Хочешь разбогатеть?

В ответ студент трепыхнул драным плащом.

– Я тебя понял. Если ты человек надежный и имеешь мужество, следуй за мной – и станешь богат.

– Не спеши, приятель; чтоб следовать за тобой, особого мужества мне не надо: у меня только и есть что жизнь да старая гитара – и той и другой цена ломаный грош. Надежный-то я надежный, но тут меня не собьешь: не введи нас во искушение. Если ради богатства надо украсть или убить, то пусть уж я лучше буду щеголять в драном плаще.

Воин полыхнул на него гневным взором.

– Меч мой, – сказал он, – я вынимал из ножен только в защиту веры и трона. Я Cristiano viejo; следуй за мной и дурного не опасайся.

Студент, поколебавшись, побрел за ним. Он заметил, что на разговор их никто не обратил внимания и что воин шел сквозь толпу гуляк как бы невидимкой.

За мостом воин свернул узкой и крутою тропой мимо мавританской мельницы и акведука, вверх по ложбине, разделяющей угодья Хенералифе и Альгамбры. Последний закатный луч скользнул по красным зубцам высоко над ними, и монастырские колокола возвестили грядущее празднество. Ложбина заросла смоквами, виноградом и миртом, и небо заслоняли крепостные башни и стены. Было темно и безлюдно, и сумеречные нетопыри метались кругом. Наконец воин остановился у отдаленной разрушенной башни, когда-то, верно, охранявшей мавританский акведук. Он ударил древком копья в башенное основание. Прокатился подземный гул, и тяжкие камни разверзлись, образовав проход шириною с дверной проем.

– Входи во имя пресвятой троицы, – сказал воин, – и ничего не бойся.

Сердце у студента екнуло, но он перекрестился, пробубнил под нос «Аве Марию» и вошел за своим таинственным вожатым в глубокий погреб, вырубленный в скале под башней и исчерченный арабскими письменами. Воин указал на каменную скамью в стене.

– Смотри, – сказал он, – она триста лет служила мне ложем.

Ошарашенный студент попробовал отшутиться.

– Клянусь блаженством святого Антония, – сказал он, – крепко же вам спалось, ежели было не жестковато.

– Напротив, сон ни разу не смыкал мне очи: я обречен нести бессменный караул. Слушай, как это было. Я был телохранителем Фердинанда и Изабеллы, попал в плен во время мавританской вылазки, и меня заточили в этой башне. Когда готовились сдать крепость христианским государям, некий факих, мавританский законоучитель, соблазнил меня помочь ему укрыть в этом погребе часть сокровищ Боабдила. За это я понес кару – и поделом. Факих этот был африканский чернокнижник и демонским ухищрением наложил на меня заклятье – я стал караульщиком сокровищ. С ним, должно быть, что-нибудь случилось, ибо он исчез навсегда, похоронив меня заживо. Протекли года и века, гора содрогалась от землетрясений, и я слышал, как камень за камнем крушило башню время; но над заколдованными стенами этого погреба не властны ни время, ни стихии.

Раз в сто лет, в праздник святого Иоанна, заклятье приотпускает меня: я могу выйти и стоять на часах у моста через Дарро, где ты встретил меня, – стоять и ждать, не явится ли такой, у кого есть власть разрушить злые чары. Дважды я простоял там напрасно. Я окутан как бы облаком и сокрыт от смертных взоров. За триста лет ты первый подошел ко мне. Это понятно. Я вижу у тебя на пальце перстень с печатью Соломона премудрого, проницающей все заклятья. В твоей власти вызволить меня из этой ужасной темницы или оставить на страже еще сто лет.

Студент выслушал этот рассказ в немом изумленье. Он слыхивал много историй о сокровищах, хранимых нерушимыми заклятьями в подвалах Альгамбры, но считал их вздорными выдумками. Теперь он оценил и подарок святого Киприана. И все-таки, даже владея могучим талисманом, жутковато было оказаться в таком месте наедине с зачарованным стражем, который по законам природы должен был без малого триста лет назад спокойно истлеть в могиле.

Во всяком случае, с этим живым мертвецом шутки были плохи, и студент заверил его, что готов по дружбе и с охотою сделать все возможное ради его избавления.

– На одну дружбу я бы не положился, – молвил страж.

Он указал на объемистый железный сундук, запоры которого покрывала арабская вязь.

– Этот сундук, – сказал он, – таит несметные сокровища – золото, драгоценности, каменья. Разрушь заклятие, сковывающее меня, и половина сокровищ – твоя.

– Но как же мне это сделать?

– В помощь тебе нужны христианский священник и христианская дева. Священник совершит обряд изгнанья нечистой силы, девушка коснется сундука Соломоновой печатью. Сделать это надо ночью. Но только помни: дело это нешуточное и не под силу рабам плотских похотей. Священник должен быть Cristiano viejo, образец праведности, и перед тем как явиться сюда, ему надо умерщвлять плоть суровым постом ровно сутки, а девица должна быть безупречна и неподвластна искушеньям. Немедля пустись на их поиски. Через три дня конец моему отпуску если на третьи сутки до полуночи я не буду избавлен, то останусь нести караул еще на сто лет