Алгоритм смерти

— Система управления огнем, — перебил его немец.

— Система управления огнем? Комплекс оснащен оружием?

— Нет, нет, огонь в смысле пожар, пожарные команды, пожарные машины. Нам пришлось работать с другой фирмой. Весьма деликатный вопрос. Японцы. Очень заносчивые люди. Им нельзя выкладывать всего.

— Вы не могли бы выразиться более определенно?

— У японцев лучшие в мире аппаратные средства и программное обеспечение систем пожаротушения, и такие высокие стандарты обуславливаются тем, что все эти системы напрямую связаны с Токио. Японцы могут отслеживать и решать любые проблемы в любой точке земного шара, не выходя из своей штаб-квартиры. Посредством такого нехитрого приспособления как — возможно, вы о нем слышали? — как телефон.

— О господи, — пробормотал Нил.

— Да. А сейчас я дам вам номер телефона и имя инженера, с которым нужно переговорить. Японцы тоже очень осторожные, так что я советую вам предварительно заручиться поддержкой вашего государственного департамента. Вы хотите проникнуть в программу? Вот как вы сможете в нее проникнуть.

Решения. Дуглас Обоба, при мудром содействии мистера Ренфроу, мастерски овладел искусством принимать правильные решения. К нему снова вернулась уверенность в себе, которую лишь слегка поколебал враждебный настрой журналистов на пресс-конференции. К нему обращались по разным вопросам самые различные люди. Но их было слишком много. Кого-то можно было просто задвинуть подальше и благополучно забыть.

Джефферсон, горячая голова, командир спецназа постоянно крутился рядом, отчаянно жаждя получить от Обобы «добро» и ввязаться в бой. Ну разумеется, стрелять, перестрелять всех: отличная мысль, весь торговый центр завален трупами, а на полу море крови. Но Джефферсон, как и другие ему подобные, был настолько одержим своей идеей, что это делало его глупым. Такими легко манипулировать лестью и вниманием, тем самым избавляясь от них.

Другие решения: может быть, оставить у дверей еду и отойти назад в надежде на то, что боевики, кто бы они ни были, заберут ее и распределят среди заложников? А что насчет медикаментов, успокоительных средств? Ренфроу согласился, что ответ на оба предложения должен быть положительным. А почему бы и нет? На заложников давит жуткий стресс, хотя с этим все равно ничего нельзя поделать.

Далее, давление со стороны прессы. Корреспонденты общенациональных телеканалов выколачивали из Обобы новую информацию, но Ренфроу справедливо заметил, что, если дать журналистам почувствовать себя приглашенными в узкий круг, возможно, они станут обращаться помягче. Притом Ренфроу также добавил, что будет крайне нежелательно, если в разгар такого кризиса полковник начнет давать эксклюзивные интервью; это только сыграет на руку его врагам. Так что тут приходилось выдерживать тонкий баланс, поэтому Ренфроу предложил сделать краткое заявление корреспондентам всех общенациональных телесетей, на фоне захваченного комплекса, для большей правдивости. Он также позаботился о том, чтобы раздобыть для полковника необходимую экипировку, и тот теперь блистал великолепием в черном комбинезоне и бронежилете, с «береттой» в кобуре на поясе, а также с рацией, шоковыми гранатами и наручниками, в новеньких высоких ботинках на шнуровке, полноправный участник происходящего.

А сколько неприятностей! Почему до сих пор нет никакой существенной информации? Чем занимается ФБР? Чтобы чем-то занять федералов, полковник поручил им провести расследование. У них есть доступ к всевозможным федеральным базам данных, так почему же они до сих пор ничего не выудили? Только пустая мелочь от мозговедов, которую показал Кемп, но на самом деле это отписка, перечисление очевидного. Сплошное расстройство. Предполагалось организовать информационный центр под командованием одного из заместителей, куда стекались бы данные из архивов, допросы свидетелей (многие взятые на бегу), рекомендации других правоохранительных ведомств, где бы это все систематизировалось, изучалось, оценивалось, после чего — и это самое главное — представлялось полковнику, однако тут наблюдалось полное фиаско: слишком много информации, поступала она слишком быстро, причем большая их часть недостоверна: слухи и домыслы. Так что до сих пор эта затея не принесла никаких результатов.

И все это время Обобе приходилось помнить о стрелках часов, неумолимо приближающихся к шести вечера. Прошло уже три часа с того момента, как все началось. Три долгих часа. Предположим, в шесть вечера боевики расстреляют еще шестерых заложников. Тогда придется предпринимать какие-то действия, не дожидаясь семи. Нельзя же и дальше наблюдать со стороны, как в семь часов расстреляют семерых, в восемь — восьмерых, и так далее. Ну почему эти люди не хотят разговаривать с ним? Скажите же, что вам нужно. Мы начнем диалог. Обозначим свои позиции. Никто не идет на подобное, чтобы потом молчать. В этом нет никакого смысла. Обоба не сомневался в том, что, если переговоры начнутся, он рано или поздно заставит боевиков согласиться с его точкой зрения. В этом заключался его величайший дар, который его никогда не подводил. Интеллект, человечность, сострадание, отзывчивость: вот в чем его тайное оружие, которому предстояло одержать победу.

— Сэр, — вдруг послышался чей-то голос, один из многих.

— Да, да, в чем дело? — спросил Обоба.

Обернувшись, он увидел, что на улице Джефферсон беседует с тележурналистом. Ему не хотелось, чтобы подчиненные в этот напряженный момент критиковали его. Еще он увидел своего пресс-секретаря, спешащего, вероятно, с новым распоряжением губернатора, а за окном в сгущающихся сумерках журналисты болтали между собой и смеялись, и полковник догадался, что они насмехаются над ним и…

— Он хочет говорить.

…а ему срочно нужно в туалет, он не ужинал, а без еды он не может сосредоточиться и…

— Кто хочет говорить?

— Он, — выразительно произнес связист.

Внезапно в штабном автобусе наступила полная тишина.

— Тот, кто находится внутри?

— Сэр, звонок из диспетчерской службы безопасности торгового центра. Я проверил, номер правильный, вызов исходит из комплекса. Звонящий представился членом какой-то организации под названием «Бригада Мумбаи». По его словам, он хочет говорить, иначе в шесть часов будут расстреляны еще шестеро заложников.

За три месяца до этого

Имам Надифа Аба запер двери мечети Эль-Таква, выходящей на Бедфорд-авеню, и, проверив, нет ли поблизости его врагов, направился к своей машине.

А врагов у него было немало. Разумеется, ФБР, но федералы по крайней мере держались на расстоянии. Далее, молодые американские негры, которые считали его дураком, издевались над его чувством собственного достоинства, набожностью и постоянно пугали угрозами физической расправы, завершавшимися ударом, замиравшим в дюйме от его лица. А если имам вздрагивал и отшатывался назад, юнцы разражались хохотом.

Но хуже всех был преподобный Рид Хобарт из баптистской церкви Спасителя на Миннесота-авеню, который однажды вообразил, что к нему обратился лично его бог, поставив перед ним задачу прогнать из Миннесоты всех нехристиан. За плечами у преподобного была долгая история всевозможных самозваных крестовых походов, и сам он, вероятно, находился под наблюдением ФБР за предполагаемую связь с радикальными подпольными группировками, выступающими за запрещение абортов. Однако при всем том Хобарт жаждал публичности, поэтому на протяжении двух недель он каждый день в десять часов утра появлялся на улице перед скромной мечетью имама Абы и устраивал четырехчасовые мирные, но очень шумные акции протеста.

«ИСЛАМ — ПОЛНЫЙ БРЕД», — было написано на одном плакате; «УБИРАЙТЕСЬ К СВОИМ КОЗАМ!» — призывал другой; а еще был «УСАМЕ БЕН-ЛАДЕНУ КАЮК», но хуже всего было заявление «КОРАН + СПИЧКИ = ХОРОШИЙ КОСТЕР». Подумать только, как был осквернен священный текст! Это наполняло имама яростью, болью и ненавистью, подтолкнув его еще на шаг к тому насилию, которое дремало у него глубоко в душе. Но он сознавал, что если нанесет ответный удар преподобному Хобарту, с его огромной головой, увенчанной пышной гривой, и раскатистым голосом, то лишь выставит себя на всеобщее посмешище. Ну как истинно верующему сохранять свое достоинство в такой адской обстановке?