Алхимик (сборник)

Сейчас он вертел в руках кубик, поглаживая поверхность, задумчиво тыкая пальцем в черное гнездо передачи данных. Интересно, не ценнее ли он, чем те очки, что на нем сейчас. Слишком большие для такой маленькой головы, они то и дело съезжали с переносицы, но все равно он их не снимал, восхищенный новизной дневного зрения в темноте. Надвинув очки обратно на переносицу, он снова стал играть кубиком.

Высматривал человека в белых перчатках, но не видел, и вертел кубик в ладонях. Гадая, что же в нем прячется такое, если за него убили иностранца.

Человека в белых перчатках все не было.

Ван Цзюнь кашлянул и снова сплюнул. Если этот человек не придет еще десять больших кусков пенопласта, кубик надо будет оставить себе и продать.

Двадцать кусков пенопласта спустя человек в белых перчатках все еще не появился, а небо начало светлеть. Ван Цзюнь глядел на кубик и подумывал, не бросить ли его в воду. Ждал, а тем временем нунмини просачивались через мост со своими нагруженными тележками. Крестьяне из деревень ползли в город со своих мокрых полей, с налипшей между пальцами грязью, с мешками овощей на спинах. Наступал рассвет. Хуоцзяньчжу блестел, сиял, огромный и живой на фоне светлеющего неба. Ван Цзюнь кашлянул, снова сплюнул и спрыгнул с перил моста. Бросил кубик в рваный карман. Все равно тибетец его не найдет.

Сквозь городскую дымку пробивалось солнце, Чэнду поглощал тепло. Из воздуха выступала влага – резкая перемена температуры, последняя волна жары перед приходом зимы. Ван Цзюнь обливался потом. Трехпалого Гао он нашел в игровом зале. На самом деле у Гао было не три пальца, а десять, и он ловко управлялся ими с трехмерным солдатом, воюющим с повстанцами в высоких горах Тибета. Среди триад Чэнду его знали как человека, который заставил главного представителя «ТексТел» платить за защиту по десять тысяч юаней каждый месяц, пока его не вернули обратно в Сингапур. И заставил как раз-таки тремя пальцами.

Ван Цзюнь дернул Трехпалого за полу кожаного пиджака. Трехпалый отвлекся и погиб под атакой монаха с посохом.

– Чего тебе? – спросил он, недобро глядя на Ван Цзюня.

– Есть что продать.

– Я тебе говорил, мне твои приборчики не нужны такие. Без начинки в них толку нет.

– У меня другое.

– Что?

Ван Цзюнь протянул ему очки, и глаза ганкстера расширились.

– Где ты это взял?

– Нашел.

– Дай посмотреть.

Ван Цзюнь неохотно выпустил очки из рук. Трехпалый их надел, потом снял и бросил обратно Ван Цзюню.

– Дам тебе за них двадцатку.

И повернулся начать новую игру.

– Хочу сто.

– Мэй мэ-эр.

Сказано было на пекинском сленге – не пойдет.

Он начал игру. Солдат сидел на равнине, над ним поднимались снежные пики. Он бросился вперед, по низкой траве, к хижине, обтянутый кожей попавших сюда ранее китайских солдат.

– Не входи в хижину, – сказал Ван Цзюнь.

– Знаю.

– Согласен на пятьдесят.

Трехпалый фыркнул. Его солдат заметил приближающихся всадников и спрятался за хижину.

– Дам двадцать.

– Может, Две Фасолины больше даст, – сказал Ван Цзюнь.

– Даю тридцатку. Пойди проверь, даст ли тебе столько Две Фасолины.

Солдат подождал, пока всадники собьются в кучку, и пустил ракету им в середину. Игровой аппарат загремел взрывом.

– У тебя есть они?

Трехпалый отвернулся от игры, и солдат тут же погиб, потому что из хижины вырвался выведенный биоинженерным способом человек-як. Не обращая внимания на вопли солдата, Трехпалый отсчитал деньги. Ван Цзюнь оставил его играть дальше и отметил продажу, найдя тихий уголок моста через Бин Цзян и устроившись там подремать на изнуряющей дневной жаре.

Проснулся он вечером, голодный. Ощутил тяжесть монет в кармане и подумал о возможностях, открываемых богатством. Среди монет пальцы нащупали непривычные контуры датакуба. Он чуть не забыл, откуда взялись деньги. Держа кубик, он вспомнил тибетца, хунаньца и свое поручение. Подумал, что надо бы найти тибетца и вернуть ему куб, но в самой глубине души было сомнение, что он найдет сегодня продавца тигриных костей. А в животе урчало. Бросил кубик обратно в карман, поиграл монетами, лежащими там же. Сегодня у него есть деньги. И он хорошо поест.

– Мапо дофу сколько?

Повар глянул на него, помешивая суп в широком воке, слушая, как он булькает.

– Дорого, малыш Ван. Давай иди, попрошайничай в другом месте. Не беспокой мне клиентов.

– Шушу, у меня деньги есть. – Ван показал монеты. – И я голоден.

Повар засмеялся:

– Сяо Ван разбогател! Ладно, малыш Ван, скажи мне, чего бы ты хотел.

– Мапо дофу, свинину юй сян, два ляна риса и пиво «Ву Син», – последовал поспешный заказ.

– Ну и желудок у малыша Вана! Куда ты всю эту еду засунешь, хотел бы я знать? – Ван Цзюнь посмотрел сердито, и повар сказал: – Иди садись. Будет тебе твой пир.

Ван Цзюнь пошел и сел за низкий столик, глядя, как ревет огонь, а повар бросает стручки чили в вок. Пришлось вытереть рот, чтобы не пустить слюну на запах еды. Жена повара открыла для него «Пять звезд», и на его глазах налила пиво в мокрый стакан. Дневная жара спадала. По брезентовой крыше уличного ресторана застучал дождь. Ван Цзюнь пил пиво и смотрел на других клиентов, отмечая, какую еду они едят и в какой компании. Раньше он мог бы пристать к таким людям, выклянчивая денег, но не сегодня. Сегодня он король, богач, человек с деньгами в кармане.

Его мысли были прерваны приходом иностранца. Широкоплечий мужчина с длинными белыми волосами, убранными сзади в конский хвост. Кожа у него была бледная, на руках – белые перчатки. Он вошел под навес ресторана, огляделся синими глазами, рассматривая обедающих. Увидев скрюченную фигурку Ван Цзюня, улыбнулся, подошел, сел на табурет напротив и сказал на мандаринском, с акцентом.

– Ты – малыш Ван. У тебя для меня кое-что есть.

Ван Цзюнь уставился на этого человека, а потом, набравшись храбрости в присутствии и от внимания других китайцев, сказал:

– Кэ нен. – Может быть.

Иностранец нахмурился, потом наклонился через стол, но их прервала жена повара, поставив перед Ван Цзюнем мапо дофу и тут же – свинину. Пошла, зачерпнула дымящуюся чашку риса шире руки Ван Цзюня и поставила перед ним. Ван Цзюнь взял палочки и начал заталкивать еду в рот, разглядывая иностранца. Глаза слезились от остроты дофу, во рту покалывало знакомое онемение от молотых перечных зерен.

Жена повара спросила, будет ли иностранец есть с ним, и Ван Цзюнь глянул на него. Ощупал деньги в карманах. Рот горел пламенем. Ван Цзюнь оценил габариты иностранца и мрачно согласился, почти наяву ощущая, как испаряется его богатство. Они говорили на Чэнду хуа, городском диалекте, и иностранец не понимал сказанного. Жена повара зачерпнула другую плошку риса, поставила перед иностранцем, положила пару палочек. Иностранец взглянул на горку риса и снова на Ван Цзюня. Покачав головой, он сказал: