Алхимики

Одежда пикардийца была испачкана известью, костяшки на руках сбиты; колпак, скрывающий широкий лоб, и темная щетина изменили его до неузнаваемости. Он стал похож на мастерового, а не на школяра. Но глаза Ренье горели прежним огнем, и, заглянув в них, Сесса не увидела ни страха, ни печали. Как будто ему самому не грозила никакая опасность, как будто не его друга отвели в застенок, чтобы пыткой выбить признание в том, что тот не совершал.

Оттого, что он выглядел таким беспечным, девушка почувствовала разочарование.

— Где же вы прятались, ваша милость? — спросила она с грустью.

Ренье приложил палец к губам и увлек ее за стену. Теперь никто не мог их увидеть.

— Вот что, милая, не время для расспросов. Я буду говорить, а ты послушай. С братом моим случилась беда — он попал в лапы к черту. Но я знаю, как его вытащить. Поможешь мне в этом?

— Я сделать все, что нужно, — ответила Сесса.

— Вот славно. Этот черт хитер, как сотня лисиц, с ним надо быть осторожней. Но ведь ты не боишься его?

— Господь защитит меня, — сказала девушка.

— Amen, добрая душа. Слушай — Хендрик Зварт водил дружбу с нечистым, а тот являлся к нему в дом, приняв человеческий облик; госпожа Мина знала обо всем. Дважды я ловил его за хвост; дважды он выскальзывал у меня из рук. В третий раз все решится. Я знаю, кто он. Только и черт знает обо мне. Вот и приходится таиться — плохо будет, если он и меня сцапает. Потому мне нужна ты. Кроме тебя, просить некого.

— Я пойду туда, куда вы укажете, и сделаю то, что вы велите, — сказала Сесса.

Ренье спросил:

— Умеешь ты читать и писать?

— Немного, ваша милость, — ответила служанка. Тогда пикардиец дал ей листок, на котором было написано несколько слов. Но прочесть их девушка не могла, потому что язык был ей незнаком. Она спросила:

— Что это?

— Заклинание, обездвиживающее дьявола. Если произнести его вслух, черт теряет свою силу; чтобы вновь обрести ее, ему придется вернуться в ад. Моего брата он с собой не утащит. Так мы спасем Андреаса и сами останемся живы.

— А что же будет с Грит и госпожой Миной?

— Все в руках божьих, — сказал Ренье. Потом он произнес вслух заклинание и заставил Сессу повторять за собой; и она произносила его несколько раз, пока не выучила все слово в слово.

Пикардиец остался доволен. Потом он сказал:

— Завтра утром отнеси это листок дознавателю, только отдай ему прямо в руки. Стой на своем, что бы там ни было. Если лист у тебя отнимут или ты потеряешь его, произнеси эти слова, глядя ему в лицо. Но перед другими молчи, как рыба. Когда он спросит, кто тебя послал, не называй моего имени, но скажи, что пославший тебя владеет Manu philosophum — рукой философа. Больше не говори ничего и сразу уходи. Будь осторожна: у нашего черта есть два чертенка на посылках, они его глаза и уши. Если увидишь, что они скользят за тобой, подобно холодным теням, беги и прячься в церкви. Если нет — вечером приходи на это место. Я буду ждать тебя здесь.

— Все исполню, — сказала служанка, и Ренье ласково потрепал ее по щеке.

Вдруг на его лицо набежала тень, и он произнес, пытливо глядя ей в глаза:

— Милая, славная девушка, подумай хорошенько. Зачем тебе соваться в волчье логово? Инквизиция страшнее чумы и голода, а тот, о ком я говорю, коварнее змея Эдемских кущ. Ступай домой. Клянусь именем Христовым, я не забуду твоей доброты: ты откликнулась на зов отверженного, но я не в праве просить ни о чем большем. Оставь это. Я и брат Андреас пришли в этот город незваные, нежданные; пусть теперь тот, кто указал нам путь, решает нашу судьбу.

— Тогда пусть и моя судьба решится вместе с вашей, — побледнев, ответила Сесса. — Я вверяю себя заступничеству девы Марии и ее сына.

Она взяла у пикардийца листок и положила в карман.

XXII

В Ланде тюрьмой служила старая башня, чьи стены, сложенные из валунов, замшелые и растрескавшиеся, так глубоко ушли в землю, что к входу в нее, ранее находившемуся на уровне второго этажа, теперь надо было спускаться по трем осклизлым от сырости ступеням.

Днем и ночью здесь горели факелы, поскольку окна, похожие на щели, не пропускали солнечный свет; на первом этаже, превратившемся в подвал, не было даже этого. Здесь находились узкие клетушки, сырые и темные, разделенные толстыми перегородками; чтобы попасть в них, нужно было спуститься по приставной лестнице на крохотную площадку, куда выходили двери всех четырех камер. Здесь держали самых опасных преступников: разбойников, убийц, колдунов. Теперь же в одной из них томился Андреас, а в другой — его тетка и Грит, умолявшая не разлучать ее с госпожой.

Длинной цепью школяра приковали к стене, железное кольцо давило ему на шею. В кромешной тьме человек внезапно оказывался слепым, глаза не могли привыкнуть к окружавшему его мраку. Оставалось полагаться лишь на слух, но толстые стены не пропускали звуков. Крысы, задевавшие его своими хвостами, проскальзывали, как призраки; вода просачивалась сквозь каменную кладку и беззвучно стекала вниз. Верно, и в могиле не было столь полного безмолвия. Лишь когда Андреас вставал, чтобы сделать три шага вперед и три назад, было слышно, как трутся друг о друга ржавые звенья цепи и чавкает под ногами раскисшая, смешанная с грязью солома.

Но школяр делал это, лишь когда холод и сырость на мгновение приводили его в чувство. В остальное время он пребывал в дремотном оцепенении, сменившим прежнюю лихорадку; он не спал, но и не бодрствовал; глаза его были закрыты, а перед мысленным взором кружились смутные образы, вводя школяра в подобие мистического транса.

Временами Андреас чувствовал, как его дух отделяется от тела и возносится на небывалую высоту; вокруг него во все стороны простиралась бездна, безмерная, бесконечная, безмолвная, и он странствовал по ней, не двигаясь с места. В этой необъятной пустоте он, наконец, обретал себя и наслаждался непреходящим; по сравнению с нею все остальное казалось мелким и ничтожным. Воспоминание о женщине, обманувшей его, больше не причиняло боли. Смерть, забравшая дядю и ныне поджидающая племянника, была лишь привратником у дверей в вечную пустоту, где сверх всех блаженных духов — бездонное блаженство божественного бытия.

«И сама всесовершеннейшая, безмерная, незримая полнота Твоего вечного света названа божественной тьмою, где, как сказано, Ты обитаешь и тьму эту обращаешь в кров свой».

Пребывая в этом состоянии, Андреас был ближе к смерти, чем к жизни, но раз за разом жизнь в нем брала верх. Трясясь от боли, он распрямлял закоченевшее тело, делал три шага вперед и три назад, дрожащими руками нащупывал хлеб, оставленный тюремщиком, откусывал от него и запивал водой, столь холодной, что ему в виски впивалась сотня ледяных иголок.