Алиби

И в самом деле, вспомнил теперь Горошин свои недавние размышления о мести. Само понятие о ней содержит в себе что-то мелкое, чувственное, человечье, где всего лишь мирское, сиюминутное, выдается за высшую справедливость. В то время как сама мысль о мести есть мысль о земном. Земное же становится прахом скорее, чем кончается жизнь каждого из людей. Содеянное в отместку зло только прибавляет скверны. «Царство моё не от мира сего: если бы от мира сего было царство моё, то служители мои подвизались бы за меня». Следуя этим словам Христа, служители его не сражаются за него внешним оружием. Их оружие – стояние в вере и молитве до смерти.

Последние лучи закатного солнца ещё лежали на Северо-Восточной стене Замка. Они окрашивали в багрянец нежную зелень вьющегося по круглой башне, от самой земли, плюща. Они еще золотили стекла в верхних этажах. Особенно это было заметно там, где не горел свет. Но было ясно, что пройдет минута-другая, и все погрузится в необъятную плотную тьму противостояния. Дня и ночи. Ночи и дня. И те, для кого этот день настанет, будут радоваться, что ночь миновала. Не прошло и пяти минут, как взвилась ракета, и Лисёнок передал по рации приказ – «На штурм».

***

Уже подходя к Виктории, Михаил понял – у второго фонтана, справа, не было никого. Пуста была и стоявшая в пяти метрах от фонтана гранитная скамья, где в лучшие дни, когда собирались все, не хватало места.

Было начало мая, и первые весенние дни в каком-то безличном предвкушении не то тепла, не то свободы словно растворяли и тревогу, и недоумение, и все возможные разочарования, которые, чего уж там говорить, в жизни встречаются не так уж редко. Обойдя высоко взлетевшие струи фонтана, Горошин подошел к скамье. Нагретый солнцем камень обрадовал теплом и покоем. Стало хорошо и тихо. Подождем, подумал Горошин, поглядывая по сторонам, в ожидании, что кто-нибудь подойдет.

Они собирались здесь по четвергам уже много лет. Раньше, когда ставшая теперь небольшой, Виктория была просторной Площадью Победы, и здесь стоял памятник, они приходили ко второй, с правого фланга, нижней трибуне. Здесь узнавались последние новости, здесь рождались идеи и планы, сюда приносились сообщения о том, кто у кого родился, кто умер, у кого – юбилей, кто переехал на новую квартиру, получил очередную награду или не может получить её вот уже пятый десяток лет. Бывало, встретившись здесь, на площади Победы, они в полном составе отправлялись на какое-нибудь торжество по случаю юбилея полка, Армии, Фронта. Кое-кто, правда, узнавал новости по телефону. Но телефоны были не у всех. А здесь, у второй, с правого фланга, трибуны, можно было узнать всё. Здесь Горошин когда-то впервые услышал, что Бурмистров, ставший после войны судовым механиком, получил Орден Трудового Красного Знамени, Катеринин старший сын, офицер-подводник, благополучно вернулся из похода, когда лодка трое суток лежала на грунте, и весь город ждал и надеялся. А когда его, Горошина сын, живший у своей матери, пришел к нему за фамилией, все об этом тоже узнали здесь – у второй трибуны с правого фланга. И Сашка Бурмистров, на что уж человек, лишенный всякого налета сентиментальности, сказал Горошину «Молодец». И Михаил не сразу понял, кто это «Молодец» – его сын или он сам. Теперь всё по-другому. Теперь у них – гранитная скамья, тоже с правого фланга, но теперь уже от фонтана. Потому что ни памятника, ни трибун больше нет. Да еще хорошо, что есть скамья, а то могло бы и не быть – так много всего пришло и поселилось здесь, на Площади – и Триумфальная колонна с Гирляндой славы, и фонтаны, и тьма тьмущая фонарей, и посадочные места и тут и там, и там и тут, и еще там и еще тут, и жизнь и воспоминания и вероятная перспектива нищих на многочисленных ступенях Храма. Ну, что ж, не раз думал Горошин, нищие на ступенях Храма – это в традиции православия. На Руси нищих не трогали. «И здесь не тронут», обещал Бурмистров. «В традиции», тоже говорил он. Памятника теперь нет. И трибун тоже нет. «Ну, и хорошо», время от времени говорит кто-то. Горошин в таких случаях молчит. Он и правда не знает – что лучше – исчезнувшие трибуны или нищие. Но главное – есть она, Виктория, эта Площадь Победы. И этого у них никто не отнимет.

Слегка свыкнувшись с неожиданно возникшим комфортом, когда вдруг показалось, что и солнечный свет, и гладкий, отдающий тепло камень, и едва обозначившийся ветерок, то прилетавший, то улетавший куда-то, – это и есть то, что следует любить и к чему стремиться, а не торчать на первом этаже на Розовой улице, где всегда сыро и холодно, Горошин понемногу стал всматриваться в то, что было вокруг. Он взглянул в сторону триумфальной колонны, где собрались какие-то юнцы с пивом, затем перевел взгляд на молодую мать, катившую яркую прогулочную коляску с карапузом в красном комбинезончике, потом заметил сидевшую на скамье девушку с длинными светлыми волосами, уже улыбавшуюся тому, кто уже шел ей навстречу. Мимо, пересекая площадь, шли моряки, военнослужащие, старушки с палочками, деловые люди с портфелями, группа длинноногих, приблизительно одного возраста девиц. Легкая походка, молодые лица, заинтересованные взгляды и – дела, дела.

Продолжая смотреть по сторонам, Горошин ничего интересного для себя не увидел, поскольку не летел, вытирая на лбу пот, грузноватый, вечно опаздывающий, Бурмистров, не улыбалась, еще издалека, Катерина своими новыми зубами, не приближался, как всегда, справа от автобусной остановки, Буров, которого сегодня ждали. Буров жил в тридцати километрах от областного центра. И с тех пор, как его горбатый «Запорожец» окончательно сломался, он приезжал нечасто. Но вот будто кому-то звонил и рассказывал, что хутор, где он жил, купили. Вместе с ним, Буровым, его женой Галиной и двумя внуками, а также с расположенными неподалеку постройками довоенного конезавода. Сначала все, кто жили на этих землях, обрадовались, надеясь на то, что будут новые рабочие места, и жизнь пойдет веселей, а потом, когда новая владелица, совсем недавно бывшая раздатчицей в какой-то Московской столовой, приказала всем съезжать, загрустили. Она мол, купила конезавод, а не Бурова с его внуками и смородиной. И эту интересную ситуацию вся компания собиралась сегодня обсуждать. Бурова пока тоже не было. А сам Горошин, хоть и пришел вовремя, но, вопреки обещанию, без Ордена. И если бы ни теплый камень и ветерок, который то прилетал, то улетал обратно, настроение было бы совсем никудышнее.

Продолжая поглядывать по сторонам, Горошин вдруг поймал взгляд человека, сидевшего на скамейке напротив. Как «зайчик» снайперской винтовки, взгляд зафиксировался и исчез. Теперь Горошин посмотрел в его сторону раз, потом второй, хотел посмотреть и третий, но отвернулся, пережидая время, когда можно будет посмотреть снова. Теперь он мысленно обратился, будто в глубину самого себя, но и там видел все тот же пристальный взгляд небольших, цвета ранних сумерек, глаз. И оттого, что эти глаза были от него близко, Горошин почувствовал себя неловко так, будто кто-то читал его мысли. Теперь он ни о чем не думал, кроме того, чтобы снова взглянуть в сторону незнакомца, и убедиться в том, что ничего особенного не происходит. И так необходимо, казалось ему, так нужно было это сделать, что само собой возникло напряжение, которое ощущалось почти физически. Когда, наконец, Горошин снова взглянул на обладателя сумеречного взгляда, он мог поклясться, что где-то уже видел этого человека.

– Мне кажется, мы знакомы, – неожиданно произнес сидевший напротив, обращаясь к Горошину прямо. И Михаилу пришлось изменить позу, слегка развернувшись влево. Человек произнес свою фразу таким хриплым и низким голосом, что Горошин едва расслышал. А странно бледное, словно ненастоящее, лицо незнакомца, служившее как бы вместилищем для его довольно подвижных глаз, не выражало ничего, кроме любопытства.

– Кажется, что-то припоминаю, – вежливо отвечал Горошин, не припоминая ровным счетом ничего. Хотя и в самом деле, был уверен, что уже видел этого человека.

– Я так и думал, – отвечал сидевший напротив. – Помните, конференцию по проблемам прецессии в одном южном городе на берегу Индийского Океана?

Горошин посмотрел на собеседника дольше обычного и отметил, что, кроме глаз, словно бы предвосхищавших все оттенки и градации возможного ответа, у человека были еще и уши, и нос, и большое пульсирующее пятно, цвета гематогена, на правой щеке. Пятно меняло оттенки, а Горошин продолжал смотреть на собеседника, всё ещё не проронив ни слова. И человек счел необходимым повторить свой вопрос.

– Помните? – теперь уже с некоторым сомнением спросил он.

– Нет, честно отвечал Горошин. – Я даже не знаю, что такое прецессия.

– Это просто. Это – отклонение Земли от своей оси, вызванное какими-то колебаниями. Правда, ученые еще не имеют единого мнения по этому вопросу.

– Я будто что-то об этом слышал, – сказал Горошин.

– Где? Там, на конференции?

– Нет, я никогда не был в южном городе на берегу Индийского океана, – еще раз подтвердил несколько минут назад сказанное Горошин, – И потому ничего не могу добавить к тому, что уже сказал.

– Жаль. Значит, я видел вас где-то в другом месте, – не унимался собеседник, – Может быть, это было в Европе. Или, – будто все еще продолжал вспоминать он. – Ведь вы, должно быть, участвовали в том, памятном параде Победы, полковник?

Горошин посмотрел на него с интересом.

– В Ирландии, – продолжал собеседник, – В одном, знакомом мне, доме, была фотография участников парада на Красной Площади. Фотография висела на стене, и я часто подходил посмотреть. У меня хорошая память на лица. Так как? Участвовали? – опять спросил он так, будто на той фотографии, в Ирландии, видел Горошина.