Алиса в Хуливуде

К черту все это, подумала она. Эти говнюки вечно то в смех, то в слезу, как им заблагорассудится. И вечно вокруг полно народу, готового лизать им жопу, а о том, что трусы у них грязные, напомнить и некому.

Твелвтрис, выдержав долгую паузу, сам нарушил им же и вызванное молчание. Заказ он решил сделать на всех, но всем разный. И сейчас, ткнув пальцем в сторону Мэнни Эрбутуса, начал надиктовывать:

– Чисбургер со всем причитающимся. Тунец на белом хлебе с огурчиками…

Он искоса посмотрел на продюсера, ожидая возмущенной реакции.

Все знали, что Мэнни Эрбутус в рот не берет тунца и не выносит огурчиков. А уж в сочетании они наверняка вызвали бы у него серьезное расстройство желудка. Однако тот предпочел промолчать.

Твелвтрис посмотрел на дочь.

– Тост на ржаном хлебе, – сказала она.

– Тебе надо поесть.

– Тост на ржаном хлебе со сливочным маслом.

Ах ты, мать твою, подумал Твелвтрис, ну, и девка у меня. Порох, а не девка. Угрохает родного отца и глазом не моргнет. С яйцами девка, с яйцами – да побольше, чем у любого из здешних мужиков. И побольше, чем у Милли Босуэлл, Железной Бляди нашего Хуливуда. Ухмыльнувшись, он накрыл руку дочери своею.

На этом бы дело и закончилось, но еще одна пожилая дамочка из-за соседнего столика, позавидовав успеху подружки, засеменила к столику Твелвтриса, заготовив карандаш и бумажную салфетку. Твелвтрис сделал вид, что вообще не замечает ее присутствия, хотя она стала у него за спиной и ее иссохшая грудь разве что не начала тереться о его затылок. В конце концов он повернулся и уставился на нее так, словно она только что сошла с борта НЛО.

– Что вам угодно?

Она отступила на шаг, словно он хлестнул ее по лицу.

– Вы дали автограф моей подруге, – залепетала она.

– Что вы за злоебучий народ! Живьем меня съесть хотите? Всю мою жизнь засрать хотите? Как мне немного подкрепиться, чтобы и впредь потешать вас, если вы не хотите оставить меня в покое даже за едой? Серьезно говорю, черт бы вас побрал!

Старая женщина чуть было не расплакалась, ей хотелось убежать отсюда, но страх пригвоздил ее к месту, парализовал – с карандашом и салфеткой, судорожно прижатыми к груди. Дженни поднялась со своего места, взяла ее под локоток, препроводила за столик к подругам, а затем, не слушая благодарностей, отправилась на выход из зала.

Твелвтрис, отшвырнув салфетку, вскочил, бросился за нею и догнал дочь уже в дверях.

– Эй, полегче, – сказал он, взяв ее за руку и удерживая на месте.

Она хотела было вырваться, но потом решила не устраивать сцену.

Взяв дочь под руку, Твелвтрис провел ее к столику, стоящему у самой двери. Она, не протестуя, села в кресло, а он уселся напротив нее, по-прежнему не выпуская ее руки.

– Послушай, я постараюсь держать себя в рамках. Я, знаешь ли, взвинчен. Я хочу сказать, всей этой историей с Нелли. Развод, претензии на мое добро. Она хочет с меня семь шкур спустить. И голым в Африку пустить. А я надрывался все эти годы. По-настоящему надрывался. Я хочу сказать, Дженни, надо же мне взять тайм-аут. Нельзя же три раза подряд проигрывать все вчистую.

– Может быть, по-настоящему ты проиграл всего один раз.

– Ты о своей матери. Ты хочешь сказать, когда я потерял твою мать. Да, ты права, ты и в самом деле чертовски права. – На глаза ему навернулись слезы, затуманив тонированные глазные линзы, и это придало его лицу то умильно-собачье выражение, которое заставляло телеаудиторию считать его добрым и порядочным человеком. – Это было моей величайшей ошибкой. Я хочу сказать, – то, что я позволил твоей матери уйти от меня, было с моей стороны величайшей ошибкой. Но когда мы с нею поженились, я еще был безусым юнцом. Мы с нею были, в сущности, парочкой детей. И я работал как проклятый и сражался как лев, чтобы у нее, и у тебя, и у твоего брата все было как надо.

– Ты в этом не больно-то преуспел, папочка, – заметила Дженни.

– Это верно, только не надо попрекать меня. Не веди себя подобно всем остальным. Не веди себя как эта пизда… прошу прощения… как эта сука Нелли, которая звонит мне посреди ночи… А я уснул, впервые за несколько месяцев мне удалось по-настоящему хорошо уснуть… И она будит меня и принимается на меня орать. Какую-то полную чушь, про взломщика, которого я прислал к ней в спальню, чтобы он сфотографировал то, что нельзя было фотографировать и что на самом деле не значило того, чем могло показаться на первый взгляд. А я так и не понял, что она имела в виду… Так что, прошу тебя, не веди себя подобно всем остальным. Которые берут у меня фунт мяса, а потом называют меня говнюком и превращают мою жизнь в сущий ад. И не вздумай усесться мне на шею, потому что время от времени я взбрыкиваю, а взбрыкнув, могу послать кого-нибудь на хуй или обозвать говном. Не делай этого, прошу тебя. Прошу тебя, на хуй, не делай этого!

Глава шестая

Свистун уже полчаса сидел на кухне за утренней газетой, когда Нелли наконец соизволила появиться. На лице у нее была неловкая ухмылка, как будто она и впрямь винила себя во всем происшедшем прошлой ночью.

Откинув обеими руками волосы, она сказала:

– Должно быть, я выгляжу просто чудовищно. Посмотришь на меня с утра – и любой любви настанет конец.

Она вела себя подобно множеству других женщин: напрашивалась на комплименты, готовая на лету поймать каждое ласковое слово. И все это было всего лишь наживкой. И если он клюнет, она тут же отступит, она тут же одернет его: что же это, мол, за мужик, всерьез шутки воспринимает. И это с ее стороны явный промах. Он понял, что надеется на то, что она во всех отношениях проявит себя экстраординарно.

– В разделе сплетен сообщение о вашем разводе. И фотография.

– И похожий снимок?

– Похожий. Завтракать хотите здесь или в городе?

– В городе. Но сперва я бы выпила чашечку кофе.

Привстав, он налил ей кофе.

– Псы выглядят вроде бы нормально, – сообщила она. – Они с радостью бросились мне навстречу.

– Не могу сказать то же самое про себя. Я хотел покормить их. И называл, как вы велели, по именам. Но они и не притронулись к пище.

– Посмотрим, станут ли они есть у меня из рук. Впрочем, так или иначе, надо будет показать их ветеринару.

У нее из рук псы поели, но они все равно забросили их к ветеринару через два часа. К полудню они приехали к «Милорду».

Боско читал очередную книгу. На шее у него было намотано полотенце. Он оделся сегодня в рубашку с короткими рукавами, и его культя казалась голой, белой и твердой, как мраморная плита.

Они подошли к стойке, сделали заказ и отправились к столику в нише у окна. На улице уже вышли на промысел полураздетые малолетние проститутки, сутенеры, услужливые мальчики на роликовых коньках и тайные агенты в голубых рубашках в сеточку. Время от времени заглядывая в витрину «Милорда» и видя при этом Нелли, они принимались обсуждать ее. Все сходились на мысли о том, что это какая-то знаменитость.

Если о разводе Нелли сообщили в газетах, значит, наверное, то же самое промелькнуло и в утреннем выпуске теленовостей. Твелвтрис наверняка превратил это сообщение в собственный монолог, начиненный шуточками в адрес ведущего Макдуна. А если этого не произошло сегодня, то будет завтра. Он готов извлекать выгоду из чего угодно.

Через какое-то время люди станут узнавать ее на улице и в общественных местах. Начнутся круглосуточные анонимные звонки. Пойдут письма от незнакомцев с предложением отдаться за сумму, которая, по мнению автора письма, должна ее устроить. Возможно, к ней станут приставать прямо на улице. И страсти улягутся лишь по истечении какого-то времени. Что ж, эту цену ей придется уплатить за развод.