Алиса в Стране Советов

Про остальное не удалось досказать. В дверях послышался грохот, и в гостиную, праздничным светом светясь, ввалились Чанов и Славушкин.

— А эфто мы! Ну? Чай, не ждали гостей из деревни? — запечной, выспавшейся старушкой прошамкал Славушкин и, как бабушке на побывке положено, достал из вещевого мешка гостинец с бумажной затычкой…

— Ты с этим обожди, — придержал его за рукав Чанов и спросил нервно: — Деньги не привезли ещё?

— Да ладно тебе! Потом, — взялся выдраться из прихвата Славушкин.

— Потом поздно будет. Я свой характер знаю — не донесу, — не уступил Чанов.

— А заедон зачем? — выставил свой резон Славушкин. — Ты посмотри, какая закуска!.. Сюда бы ещё любимых моих макарончиков, так вообще!

Сошлись на «так и быть, но понемножку», иначе не то что машину, велосипед-трёхколёску домой не привезёшь.

Чтобы гостям потрафить, как-то отвлечь, Иван включил телевизор.

По круглосуточному каналу Флорида показывала комическое шоу. Объявив себя территорией, свободной от Америки, справиться с передачами «из-за бугра» революционное правительство пока не могло. И как ни кипятились левые спилить выносные антенны и поставить в домах взамен телевизора агитатора, правительство сочло такую меру чреватой. Пропагандисты — они ведь тоже бывают разные, за всеми не углядишь, кто кого и к чему склоняет, когда хозяин на дежурстве. В потачку левым было велено запретить рок-н-ролл и привозную киноотраву. На том они и умылись. Пока. До лучших времен.

Шоу было чуток глуповатым, но уморительным. Трио доставщиков-неумёх разгружало мебель в богатый дом для новых хозяев-молодожёнов. Грузчики застревали в дверях, катились кубарем с лестницы, срывали двери с петель, и всё валилось у них из рук с нелепой подсказки и с помощью таких же неловких хозяев.

Иван смеялся как маленький. Его друзья вначале тоже хмыкали и приговаривали:

— Ну надо же! Во дают!.. М-да…

Но чем больше трещала, ломалась мебель, чем смешнее кололась, гремела посуда, бились люстры и зеркала, тем мрачнее делались лётчики, а Чанов в особенности.

— Между прочим, такой шифоньер я пятый год достать не могу, — произнёс он с некой агрессией к глыбе-грузчику, запрокинувшемуся на обломках разбитого шкафа.

— Нашёл чем удивить! — горько поддержал Славушкин. — Да у меня всё барахло в ящике из-под макарон. — Полированные «дрова» не купишь и в Брянске…

— Ы-ых! — перебивочно простонал, как от зубной боли, Чанов: это тюха-хозяин пробил головой трюмо, и теперь перед пустой рамой всё никак не мог вихры причесать, потому как его отражением патлатый грузчик за дыркой стоял. — Ы-ых, стекло сорок на девяносто!?

— Да что с них спросишь, когда они молоко в речку льют и дыни спелые под откос швыряют! — сказал начитанный ещё в пионерах Славушкин. — Теперь и до мебели дело дошло — кризис-то, чудак-человек, обостряется.

Сказал, и по примеру Чанова скукожился в смертельной обиде, в претензиях непонятно к чему.

Иван затаился и ждал, что скажет Кузин. Майора тоже, видимо, в жар ударило офицерское — ни кола, ни двора, переезды без грузчиков. Но унижать себя во облегчение злостью — чёрта с два! Не в его это характере было. И когда рухнула на рояль (Чанов не шевельнулся), провалилась в нутро и заиграла там бубенцами люстра, он снисходительно, даже высокомерно изрёк:

— Муть всё это! Вот в Корее, когда мы орган раскурочили, и каждый начал в свою дудку трубить — так действительно обхохочешься. И смешно, и взаправду. А это мура, понарошку… Переключи картинку, Иван! Надоело.

Иван повернул ручку, и на экране возник Команданте.

— Не надо! — слитным дуэтом вскричали Чанов и Славушкин. Иван щелчком перескочил две шкалы. И снова «Не надо!».

Только уже в три голоса, и с надрывом. Но Иван не послушался. На стадионе бурлил митинг негодования в пользу властей, где и знающему язык мало что понятно, а незнающему так и трижды «не надо». Всё так. Но речь с экрана держал вчерашний щёголь-сержант, и на трибуне плоским гербом в печальной оправе виднелось фото мальчишечки…

— Да ты что, замёрз? — поторопил Чанов. — Найди что-нибудь путное.

— Отстань! — отмахнулся Иван. — Днём другого не сыщешь.

— На нет и суда нет, — оживился Славушкин. — А не хватануть ли по маленькой с огорчения?

Огорчение от шоу было действительно веской причиной. И Чанов первым не устоял, боком пополз к столу, бормоча в оправдание:

— Всё у них шиворот-навыворот, всё задом наперед!..

Прибавив звук, Иван напряжённо вслушивался в бормотание сержанта.

Вообще-то он давно притерпелся к любой чепухе с любых трибун и ораторов не винил. Ну, сколько мыслей-идей, чтобы свысока делиться, может в голову прибежать за краткую жизнь? Две… три, и на том спасибо. Но когда надо — не надо на трибуну взбегаешь, получается как бы влезаешь на древо с давно оборванными орехами и, чтобы смущение скрыть, не остаётся другого, как крикнуть: а зато мне виднее! — ну, и дальше молоть крупным помолом прописи.

Однако нынче народный трибун добрался до свежих источников. Из спотыкучих, с многократной подпоркой «патриа о муэрте» слов сержанта выходило, что убиенный мальчишечка Хулио Тром-по вчерашней ночью напал на след вооруженного до зубов отряда «гусанос». Эти наймиты и недобитки международного империализма пробирались из зловонных болот залива Кочинос в Антигуа, чтобы соединиться там с бандой воздушных десантников Гуантанамо и совершить двойную диверсию — побить все стёкла в Антигуа и отравить ядами водопровод столицы. И хотя революционная авиация и обратила вражескую армаду в бегство, не дала спрыгнуть парашютистам, стёкла были всё же побиты, а яды в ящиках сброшены и получателями запрятаны в под жидавший их специально автобус. Но не тут-то было! Выследивший из-за кустов эти злые приготовления Хулио Тромпо бесстрашно на бандитов напал, убил из подвернувшегося очень кстати ружья бандитских пособников — шофёра и экспедитора — и держался до последнего патрона, пока на место подвига не прибыл летучий патруль во главе с сержантом. Все яды и химикаты к тому времени были уже уничтожены стараниями отважного товарища Тромпо, сгорели вместе с автобусом. Так что бой с растерявшимися «гусанос» был кратким и совершенно бескровным: бандиты бросились искать спасения в море и, понадеявшись захватить катерок, потонули… Все как один, что и неудивительно, поскольку были утяжелены подотчётным американским оружием и разводными ключами для порчи воды. Да и вообще, сержанту сейчас как-то неловко выпячивать подробности. Главное — это подвиг малолетнего товарища Тромпо, его беззаветная преданность партии, чему невольными и счастливыми свидетелями стали один русский стеклодув и его невеста, не успевшие, правда, ввязаться в бой и пасть геройскими жертвами благодаря расторопности ныне уже легендарного Хулио Тромпо. Грудью загородив «кадиллак», отважный Хулио пособил стеклодуву проскочить за подмогой и вызвать карающий патруль Революции. Остальное было уже, как говорится, делом техники. Было, будет и есть; таких борцов, как Хулио, в стране не перечесть. Вечная память товарищу Тромпо! Смерть ядоносным «червякам»! Смерть изменникам Родины!!

Пожелание смерти обратило толпу в многоликого зверя, и оператор не преминул показать гнев крупешником. Избранные им лица походили на маски театра абсурдов. Страшные. Искорёженные. Но с живыми, бешеными глазами, так и рыскавшими кого бы подмять, раздавить, растерзать. Венцом показа был слетевший с гвоздей каблук резервиста, взрывавшего в слепой ярости землю, чтобы добраться до «червяков».

Что же с ним сделалось и куда подевался «оторви и брось» весёлый народ? Кто его подменил? И хотя Иван от Бердяева знал, что не бывает демонических народов, существуют лишь демонические состояния людей и народов, строкою ниже предупреждалось:

«Две противоположные причины вызывают зло в человеке: или образовавшаяся в душе пустота вызывает притяжение зла, или страсть, ставшая идеей фикс и вытеснившая всё остальное».

Душой не порченные островитяне, конечно же, клюнули на идею фикс, как поддались только что на мякину сержанта. Но что поразительно и в чём стыдно признаться, Иван и сам был не прочь из ложной кучи зёрнышко ухватить — переложить убийство на «банду».

«Ан вдруг она и вправду была? Ну, где-нибудь в камышах, в потёмках?» — насильничал он над собой. Без спору, втискиваться в свидетели и подтверждать вооружённую банду он бы не стал. «Мифы о Революции надо вообще, сочинять не до, а после победы, когда очевидцы уйдут на покой, — думал он раздражённо. — Так принято». И никакие соображения о том, что по мотивам подвига товарища Тромпо будет немедленно создана опера, где до зарезу нужна женская партия, теперь не заставили бы его выдать спутницу. Даже если его за бока возьмут, он по неписаному закону улицы Трубной ответит: «Ничего не видел, не знаю, нашёл в электричке».

Иван выключил телевизор и пересел поближе к компании, уже расправившейся с гостинцем Славушкина.

В ожидании получки господа офицеры вели подсчёты, чего и сколько можно на новые деньги купить.

Больше всего выходило у Чанова. Он измерял зарплату в рубашках, и получилось их у него ровно восемьдесят против двадцати двух пар башмаков у Славушкина и дюжины летних костюмов у Кузина. За еду и постой господа не платили, так что замахи были реальными. Но за дюжинами и парами ещё и стояли боевыми рядами четыреста батарейных бутылочек Баккарди, а в полуночной тьме светились жадные фонари Пахаритос и томно звали с рубашкой расстаться: