Алиса в Стране Советов

Кожин-Морозов помедлил и произнёс:

— Нежелательно.

И повесил трубку.

«Как это — нежелательно? — до края обеспокоился Кимоно Петрович. — Что кроется за “нежелательно”? Арест… пытки на дому!? Нет, глупости! Я же не знаю ни рыжего, ни чернильного, граждане! Я добровольно вызвался услужить, а там уже ваше дело найти и выдрать рыжего из нашей среды, чтобы здоровая часть общества могла теснее сплотиться в ряды. Главное, я не уклонился сообщить куда нужно, и это мне безусловно зачтётся при всех случаях, как во все времена…».

Так Кимоно Петрович думал, а внутренний голос сбивал его, подковыривал: «Ах, доктор, о времени рассуждая, вы упустили тайну пространства. Спеша других куда нужно пристроить, вы надеетесь, что коли вакансии будут заполнены, вам туда не попасть, не втиснуться. Иллюзия, доктор! “Сплотимся в ряды!” — оно и к сокамерникам относится, велит уплотниться, чтобы пополнение с воли принять. Где нужно, пространство неизмеримо, и места там завсегда хватает…».

И сколько доктор ни сочинял, мол, жену не велено в дом пускать по соображениям государственной важности и по мотивам дамской болтливости, глаза его как-то против желания косились на блюдо с сухариками и вспоминались слова Джу Ван: «А не посадят тебя?».

Неспокойно было доктору. И предчувствие беды обострялось.

Дальше события развивались стремительно и несуразно. То ли Кожин-Морозов вертолётом попользовался, то ли пёр по Москве на красные светофоры, но в Зоологический переулок он прилетел так стремительно, что доктор Безухов не успел переодеться и встретил визитёров в неподобающем случаю кимоно и самурайских гэта.

«Нехорошо-то как! — застучало у него в висках. — Не сочтётся ли это за невнимательность к делу и, хуже того, за бесстрашие!?».

Объявившийся Кожин-Морозов свою фамилию несомненно оправдывал, дрожь вызывал. Строго одетый и с университетским значком, он всё же казался ягодкой с футбольного поля: коротко стриженый, с выдвинутыми наступательными плечами и утолщёнными, так что брюки липли, голенями. Такие играют обычно «чистильщиками» во второй лиге и слывут костоломами. Чистые, отрицающие всякую оптику глаза его глядели мимо собеседника, как бы припоминая нечто более существенное, нежели близкий одушевлённый предмет, а скулы поигрывали, педалируя воспоминательный труд. Угрозную монументальность Кожина-Морозова оттенял, ретушировал лощёный напарник — гибкий, в дымчатых, что придавало ему загадочность, очках, весь какой-то бесшумный, но с длинными и подвижными пальцами виртуоза, истомившегося по роялю. Одним словом — маэстро.

— Высокоодарённо живёте, доктор, — обронил Кожин-Морозов, оценивая японское убранство квартиры и усаживаясь на лифчик Джу Ван, оставленный, как всегда, на пуфике от гарнитура «Микадо».

— Это жена… жена-затейница, — смутился доктор. — Позвольте переодеться, я мигом?

— Зачем? Меньше движений — больше достижений, — молвил Лощёный, мягко выдернул из розетки вилку «Сони», заглянул зачем-то за ширму, приоткрыл платяной шкаф, пошарил, и в ловких пальцах его чудесным образом оказалась золотая монета…

— Хм, «лошадка»! — радостно подкрутил он монетку и рукавом поймал.

«Что за фокусы!?» — изумился доктор и очень, естественно, заволновался: — Чаю, кофе, вина?

— Контру давайте! — щёлкнул зажигалкой Кожин-Морозов.

Понятливый Кимоно Петрович подал рукопись и замер в услужливой позе — не надо ли каких пояснений, извинений или ещё чего там?

А Кожин-Морозов наощупь взял из фарфорового стаканчика корейскую сигарету, медленно прикурил, раскрыл «Алису» и тотчас изрёк:

— Дрянь!

— Полностью разделяю! — согнулся в японском поклоне доктор.

— Сигареты у вас дрянь, — уточнил Кожин-Морозов, от рукописи не отрываясь, наугад ломая чадящую сигарету о стол мимо пепельницы.

Судя по натиску — странички так и летели — Кожин-Морозов владел секретами скорочтения. Не прошло и четверти часа, как он схватил телефонную трубку и сообщил кому-то обрадованно:

— Дорофей Игнатьевич, это то, что нужно!

Одновременно в замке заворочался ключ, дверь распахнулась, и показалась Джу Ван, толкавшая впереди себя сумку на колёсиках.

— В этих стеклянных Каракумах, в этих гнусных, борющихся за звание продовольственных, магазинах, — запела с порога она, сумку футболя, и осеклась. Вольная дислокация Кожина-Морозова на лифчике и окурочек сигареты вне пепельницы подсказали опытной «этажерке» кое-что. «Интурист» чрезвычайно обостряет чутье и догадливость.

— Жена, — сделал спешное представление Кимоно Петрович, имён гостей не называя.

— Жена? — позволил себе усомниться Лощёный, на что Джу Ван искривила в неком недоумении губки и пожала непричастно песцами, сцепившимися на плечах в виде воротника:

— Жена? Это ему так кажется…

— Ка… ка… как!? — отказался ушам поверить доктор.

— Вот видите, товарищи! — заизвинялась как-то странно Джу Ван. — Он почти глухой и вдвое старше меня. Где же тут духовная общность? Я… я национальный кадр, и надо было выдраться как-то из Кзыл-Орды. Там нет учебников и злые родители. Поэтому я…

— Товарищ Безухов приносит пользу! — снисходительно, с пониманием причин красноречия, окоротил паникёршу Кожин-Морозов.

«Да что ж такое!? Он будто о насекомом обо мне говорит! — не к месту осерчал доктор. — Но Джу Ван какова?! Каков кадр национальный?».

А та изменчиво, простодушно — «Интурист» всё-таки школа, граждане, высшая школа!! — заговорила вдруг:

— И за это (за насекомость, негодница!) я полюбила его, привязалась, нашла качества прекрасного мужа, семьянина и…

Но ушибленный вероломством доктор уже раскипятился внутри и только фыркал на замечательные слова, как изготовившийся к действию гейзер.

— И Джуванешева приносит пользу, — остудительно произнес Лощёный, монеткой играя. — Знает, почём «фунт» лиха! — и очки резко скинул, чем поверг в окончательное смятение Джу Ван, выдернул из неё смущённое:

— До… добрый вечер… здравствуйте.

«Ещё одна приятная новость!» — обомлел Кимоно Петрович, без удовольствия замечая, как похорошела в каком-то трепете его Джу Ван. А Кожин-Морозов испросил у Лощёного что-то одним глазом и уставился на Джу Ван совершенно бесцеремонно, ухмыльчиво.