Альманах Felis №002: Лики Войны

Воевал он всего два года, так как возрастом не вышел. До глубокой старости помнил свою горечь и негодование от того, что родился поздно! С пятнадцати лет рвался на фронт, но призвали его только в конце 1943, когда исполнилось семнадцать. Сначала он числился поваром, что вызывало в нем ежечасную досаду и стыд. Потом Федор набрался смелости и начал настойчиво, каждую неделю изводить командира просьбами и рапортами до тех пор, пока его не перевели на передовую стрелком. Он был отчаянно счастлив в те дни, осознавая себя настоящим бойцом!

Федор провел ладонью по лицу, словно желая вернуться из своих воспоминаний в эту, настоящую минуту. Ткнув тлеющий окурок в пепельницу, старик вздохнул, и, шаркая тапками, побрел по узкому коридорчику в комнату. Подойдя к серванту, он бережно раздвинул стекла, закрывавшие полочки с книгами и фотографиями в простых рамках. Взгляд его, как обычно, задержался на любимой пожелтевшей фронтовой фотографии, с которой весело и задорно смотрели на него молодые глаза давно ушедших товарищей. Федор взял с полки коробочку с лекарствами и прилёг на скрипучий диван. Сердце не хотело успокаиваться, неровным ритмом сбивая дыхание. Федор положил под язык таблетку и прикрыл глаза.

За стеной жили голоса. Детский весело звенел колокольчиком, женский почти неслышно, мягко журчал, а мужской грохотал так, что можно было разобрать отдельные слова, вовсе и не желая этого.

Семья. Отдельный счастливый мирок в трухлявой хрущобе.

Смешные! Им кажется, что тонкая стенка разделяет их с Федором, миры. Но старик знал, что это не так, потому, что сделал все от него зависящее, чтобы эти миры и эти голоса были.

Методичное тиканье часов на стене делило жизнь на равные порции-минуты. Сейчас, когда ему за восемьдесят, эти порции стали ужасающе быстротечны и неуловимы. Ценность каждой он ощущал физически, смакуя и останавливая их в себе, несмотря на боли и недомогания. Он часто с удивлением размышлял о том, как будучи молодым и сильным, никогда не ценил своё время. Да и кто задумывается об этом в семнадцать? Пацаном, поднимаясь в атаку, или в зрелые годы, падая в изнеможении после тяжелого трудового дня, он не ощущал значимости и важности происходящего. Он добросовестно, не раздумывая, жил и делал свое дело. Значит ли это, что те, проживаемые им тогда минуты, были менее ценны, чем теперешние? Может, ценность минут жизни человека возрастает с годами и зависит от того, сколько их осталось? Но ведь там, под пулями, каждая минута могла оказаться последней. А такого безоглядного, ненасытного, просто животного желания жить, как сейчас, не было.

Неожиданная трель звонка разогнала дремоту.

Старик заставил себя подняться с дивана и поспешил к входной двери, на ходу запихивая ноги в шлепанцы. Спросонья он споткнулся о ботинки в прихожей, чертыхнулся, нашаривая слабой рукой выключатель, и, распахнув дверь, вывалился в коридор, уткнувшись в грудь одного из двух топтавшихся у двери крепких мужиков.

Острое чувство дежавю так поразило Федора, что он оторопело посмотрел на схвативших его за руки здоровяков. Он остро, до изумления, переживал во второй раз те же самые минуты, что и там, на фронте, когда в далёком сорок пятом, так же без оглядки, сломя голову, выбежал за дверь блиндажа...

– А ну, старикан, заходь внутрь, сейчас поговорим, – пробасил рыжий мужик, сплёвывая окурок на пол.

Старик непонимающе вглядывался в лица гостей.

Это – не фрицы. Это – свои, русские. И сейчас не война, а мир. И миру этому уже шестьдесят три года.

Федор попытался вырваться из цепких рук.

От удара в челюсть он ввалился обратно в прихожую, и, хватаясь за висящую на вешалке одежду, начал медленно оседать на пол.

– Говори, сука, где ордена прячешь!

Удар по голове оглушил Федора. Он упал на четвереньки, но сразу начал подниматься.

– Смотри, он еще и встаёт! Вот, гад!

Сильные руки подхватили старика за ворот свитера и потащили в комнату.

– Говори, стервец, где награды, иначе не жить тебе.

– Хрен вам, – разбитые губы Федора кое-как сложились в улыбку.

Четыре пары сапог начали методично бить по голове, телу, рукам.

Федор не закрывался от ударов. Он презрительно щурил васильковые молодые глаза, пытаясь скрыть свои мысли.

Не смотреть в ту сторону, а то догадаются. Ох..как больно-то! Бьют, сволочи, по голове. Но он выдержит. И не такое с ним случалось.

Не смотреть! Там… на антресолях... не могу больше.

Полочку приладил... вырезал в ней тайничок. Врёшь, не сломаешь меня.

Две медальки сложил туда, светлые, юбилейные. Как знал...

Лезвие ножа безжалостно коснулось скрюченной груди, потом полоснуло по щеке. Из разрезанного уха хлынула темная кровь.

Но Федору было всё равно.

Он торжествующе смотрел на фрицев мертвой синевой глаз, потому, что свой последний бой он опять выиграл.

Любовь Знаковская

Об авторе

Родом из украинского полесского городка Олевска.

Училась и преподавала русскую словесность, историю и мировую художественную культуру в Крыму, в Симферополе. Печаталась со студенческих лет. С 1997 года живёт в Израиле, в городе Тверии, где руководит литобъединением и редактирует альманах «Тивериада». В настоящее время является автором десяти книг поэзии, прозы, стихов для детей. Член Союза писателей Израиля. Публикует свои произведения в прессе России, Украины, Израиля и Германии.

Стихи о победе

Ведро повисло в тоненькой руке. Я жажду утоляю из криницы В разрушенном полесском городке Невдалеке от западной границы. Когда Победа постучалась к нам, Так много солнца было в день тот самый, Что вместо ленты – лучик у окна В косичку мне вплетала моя мама. Военный марш доходит до сердец, И радостная конница гарцует, И черноусый дяденька-боец Берёт цветы и в лоб меня целует. Я счастлива. И всё же не забыт Отец погибший, яма вместо дома… И мне о состраданье говорит Слеза в глазах стального военкома. В еврейском местечке Лугины, Вдали от больших городов, Гостила я в шесть с половиной Войной опалённых годов. В землянку с порога, обратно, А то, оседлавши забор, С любимым двоюродным братом Мы жизнью наполнили двор, Где чёрные палки-поленья Тянула к детишкам ветла, Где пахло пожаром и тленом От хаток сгоревших дотла… А мимо, по улочке узкой, Два пленных фашиста брели И хлеба просили по-русски И мы им свой хлеб принесли – Голодные малые дети С войны не пришедших отцов… Вот это и было Победой – Детьми вознесённым венцом! Был месяц май. Ушла за перевалы Война, казалось, больше не грозя. Но что-то наверху переливалось Из голубого в чёрное. Гроза… И грохотом невидимых орудий Земле салютовали небеса, И плакали, и хохотали люди, Как дети, снова веря в чудеса. А я в коротком довоенном платье, На маму оглянувшись у крыльца, Бегу к колонне, ливнями объятой, И всё ищу погибшего отца… Был месяц май с Победою и славой. Прекрасней мая город мой не знал. И что-то наверху переливалось Из чёрного в голубизну. Весна…

Алексей Жемчужников

Автор о себе

На свет появился в 1978 году в городе Харькове, Украинской ССР, а в настоящее время проживаю в Москве, столице уже совсем другой страны.

Женат, у меня трое детей – как в сказке, двое сыночков и лапочка-дочка. По образованиям я прикладной математик и экономист. Первое получал в Военной Академии РВСН – причём поступал ещё в академию им. Ф. Э. Дзержинского, а заканчивал уже учебное заведение им. Петра Великого – время перемен, что ещё скажешь. Ну, а за вторым дипломом отправился, как это нынче водится, в академию финансовую. Впрочем, и по сей день затрудняюсь сказать – это спрос нам определяет предложение или, наоборот, само оно порождает наши потребности, но зато чётко осознаю, что литературой “болею” с самого детства. И если теперь, наконец, что-то всё-таки получилось, то судить об этом вам.

Трофей

Воздух прорезал протяжный гудок. Вдоль состава товарных вагонов с накрест заколоченными дверьми пробежала дрожь, так, словно потягивался железными суставами, пробуждался от спячки огромный залежавшийся зверь. Проснулся и неторопливо, как бы пробуя застоявшуюся в долгом ожидании силу, заскользил вперёд, постепенно стряхивая с себя оцепенение. На площадке каждого второго вагона пулемётчик – стерегут пленных. В истерзанную войной Европу повезли несчастных азиатов-японцев. Печальные их лица виднелись в высоко расположенных зарешеченных окнах, к которым они, должно быть, подсаживали друг друга.