Алмазы Джека Потрошителя
Шрифт:
– Расскажите что-нибудь, – повторил я просьбу шепотом. – Неважно, что именно.
Абберлин подчинился. В его осанке сохранилась военная выправка, но старые раны мучили это тело. Я видел, сколь тяжело ему дается каждый шаг. И как неловко придерживает инспектор левой рукой правую, словно опасаясь выронить трость. Синхронно дергаются кадык и веко.
– Там очень душно. Даже когда дождь идет, душно. Много обезьян. Много зверья. Наши охотятся… охотились… местные чтят. У них странные боги. Есть один с головой слона.
Он прикусывает губу и не замечает этого.
– Они приносят богам жертвы. Когда цветы. Когда кровь… кровь чаще.
Красная струйка ползет по губе.
– А боги дают им золото. И драгоценные камни… рубины. Изумруды. Алмазы… – Он замолкает на полуслове, и странное дело, мой пациент не торопит его с историей. По складкам на лбу, по запавшим щекам, по тику, который усилился, я вижу, сколь изломан этот человек.
И возможно, Господь устроил эту встречу, вложив в мои руки его судьбу. Об этом я думаю. Инспектор предпочитает действовать. Он останавливает кеб, тем самым прерывая раздумья.
– Мистер Абберлин. – Я говорю это очень и очень тихо, чтобы слышал лишь он. – Мне кажется, что и вам не помешает помощь.
Визитную карточку приходится силой вкладывать в его скользкую ладонь. Она деревяниста, что свидетельствует о высочайшем напряжении мышц.
– И я готов оказать ее.
– Я не…
– Вы не сумасшедший. – Я помог забраться в кеб моему подопечному. – Но вы устали. Разум, тело, душа… Дайте мне шанс. Если окажется, что я бесполезен, то… вас никто не станет удерживать силой. Сейчас я имею практику в клинике на Харли-стрит. Это недалеко.
Его одолевают сомнения. Мне же искренне жаль этого несчастного человека. И движимый сочувствием, я не оставляю ему выбора:
– Жду вас завтра. В шесть пополудни. И не вздумайте опаздывать.
Абберлину снилось Лакхнау.
Этот город долго готовил ножи.
Он помнил предыдущий год. И железную руку в бархатной перчатке, которая стряхнула Ваджид Али Шаха с трона, передав прекрасное королевство Ауда под опеку Ост-Индской компании. Он помнил побег Бирджис Кадара, который по малолетству не понимал, чем грозит ему подаренный мятежниками титул. А мать, Хазрат Махал, слишком верила в силу слова.
И словом травила воды реки Гумти.
А голод был лучшим аргументом. Не ты ли, Абберлин, видел, как золотом сочатся свежие раны Лакхнау и жадные рты пьют его.
Мало… всегда было мало… а тебе – плевать. Какое дело британскому офицеру до индийских обезьян? Все знают, что местные – ленивы. И если так, то кто виноват, что их поля опустели?
Но тошно смотреть на умирающих детей. И ты отворачиваешься.
Все отворачиваются, а город готовит ножи.
И только Генри Лоуренс с его нечеловеческим чутьем подозревал неладное. Но он постарел, бессменный полковник, и перестал доверять себе. Все ведь спокойно…
Только город готовит ножи.
Резиденция Лоуренса спасла их в ночь восстания. Она была достаточно велика, чтобы вместить не только остатки гарнизона, но и женщин, детей… многие позже умерли от голода.
И это ли не высшая справедливость, лейтенант Абберлин?
У вас было 240 бочек пороха и 5 миллионов патронов.
А муки не хватало. Оказалось, что в местном климате она быстро плесневеет. И вода тухнет. Вы еще не научились пить тухлую воду… ничего, у вас имелось полгода в запасе. И сотни тысяч целей. Как раз то, что нужно, для пороха, патронов и английского мужества. Его ведь хватило, чтобы дождаться Кэмпбелла.
Как ненависти хватило на то, чтобы вернуться.
И вновь загрохотали британские пушки, и ядра обрушили глиняные стены, пронзили насквозь частоколы и раскрошили мрамор зданий.
Рушились дворцы.
Бежала армия.
Славься, Императрица Индии! Порядок восстановлен.
Горел Лакхнау. Стонал, выл и корчился на солдатских штыках. Кровь и дым пьянили. Страх подгонял сердце: быстрее, быстрее… спеши, лейтенант Абберлин, пока не растащили все. Слышишь, твои солдаты уже вошли в дома. Они, дрожавшие в резиденции Лоуренса, вернулись, чтобы отомстить. И теперь утоляют голод золотом, которое – знает всякий наемник – лучший из лекарей.
И ты понимаешь своих людей.
Там, в центре города, нетронутый, ждет тебя дворец Аламбаг. И ты рвешься, силишься успеть раньше других, палашом прорубая себе путь.
Месть? Жадность? Опьянение кровью?
Двенадцать дней продлится веселье. И ты очнешься в комнате с удивительной красоты расписным потолком. Синий. Красный. Желтый. Золотые звезды и белые лилии. Слоны и тигры.
Люди.
Ты встанешь с чужой постели, грязной и вонючей. Сам такой же грязный и вонючий, пропитавшийся пороховой гарью. Твои губы будут сухи, а горло и вовсе склеится, ты не в силах произнести ни звука. Полуслепой, растерянный, ты оглядываешься, надеясь найти хоть кого-нибудь, кто объяснит, где ты. Но в комнате пусто.
Мертвецы не в счет.
Их много. Ты удивляешься – неужели ты убил их всех? Переступаешь, стараясь не глядеть на лица. Первый робкий стыд появляется в твоем сердце.