Алое на черном (сборник)

– Пусти… – Ефимка хрипел и синел лицом, из последних сил старался сбросить с себя Митю. – Не убивал я. Пусти…

– Из-за чего? Говори! Из-за золота этого треклятого? – Он не хотел слышать, он жаждал возмездия.

Ефимка уставился на него единственным испуганно выпученным глазом, даже сипеть перестал.

– Знаю все: и про золото, и про гроб, и про того, кто в гробу. Говори! – Он с силой вдавил Ефимкину башку в рыхлую землю. – Говори, паскуда!

– Воздуха… – Ефимкин глаз наливался кровью, того и гляди лопнет. – Все расскажу, только пусти!

Ярость требовала выхода, но разум уговаривал повременить с расправой. Ефимка знал то, чего не знали они с дедом.

– Говори. – Митя ослабил хватку. Ефимка закашлялся. – Все рассказывай, и посмей только сбрехать.

– Расскажу! – Ефимка мелко-мелко затряс головой. – Вот те крест – расскажу!

– Нет на тебе креста, ты такой же, как твой хозяин. Это же ты его тогда с дерева снял?

– Я. Да только ты ведь не понимаешь… не знаешь, как оно было…

– Вот ты мне и расскажи.

Прежде, чем заговорить, Ефимка пристально всматривался в Митино лицо, и взгляд его из испуганного делался удивленным.

– А ведь ты не тот, за кого себя выдаешь. – Тонкие губы расползлись в гаденькой ухмылке. – И как же не догадался до сих пор никто! Наверное, из-за рожи твоей обожженной…

Митя медленно занес кулак…

– Погоди! – Ефимка перестал лыбиться. – Никому не скажу. Только отпусти!

– Не расскажешь, – пришел Митин черед улыбаться.

– Я не хотел. Он меня заставил. – Ефимка взвизгнул громко, по-бабьи. – Сказал, что золотишко нужно в лесу припрятать, что так надежнее.

– А моя мама? Зачем он повез ее в лес?

– Не рассказывал он про то! Говорил что-то непонятное, про переселение душ. Заставил меня и еще двоих гроб выкопать, в котором его мать похоронили, бормотал про скорую встречу. Золото мы все в тот гроб пересыпали. Получилось очень много, почти до краев.

– А потом?

– А потом он солдат отпустил, сказал, что дальше мы с ним сами. Я слышал волчий вой, слышал, как они кричали… Солдаты. Думал – все, конец, меня он тоже не отпустит, а он взял и отпустил. Велел ждать его у затона, с места не сходить. Я и ждал. Пожар видел, а, веришь, даже шелохнуться не мог. Утром он так и не пришел. Я прождал до обеда и вернулся в отряд. Вечером снарядили поиски и нашли… Это ведь ты его! – Ефимка не спрашивал, он утверждал.

Митя не стал отвечать.

– Наверное, Лешак помог. Сам бы ты с ним не справился… Значит, снять его мы тогда с дерева не смогли, земля вокруг еще горела. Решили утром вернуться, а ночью он сам ко мне пришел. – Ефимка замолчал, выпучил глаз. – Во сне. Да вот только мне до сих пор кажется, что это не сон был, а явь. Велел в лес идти. Я пошел. Иду – волков боюсь, а его боюсь еще больше. Снял с дерева, положил на землю, чувствую – земля под ногами шевелится, а в голове голос: «Не бойся, Ефимка, я тебя за службу отблагодарю». Когда гроб из-под земли появился, я уже знал, что делать. Сгрузил в него то, что осталось от Чуда, золотишка прихватил.

– Дальше что? – Темнело, подлую Ефимкину рожу в наступающих сумерках было не разглядеть.

– Все… Гроб снова под землю ушел… Сам.

– Врешь! – Он шкурой чувствовал, что врет, каким-то особенным чутьем. – Убью!

– Он сказал, что через тринадцать лет вернется, что дело у него тут осталось.

– Какое дело?

– Не знаю, я о другом подумал…

– Подумал, что сможешь добраться до золота?

– А ты умный. Сказывается, видать, дворянская кровь. Только вот промахнулся я, – Ефимка кивнул на валяющуюся в сторонке лопату, – просчитался! Он вчера приходил. Ведь так? А я вчера весь вечер был на партсобрании, а потом до самого утра пил за родину, за партию с тестем и дружком его, чекистом. А чекиста, сам понимаешь, не пошлешь. Если велел пить, будешь пить. И свидетелей у меня полно, если захочешь проверить. – Ефимка говорил торопливо, заискивающе. – Так что не мог я твою девку убить, не было меня здесь. Я сегодня вот пришел. – Он понизил голос до шепота. – Слышь, парень, а давай мы его прямо сейчас откопаем! Я место запомнил. Там золота на десять жизней хватит, поделим по-братски.

– По-братски, говоришь… – Митя сжал кулаки.

– А хочешь, большую часть себе возьми, мне не жалко.

– Сволочь ты, Ефимка… – Митя встал на ноги, всмотрелся в стремительно чернеющее небо. – Не хочется руки об тебя марать…

Бушевавшая в сердце ярость куда-то исчезла, уступив место смертельной усталости. Он не станет смотреть на этого гада, он будет смотреть на звезды. Машенька очень любила звезды… А деньги… Митя достал из кармана золотую монетку, подбросил в воздух. Монетка сверкнула маленькой звездочкой, упала рядом с Ефимкой… Деньги ничего не значат…

– Если кому-нибудь про меня расскажешь, убью.

– Никогда! Богом клянусь! – Ефимка не удержался, подобрал монетку, сжал в кулаке, спросил шепотом: – Так ты тоже знаешь, где клад?

– Вон пошел! – Ярость, уже почти стихшая, подкатила душной волной, выплеснулась из Митиного сердца, закружилась пепельным смерчем, поднимая испуганно орущего Ефимку все выше и выше над землей.

– Отпусти! Смилуйся! У меня жена, ребенок. Их пожалей! А хочешь, тебе служить буду? Так же, как Чуду, твоему отцу!

– Отцу?..

Смерч обрушил Ефимку обратно на землю, он взвыл от боли.

– Чудо мне сам говорил, что ты его сын. Что знак у тебя есть на теле особенный, как листок клевера. Что ты в его волчью породу пошел и сила в тебе есть. Учить тебя собирался. А ты не знал?..

Он не знал… Как много он, оказывается, не знал: ни про людей, ни про нелюдей, ни про самого себя. Сотворенный им смерч – лучшее тому доказательство. И родимое пятно в виде трилистника на руке…