Алое восстание

— Мне мама рассказывала про Андромеду, — объясняет она, — даже рисовала, когда Бридж давал ей краски — ну ты помнишь, тот краб, которому она нравилась.

Она долго молчит, потом вздыхает. Понятно: сейчас будет серьезный разговор. В таком месте трудно удержаться. Наконец начинает:

— Все знают, что лавры положены тебе…

Я лишь отмахиваюсь:

— Не надо меня утешать, я уже не злюсь. Мне все равно. Теперь, когда я увидел это…

— Ты о чем? — возмущается она. — Сейчас как никогда тебе должно быть не все равно. Ты выиграл, а победу у тебя отняли!

— Не важно. Это место…

— Это место существует, Дэрроу, но ходить нам сюда нельзя. Оно только для серых, и делиться они не станут.

— Можно подумать, они должны.

— Да, должны, ведь оно наше!

— Как это? — удивляюсь я.

Моя семья и я сам — вот и все, что мне принадлежит. Всем остальным владеет Сообщество. Оно, а не мы вложило деньги в освоение Марса, отправило сюда людей и технику. Без Сообщества мы остались бы на умирающей Земле вместе с остатками человечества.

— Дэрроу, ну как ты не понимаешь! Совсем, что ли, заржавел? Разве не видишь, что они с нами делают?

— Полегче с выражениями! — хмурюсь я.

Эо опускает глаза:

— Извини, я просто… Только пойми ты наконец: нас держат в цепях! Повторяем громкие слова, а на самом деле мы рабы. Вечно стоим на задних лапках, выпрашивая лишний кусок хлеба.

— Ты можешь считать себя рабыней, — сухо цежу в ответ, — но я не раб. Я ничего не выпрашиваю, а зарабатываю честным трудом. Я проходчик и рожден для того, чтобы обустраивать Марс для людей, и готов жертвовать собой. Без терпения нет доблести…

— Что ты повторяешь эту чушь, словно попугай! — всплескивает руками Эо. — Вот твой отец имел право говорить о доблести… Хоть и он не идеален, но, по крайней мере, имел на это право. — В сердцах она дергает пучок травы, вырывая из земли. Я вздрагиваю, как от боли, словно при виде святотатства. — Это наша земля, Дэрроу, потому что она полита нашим потом и кровью! Сообщество, золотые прибрали ее к рукам. Сколько лет уже это продолжается? Сто? Сто пятьдесят лет мы роем шахты и умираем в них? Наша кровь и их приказы. Мы готовим планету для тех, кто для этого пальцем не пошевелил. Для тех, кто даже ни разу не был на Марсе, а нежится у себя во дворцах там, на Земле. Это за них ты готов жертвовать собой? Повторюсь, твой отец хотя бы имел право.

Я качаю головой:

— Мой отец не дожил до двадцати пяти из-за этого чертова права.

— Он был слаб!

— Что ты, черт возьми, хочешь этим сказать? — Кровь бросается мне в лицо.

— То, что он слишком сдерживал себя! Мечты у него были правильные, но драться, чтобы воплотить их в реальность, он не решился.

— Ему надо было думать о семье!

— Он был слабее тебя.

— Осторожнее!

— Осторожнее? И это говорит мне Дэрроу, отчаянный проходчик из Ликоса? — усмехается Эо. — Да, твой отец был осторожным, послушным… а ты? Когда я выходила за тебя, то не считала осторожным. Другие говорят, что ты просто не чувствуешь страха. Они ошибаются. Ты боишься, и еще как!

Во внезапном порыве нежности она проводит бутоном гемантуса по моей груди. Цветок того же цвета, что обручальная лента на пальце. Я оборачиваюсь, опершись на локоть:

— Выкладывай, чего ты хочешь?

Эо вздыхает:

— Знаешь, за что я люблю тебя, проходчик?

— За чувство юмора, — хмыкаю я.

— За то, что ты надеялся выиграть лавры, — усмехается она, — думал, что сможешь. Киран рассказал, откуда твой сегодняшний ожог.

— Вот урод, язык как помело… Тоже мне, старший брат!

— Киран испугался, Дэрроу. Не за тебя, не думай. Он тебя испугался, потому что сам на такое не способен. Ему бы это и в голову не пришло.

Вот вечно она кругами ходит! Нет чтобы прямо сказать…

— Значит, любишь за то, что готов идти на риск? За честолюбие?

— За твои мозги, Дэрроу.

Вздыхаю, спрашиваю снова:

— Так чего ты от меня хочешь, Эо?

— Больших дел. Хочу, чтоб ты осуществил мечты отца. Сам же видишь, как люди смотрят на тебя, видят в тебе пример. Ты особенный, Дэрроу… И ты должен понять, что ради свободы на собственной земле стоит рискнуть.

— Чем?

— Своей жизнью — и моей тоже.

— Так не терпится избавиться от меня? — улыбаюсь я, но Эо не до шуток.

— Они станут слушать тебя, пойдут за тобой! — горячо убеждает она. — Это же проще простого, вот увидишь! Люди только и ждут, что кто-то выведет их на свет.

— Отлично, пойдем в петлю все вместе! Я же сын своего отца…

— Тебя не повесят!

Я горько усмехаюсь:

— Моя жена — ясновидящая? Еще как повесят!

— Простое мученичество не для тебя… — Вздыхая, Эо откидывается на спину. — В нем нет смысла, а ты умный.

— Хм… Ну, раз так, объясни мне, для чего стоит рисковать жизнью. Вот я сын мученика — скажи, чего он добился, оставив меня безотцовщиной? На кой хрен вся эта история, кому пошла на пользу его пустая смерть? По-твоему, хорошо, что учить меня танцевать пришлось дядьке? Еды у нас стало больше, жить стало легче? Да будут прокляты эти мечты, они лишили нас его смеха! — Я стискиваю зубы, слезы жгут глаза. — Мы потеряли отца, мужа, брата… Жизнь — она вообще несправедлива, так почему бы не позаботиться о своей семье, и на хрен все остальное!

Эо молчит, нервно облизывая губы. Потом отвечает:

— А кому на пользу жизнь в рабстве? Сколько можно жить в цепях страха, под вечной тенью виселицы? Только разорвав эти цепи, мы избавимся от власти золотых! Марс уже давно мог стать нашим, принадлежать тем, кто трудится и умирает здесь… — Небо над стеклянным куполом светлеет, теперь лучше видно ее разгоряченное лицо. — Если ты поведешь народ к свободе… Ты только представь, чего можно было бы добиться, сколько всего изменить! — Глаза Эо вдохновенно блестят, на губах играет улыбка. — Тебе так много дано, ты рожден для великих дел, но летаешь слишком низко.

Мрачно киваю:

— Угу, старая песня… Ты считаешь, что за мечту стоит умереть, а я — нет. Говоришь, лучше умереть стоя, только я согласен жить на коленях.

— По-твоему, это жизнь? — фыркает она. — Мы — люди-машины с механическими мозгами…

— И механическим сердцем?

— Дэрроу…

— Для чего ты сама живешь? Для меня, для семьи или ради какой-то там мечты?

— Не какой-то, Дэрроу. Я мечтаю, чтобы мои дети родились свободными! Чтобы сами выбирали, кем стать. Чтобы владели землей, доставшейся им от отца.