Алое восстание

Смертельный хлыст извивается у него в руке, как гадюка. Золотая броня сияет в первых лучах восходящего солнца. Губы кривятся в надменной улыбке.

— Ты был бы хорош в моем братстве, но ты принадлежишь Марсу, тупой озлобленный мальчишка. Бросаешь мне вызов, хотя еще не в состоянии ничего мне противопоставить, кроме ненависти и злобы. Глупо.

Задумчиво киваю:

— Ты прав, я не готов бросить тебе вызов. — Бросаю ему под ноги тесак и хлыст. — Придется последовать твоему примеру и смухлевать… Севро, давай!

Гибкая плеть выстреливает из снежного сугроба, обвивает куратору колени и мгновенно твердеет, перерезая сухожилия. Юпитер успевает развернуться, но удар его хлыста приходится на две головы выше, чем нужно, — привычка драться со взрослыми мужчинами берет свое. Еще миг, и руки тоже обездвижены. Гибкая броня затягивается сама собой, останавливая кровотечение, но на лечение и восстановление требуется куда больше времени.

Забрав у онемевшего куратора оружие, Севро сбрасывает плащ-невидимку, принадлежавший убитому Аполлону. Броня Юпитера подошла бы по размеру разве что Паксу. Бедный Пакс! Как славно бы он смотрелся во всем этом сияющем великолепии… Вздохнув, помогаю Севро тащить пленного вверх по склону.

Мои бойцы в замке Олимпа уже переломили ход боя. Разведчикам наконец удалось выполнить главное задание; когда Милия подбегает ко мне с докладом, ее длинное лицо светится от радости, а в хриплом голосе звучат ликующие нотки.

— Мы нашли их арсенал!

Гремя оружием и сверкая броней, вокруг снуют освобожденные рабы из братства Венеры. На их перчатках и броне искрится импульсное поле. Олимп взят, Виргинию, должно быть, уже нашли.

Вот теперь у меня все топоры.

* * *

43 Последний экзамен

Виргиния оказалась запертой в комнате рядом с покоями Юпитера. Стою и смотрю, как она спит. Золотые волосы спутаны, серо-бурый волчий плащ еще грязнее моего. Здесь пахнет дымом и голодом. Она расколотила все, что могла, перевернула блюдо с едой, в двери торчит воткнутый кинжал. Бурые и розовые слуги жмутся к стенам и стараются поскорей улизнуть, опасаясь и пленницы, и меня. Мои двоюродные родственники, между прочим, и все же я ловлю себя на том, что воспринимаю их как нечто чуждое, вроде копошащихся муравьев. Как ни взываю я к своей совести, эти люди мне совершенно безразличны. Вот что значит взгляд с высоты. Примерно так же смотрел Августус на мою Эо, когда приказывал повесить. «Рыжая сучка» или рыжий муравей, какая разница для аурея?

— Что добавляли в пищу? — спрашиваю у розового.

Изящный красавчик что-то испуганно бормочет, глядя в пол.

— Отвечай как мужчина! — рявкаю я.

— Успокоительное, господин… — Мальчик так и не решается поднять глаза, и его трудно винить. Я золотой — выше на голову, неизмеримо сильнее, — и вдобавок выгляжу совершенно невменяемым. Должно быть, кажусь ему настоящим олицетворением зла.

— Беги прячься, — вздыхаю, — мои бойцы плохо слушаются, когда им запрещают развлекаться с низшими.

Кровать в спальне поражает своими размерами. Сплошное великолепие. Шелка, пуховые перины, спинка из черного дерева, изукрашенная золотом и слоновой костью. Виргиния свернулась калачиком на полу в углу. Мы слишком привыкли выбирать для отдыха убежище поукромней, и выспаться как следует среди показной роскоши не получилось бы, наверное, даже со снотворным. Стекла она тоже пыталась разбить, и хорошо, что не смогла, — слишком высоко отсюда падать.

Сажусь рядом со спящей девушкой и с умилением гляжу, как шевелится от легкого дыхания выбившийся локон. Не сосчитать, сколько раз мне приходилось сидеть вот так и караулить ее сон, когда она металась в горячке, да и ей не меньше, когда болел я. Сейчас все хорошо, ни лихорадки, ни выматывающего ночного холода зимней чащи. Моя рана давно зажила, живот не болит и не бурчит от голода. Долгой мучительной зиме пришел конец, на лугах кое-где уже появляются первые цветы. Один я сорвал, он у меня в тайном кармашке плаща. Я сорвал его для Виргинии, чтобы, проснувшись, она увидела алый гемантус возле своих губ. Достаю цветок, смотрю на него… В сердце вспыхивает боль, как от удара кинжалом. Перед глазами лицо Эо. Эта боль никогда не пройдет, да и не должна, наверное. Боль и чувство вины — заслуженной или нет, не знаю. Целую цветок и убираю обратно. Еще не время.

Ласково прикасаюсь к плечу девушки.

Она улыбается, еще не проснувшись, как будто уже знает, кто пришел. Зову ее по имени, глажу по волосам. Как странно видеть рядом с моими мозолями и обломанными ногтями золотое мерцание этих прекрасных глаз с трепещущими ресницами. Виргиния прижимается щекой к моей руке, садится и зевает. Озирается, вспоминая, что произошло.

— Я видела сон, там были драконы, — вдруг говорит она. — Такие красивые, пурпурно-фиолетовые, и пели песни… Ого! — Она звонко щелкает пальцем по моей броне. — Выпендриваешься передо мной? Придурок. Что стряслось?

— Я сошел с ума.

— Выходит, я теперь твоя дама сердца, а ты — мой отважный рыцарь? — фыркает Виргиния. — Фу, какая пошлятина!

Рассказываю последние новости. Войско Шакала осаждает крепость Марса, в то время как он сам отсиживается с Лилат в горных катакомбах. Там мы его схватим без особых проблем.

— Хочешь, — говорю, — сама бери людей и дави эту мразь.

— Серьезно? — Виргиния поднимает бровь. — Не боишься, что я сама захочу стать примасом нашего небывалого войска?

— Тебе я верю.

— С какой это стати? — хмыкает она.

И тут я целую ее. Цветок подарить не могу, этот марсианский реликт — часть моего сердца, которое принадлежит одной только маленькой Эо… хотя, видят боги, я готов был на что угодно, чтобы спасти Виргинию, когда враги забрали ее. Готов был вывернуться наизнанку, только бы снова увидеть ее улыбку. Может быть, и настанет день, когда мое сердце сумеет раздвоиться.

Вкус ее губ такой же, как и запах. Дым и голод. Прижимаю ее к себе, зарывшись пальцами в золотые волосы и ощущая ее ласковые руки у себя на затылке. Кровать рядом, времени у нас достаточно, а голод куда сильнее, чем тот, что я чувствовал, целуя Эо. И все же я не могу забыть слова Даго, проходчика Гаммы, когда он показал мне окурок сигареты, которую высосал в две затяжки: «Это ты».

Я слишком нетерпелив и подвержен страстям — ярость, печаль, чувство вины смешиваются и бурлят во мне, подавляя разум и управляя поступками. Так бывает часто, но не сейчас и не здесь. Страсть и горе привели меня на виселицу, а чувство вины оставило лежать в грязи с пропоротым животом. Ярость могла заставить кинуться на Августуса и погибнуть в схватке, но разум удержал, и вот я здесь. Мне мало известно об истории училища, но я точно знаю, что превзошел всех до меня, совершил невозможное — с помощью гнева и хитрости, ярости и натиска. Я взял Олимп, но брать Виргинию таким же образом, с налету, не собираюсь. Любовь и война — два разных поля боя.

Вздохнув, отстраняюсь, подавляя свой голод. Виргиния без слов понимает меня, и я окончательно убеждаюсь, что прав. Последний поцелуй, долгий и страстный, и мы поднимаемся на ноги. Идем, не разнимая рук, к выходу из спальни, в дверях я поворачиваюсь и произношу сухим командным тоном:

— Принеси мне штандарт Шакала.

— Будет сделано, Жнец. — Едва заметно подмигнув, она уходит.

Замок Олимпа уже наполовину разграблен, повсюду царит хаос. Севро нашел передатчик и сервер, где хранятся записи, предназначенные для правления братств и выборщиков. Как и ожидалось, они не посылаются автоматически, а с задержкой на полдня. Сегодняшних никто из начальства еще не видел. Получив мои инструкции, малыш приступает к редактированию, чтобы подтвердить мою версию событий. Никому другому я бы этого не доверил.