Алтарь
Шрифт:
Или…
Неважно.
Они встретились — и этого довольно. Их руки едва-едва соприкоснулись.
— Кузен…
— Кузина…
Они смотрели друг на друга, как в зеркало. Каждый искал в чертах другого свои черты; и, находя, испытывал лишь досаду, а, не находя, — разочарование.
Наконец, он откинул волосы со лба и слегка склонил голову набок — одним из своих безупречно заученных томных жестов.
— Счастлив видеть тебя, кузина.
— Увы, — она повела плечами, — не могу сказать то же самое.
— Я убит.
— Люций, как же банально! Ты слишком много имеешь
— Злая прекрасная лгунья. Почему ты так меня не любишь?
— Потому что мы слишком похожи, — сказала она то, что они и так оба знали. — Не слишком приятно видеть в тебе все мои недостатки.
— Как, кузина! — он вскинул руки в безупречно разыгранном ужасе. — Что я слышу?! У тебя есть недостатки?!
— О, конечно же, нет, — ответила она безукоризненно серьёзно. — В том-то и дело, что в твоём исполнении все мои многочисленные и неоспоримые достоинства выглядят как недостатки. Ты — моё кривое зеркало, Люций. Разве можно вынести такое?
— Абсолютно невозможно, — согласился он.
— И что же тебя ко мне привело? — спросила она без всякой связи.
— Анабель, — коротко ответил он. Впервые его глаза действительно стали серьёзными. Анабель… — то ли удивилась, то ли просто отозвалась эхом Белинда. Больше она ничего не сказала; лишь смотрела ему в лицо, слегка откинув голову, — словно на луну или на ночные облака, — и ожидала продолжения.
— Она… — произнёс он, растягивая каждый слог, словно это было танцевальное па, — она спросила меня о любви.
— Вот как? — Белинда взглянула почти равнодушно. — Что же, это вполне понятно. Она в таком возрасте. И у кого ей ещё спросить? У дядюшки Магуса или тётушки Лавинии, которые давно покрылись плесенью? А Энедина бы и слушать её не стала.
— Она могла спросить у тебя.
— Нет, — отрезала Белинда, — не могла. — Её глаза стали пустыми и чёрными, а на щеках заплясали кровавые отблески. — Люций, она меня избегает. И никогда не спросит… тем более об этом.
— Почему?
Их взгляды встретились вновь. Они словно пили силу и жизнь, неотрывно глядя друг на друга.
— Потому что я — это она. Я — это то, чем ей суждено стать… рано или поздно. Та часть её, с которой она пытается бороться. Поэтому она так любит меня — и так ненавидит.
Она замолчала. Тьма отступала из её золотистых глаз. Наконец, она улыбнулась.
— А ты — ты ведь так похож на меня. И потом, кто как не ты может поведать всё о любви? Кто, как не ты, каждую ночь…
— Разве это любовь? — перебил он резко.
Она недоумённо подняла глаза.
— Люций, во имя Тьмы, не хочешь же ты сказать, что жаждешь чего-то иного?
— А разве я так сказал? — протянул он лениво, приподняв одну из своих изящных — как усики бабочки, — чёрных бровей, и рассеяно играя кольцом на длинном заострённом пальце. — Право же, кузина; я не говорил ничего подобного.
Несколько секунд она наблюдала за ним со странной улыбкой — не то нежной, не то циничной.
— Идём, — сказала она. — Я хочу тебе кое-что показать. Полагаю, тебе
будет интересно, что же происходит с Анабель.8
Разговор
В этом мире поздняя осень равнодушно встречала раннюю зиму. Робкие снежинки таяли на лету и обращались во влажную тёплую морось. Ночное небо — пустое, беззвёздное, затянула мутная седая поволока.
Они слетели на землю как чёрный тающий снег; как туман, пришедший ниоткуда. Косматый холодный ветер обвеял яростно их тела, которые были ещё холоднее.
В чёрные зеркала их глаз опрокинулся лавиной монастырь. Мёртвый и измученный. Груда искорёженных камней, обезображенная временем и… разрушительной магией девочки, которой стало слишком больно.
Две тёни заскользили сквозь вековые стены вместе с чёрной гнилой водой, скопившейся в каменной кладке.
Их никто не заметил. Никто… В самом деле, кто разберёт в сыром и пустынном сумраке — три тени или одна? Впрочем, та, у которой не было тени, кроме негасимого медного отблеска от спутанных волос, могла бы ощутить знакомый холод, заползающий внутрь проворной чёрной змеёй. Могла — но не ощутила. Быть может, не захотела.
— Почему ты так смотришь?
— Потому что я не знаю, Анабель. Я не знаю, что с нами творится. Я не знаю, грешно это, или нет.
— Ты сам говорил, что бог — это любовь. Как же может быть грешно, что ты меня любишь?
— Ты снова кощунствуешь.
— Когда ты так смотришь, мне кажется, ты меня ненавидишь.
— Я ненавижу не тебя, Анабель. Я ненавижу то зло, что тебя окружает.
— Что же такое, по-твоему, зло?
— Зло — это смерть. Твоё тело мертво, Анабель.
— Нет, мы не мертвы. Как ты не можешь понять? Мы выше жизни и выше смерти. Мы — и то, и другое. Ты снова всё делишь на чёрное и белое.
— А ты снова повторяешь чужие слова.
— Я не знаю. Мои это слова? Или её?
— Кто она, Анабель?
— Неважно. Я не могу говорить с тобой о ней. Не могу. Не спрашивай, прошу тебя.
— Анабель, я не знаю, где ты жила и с кем. Но я точно знаю, что они и их мир — это зло. Но Господь милосерден. Господь дал тебе великую возможность вырваться из этого. Поэтому мы встретились. Я должен спасти тебя, Анабель. Должен вернуть твою душу из ада к свету. Дать тебе веру и смысл. Именно об этом ты всегда мечтала, правда?
— Нет. Не знаю. Зло? Я чувствовала только пустоту… пустоту и безнадёжность. И свободу, от которой хочется кричать. Как будто падаешь в пропасть и знаешь, что будешь падать вечно. Может быть, это и есть тот ад, о котором ты говоришь?
— Да, Анабель. Тот, кто отвергает Господа, будет вечно лететь в адскую бездну. Но я спасу тебя, Анабель. Не знаю, как, но я очищу тебя от греха и скверны, и ты станешь белоснежной, как агнец божий. И тогда мы сможем быть вместе. И ты обретешь, наконец, покой.
— Покой? Я не знаю… Скажи… ты меня действительно любишь?
Голоса затихали, становясь еле слышными. Две тени сорвались и полетели к луне, тая и преображаясь. Того, что они видели и слышали, было более чем достаточно.