Алтарь

Перед Великим стояла на коленях, опершись ногами на мохнатый валик, безволосая женщина в юбке из белоснежного песца и такой же накидке на плечах. Судя по тонким рукам и свисающей с них дряблой складчатой коже, молящаяся была в почтенном возрасте, однако голос ее звучал молодо и чисто. Девушки подошли ближе, но, различив слова гимна Сошедшему с Небес, замерли, боясь потревожить номарию.

Ты – единственный, сотворивший все, что есть, сокрытый, единый, создавший все сущее. Из очей Твоих произошли люди, а устами Твоими вошли в бытие боги. Создал Ты траву на пользу скоту и плод древесный для человека. Соделал Ты так, что имеет рыба жизнь в реке, А птица – паря в поднебесье. Ты даешь дыхание тому, кто в яйце, жизнь – сыну улитки. Комар живет благодаря Тебе. Червь и муха – по образу, который Ты дал им. Снабжаешь Ты всем потребным мышей в норах, Даешь жизнь летучим существам на каждом древне. Слава Тебе, сотворившему все это, Сокрытому, единому, со множеством рук, Бодрствующему ночью, когда все люди спят, Взыскующему доброго для творений Своих. Сокрытый, пребывающий во всем. Полнота и высота небосклона. Ничтожны все молитвы, когда глаголют – слава Тебе, истощившему Себя нас ради. Привет Тебе, сотворившему нас. Хвала Тебе за все творение твое. Хвала Тебе за все чужеземные страны, от высоты небесной до преисподних земли, До бездн Зеленого моря.

Женщина неожиданно замолкла, чуть повернула голову:

– Я искала тебя, Вилия. Неужели ты не слышала моего призыва?

– Прости, номария, – преклонила колени девушка. – Я была в святилище. Туда приходил с дарами смертный, и мне пришлось провести для него обряд семи трав.

– Да, Вилия, – кивнула женщина, снова повернувшись к изображению Сошедшего с Небес, – тебе хорошо удается общаться с дикарями. Мне кажется, они молятся тебе больше, нежели Великому. Это не очень правильно – но что взять со смертных? К тому же они слушаются тебя. И это очень удобно, когда у нас возникает нужда в земных продуктах.

– Я знаю, номария, нам нужна соль, – поторопилась оправдаться девушка, – и еще новые лодки. Но дикари…

– Мы можем обойтись без соли, – вскинула руку номария. – Мы можем обойтись без лодок. Но мы не можем обойтись без покоя. Даш долг: сохранить в целостности усыпальницу Сошедшего с Небес, не дать потревожить здешние земли кому бы то ни было. Однако я чувствую изменения. Здешние земли просыпаются, готовясь к потрясением. Что-то меняется. Меняется сильно и необратимо. Клан должен знать, что именно. Я чувствую, чувствую яму в будущем большого озера, что лежит на юг от нас, за дальними алтарями.

– Там будет катастрофа? – осторожно поинтересовалась девушка. – Мор? Пожар, наводнение?

– Великому не страшны пожары и болезни, Вилия, – покачала головой женщина. – Они не могут лишить силы алтари Амон-Ра, не могут лишить силы землю, воду, воздух. Но вот смертные подпортить землю и воду способны.

– А что может произойти со смертными? Они рождаются и умирают, они ловят рыбу и охотятся.

– Вот это ты и должна рассказать Клану, Вилия, – поднялась с валика номария. – Возьми лодку, поднимись вверх по реке Нево в озеро. В него из южного озера впадает река. Ты нравишься смертным, Вилия. Они тебе верят. Сплавай на юг, узнай, что там происходит, и к первому снегу возвращайся в храм.

Стойбище в ста километрах от берега Северного моря.

2409 год до н.э., начало лета

Прочный сосновый частокол ровным кольцом окружал вершину холма на берегу реки. За воротами, с которых, покачиваясь на толстых лосиных жилах, свисали восемь человеческих черепов, торчали еще шесть столбов, увенчанных оленьими, бычьими, лосиными рогами. Под самыми столбами находился стол, связанный из тонких березовых стволов, а за ним – три землянки, крытые звериными шкурами.

– Спаси меня, шаман. – Тощий, как жираф, дикарь с реденькой бороденкой, у которого меховая туника на плечах болталась, словно треснутый кувшин на колышке, протянул Изекилю тяжелый куль, сплетенный из старой соломы. – Второй месяц корни одни жуем. Жена, брюхатая, лежит, не встает ужо. Мать ее еще по снегу в лес погнал. А дети плачут, дать им нечего. Спаси, шаман. Отвернулись от меня духи, лес не признает. Зверь нейдет в ловушки, будто заговоренный. Ни следов, ни криков не слыхать…

Из-за спины Изекиля появился мальчишка лет четырнадцати, в одной рогожке, брошенной на плечи, подхватил куль, торопливо унес в одну из землянок.

– Где стоят твои ловушки, смертный? – поинтересовался жрец, глядя просителю чуть выше левого плеча.

– За Гнилой падью, шаман, – поспешно начал объяснять проситель. – Там, где три ручья с Лысого холма к реке стекают. Там мне старейшины угодье отвели. Как отвели, так ни зимы в сытости не прошло…

– Молчи… – Изекиль протянул руку, положив ее на лоб охотника, закрыл глаза, всей своей сущностью вытягиваясь на восток. Он прожил здесь достаточно долго, чтобы понимать, о каком месте говорит смертный. И теперь обозревал это пространство с высоты птичьего полета. Видел он, конечно, не зеленые леса, голубые реки и мохнатые звериные спины, а серую пелену, расчерченную черными извилистыми протоками и множеством алых пятнышек. Смертный не лгал – за Гнилой падью красных пятен почти не имелось. И Изекиль даже догадывался почему: плотная россыпь в десятке стадий от пади почти наверняка принадлежала волчьей стае. Рядом с логовом эти хищники, конечно, не охотились. Но вот окрестные угодья опустошить могли запросто.

– Ты поможешь мне, шаман? – заискивающе спросил дикарь. – Я стану кормить тебя отборным мясом, я принесу тебе все шкуры, которые добуду за год. Только дай нам хоть пару зим прожить спокойно, в веселье и сытости. Пусть старшие сил наберутся, на лыжню встанут. С помощниками не пропаду, не страшно.

– Боги Дуата умеют быть милостивы, смертный, – ответил жрец. – Но до их сердец нужно достучаться. Они не услышат тебя просто так. Им нужна жертва.

– Да, шаман, – сглотнув, кивнул охотник. – Я знаю…

Он посторонился, вывел из-за спины мальчика лет пяти и тихонько подтолкнул его вперед. Малыш закрутил головой, сверкая по сторонам пронзительными голубыми глазками. Изекиль наклонился, подхватил его на руки.

– Тятя! – испуганно вскрикнул тот.

– Не бойся, – ответил охотник. – Не бойся, все будет хорошо.

– Жертва мала и слаба, – недовольно мотнул головой жрец. – Хотя и просьба невелика. Ладно, я потревожу богов. Надеюсь, они не обидятся, что их зовут из-за такой малости.

Изекиль опрокинул мальчишку на стол, привычными движениями накинул ему на руки и ноги ременные петли, затянул.

– Папа! – опять закричал ребенок, не способный шевельнуть ни рукой, ни ногой.

– Потерпи немного, мой хороший, – попросил его смертный. – Так нужно. Так для мамы твоей нужно, для сестрички, для братьев.

– Внимание богов трудно привлечь, – сообщил Изекиль, поднимая с земли тяжелый валун. – Очень трудно. Для этого нужно приложить много сил…

Он размахнулся из-за головы и обрушил камень ребенку на голень. Кости смялись с мягким шлепком, словно удар пришелся в глину – и воздух разорвало истошным воплем боли.

– Нужно приложить много сил, – повторил служитель богини смерти и сильным ударом раздробил колено на другой ноге. Потом перешел к рукам. Вскоре малыш уже не мог шевелиться, а только мотать головой, воя на одной ноте. Его отец, зажмурившись, отвернулся, а Изекиль, напротив, наклонился к самым губам жертвы.

Именно сейчас, на самом пике страдания смертные напрягают все силы, чтобы хоть как-то спастись, чтобы избавиться от страданий. Именно сейчас удобнее всего добывать из тел накопленные за жизнь припасы. Жрец зажмурился, впитывая чужую жизнь, вскинул руку, мысленно выбросил петлю на леса вокруг Гнилой пади и начал стягивать ее в убогой обители охотника. Волна боли и ужаса, что выплескивалась из мальчугана, покатилась по зарослям за десятки стадий от святилища – и все живое, подчиняясь безотчетному ужасу, стало срываться с мест и бежать, бежать, бежать…