Алтайские сказки (другое издание)

Быстро-быстро вырыл бурундук на дне норы ямку, залез туда и даже дышать не смеет.

А медведь просунул свою огромную лапу в бурундукову кладовую, захватил горсть орехов:

— Э, ма-аш! Говорил я: бурундук хозяин добрый. — Медведь даже прослезился. — Видно, не пришло мое время умирать. Поживу еще на белом свете…

Опять сунул лапу в кладовую — орехов там полно!

Поел, погладил себя по животу:

«Отощавший мой желудок наполнился, шерсть моя, как золотая, блестит, в лапах сила играет. Еще немного пожую, совсем окрепну».

И медведь так наелся, что уж и стоять не может.

— Уф, уф… — на землю сел, задумался:

«Надо бы этого запасливого бурундука поблагодарить, да где же он?»

— Эй, хозяин, отзовитесь! — рявкнул медведь.

А бурундук еще крепче рот свой зажимает.

«Стыдно будет мне в лесу жить, — думает медведь, — если, чужие запасы съев, я даже доброго здоровья хозяину не пожелаю».

Заглянул в норку и увидел бурундуков хвост. Обрадовался старик.

— Хозяин-то, оказывается, дома! Благодарю вас, почтенный, спасибо, уважаемый. Пусть закрома ваши никогда пустыми не стоят, пусть желудок ваш никогда от голода не урчит… Позвольте обнять вас, к сердцу прижать.

Бурундук по-медвежьи разговаривать не учился, медвежьих слов не понимает. Как увидел над собой когтистую большую лапу, закричал по-своему, по-бурундучьи: «Брык-брык, сык-сык!» — и выскочил было из норки. Но медведь подхватил его, к сердцу прижал и речь свою медвежью дальше ведет:

— Спасибо, дядя-бурундук, голодного меня вы накормили, усталому мне отдых дали. Неслабеющим, сильным будьте, под урожайным богатым кедром живите, пусть дети ваши, и внуки, и правнуки беды-горя не знают…

«О-о, какой страшный голос, — дрожит бурундук, — о-о, какое грозное рычание…»

Освободиться, бежать хочет, медвежью жесткую лапу своими коготками изо всех сил скребет, а у медведя лапа даже не чешется. Ни на минуту не умолкая, он бурундуку хвалу поет:

— Я громко, до небес благодарю, тысячу раз спасибо говорю! Взгляните на меня хотя бы одним глазком…

А бурундук ни звука.

— Э, м-маш! Где, в каком таком лесу росли вы? На каком пне воспитывались? Спасибо говорят, а он ничего не отвечает, глаз своих на благодарящего не поднимает. Улыбнитесь хоть немножко.

Замолчал медведь, голову склонил, ответа ждет. А бурундук думает:

«Кончил рычать, теперь он меня съест». Рванулся из последних силенок и выскочил! От пяти черных медвежьих когтей осталось на спине бурундука пять черных полос. С той поры и носит бурундук на рядную шубку. Это медвежий подарок.

Лиса - сваха

На холмистой горе спала красная лиса. Много ли, мало спала, не помнит. Проснулась, ушами повела, потянулась:

— О-ой, как я голодна-а-а-а!.. Пустой живот к ребрам прилип…

От голода забыла страх и побежала на опушку леса, туда, где стоял ветхий аил.

«Около человека всегда есть чем поживиться, — говорила самой себе лиса, — курица ли, ремень ли, кость или копыто — мне все равно, лишь бы погрызть».

Однако, не только курицы или ремня, но ни кости, ни даже копыта не удалось найти.

«Видно, жилье это люди давным-давно покинули, — подумала лиса. — А может, они в аиле что оставили? Кисет ли кожаный, или хоть замасленный лоскуток…»

Сунула морду в щель, да так и осталась стоять смотреть:

«Что случилось? Почему костер седым пеплом покрыт? Почему добрый молодец недвижимо у потухшего очага лежит, положив под голову обгоревшую плаху? Жив он или умер?»

Заскочила лиса в аил, дернула лежащего за ухо, тот открыл глаза — они на утренние звезды были похожи.

«Ух, какой парень, — вздохнула лиса, — таких пригожих я еще не видывала».

— Дьякши болзын, — тявкнула она, — будь здоров!

Но ответа не услышала. Лежит красавец и молчит, будто мертвый.

Не вытерпела лиса:

— Что лежишь, сынок, у остывшей золы? Не слыхал ты, о чем сороки стрекочут сегодня весь день? Великий Караты-каан со всего света женихов приглашает. Самому достойному он свою дочь, прекрасную Чейнеш, отдаст. Почему не бежишь к ханскому шатру? Как тебя зовут?

— Зовут меня Дьяланаш-Без рубахи. У меня, кроме этой овчины, никакой одежды нет.

— Что же ты делаешь, Дьяланаш-Без рубахи, один в этом диком лесу?

— Лежу, смерти дожидаюсь. Уже десять дней я ничего не ел.

— Э, да мы с тобой, оказывается, товарищи! Однако вовремя я сюда заглянула. Думаю, тебе с Караты-кааном породниться не худо бы. Будешь ты сыт, и мне, лисе, что-нибудь перепадет.

— Ты еще потешаешься? — рассердился Дьяланаш. — Я беден, но смеяться над собой никому не позволю!

Тут он выхватил из-под головы обгорелое полено и швырнул в лису.

Но та увернулась, и полено задело только левую заднюю лапу.

— Эх, Дьяланаш, Дьяланаш, — приговаривала лиса, зализывая ушибленную лапу, — ты на ханской дочери еще не женился, а повадки у тебя настоящие ханские. Не сердись понапрасну, я ведь не простая лиса, а лиса-сваха. Уж если взялась, значит, дело будет слажено.

И прихрамывая, голодная лиса побежала к Караты-каану:

— Дьякши болзын, великий хан! Дьяланаш привет вам шлет! Он просит на время ваш самый большой котел. Нам надо масло мерить.

— Ты — глупая лиса, — засмеялся Караты-каан, — у Дьяланаша ни одной коровы нет, капли молока ему негде взять. Откуда у него может быть столько масла?

— Солнцем клянусь, великий хан, масла у Дьяланаша так много, что из всех его котлов через край, прямо на камни течет. Я поскользнулась, чуть ногу не сломала. Видите? Хромаю теперь…